Просто невероятно — Рувим смог обратить Дауда — поистине выдающегося антисиониста — в пламенного сторонника союза между евреями и ближневосточными христианами, поборника мирного сосуществования разных народов и религий. И еще — невероятно, чтобы Рувим сообщил Дауду, пьянице и жалкому полицейскому информатору, о моем интересе к Ковчегу, не поговорив прежде со мной. Я же упоминал Рувиму о предупреждении Любы, что из-за поисков Ковчега у меня будут неприятности с палестинскими экстремистами. А ведь мусульманскую общину в Египте предупредить недолго. Однако теперь было не время выяснять его мотивы.
— Мои научные интересы — это мое личное дело. Я не в восторге от того, что их обсуждают на каждом углу Каира. Рувим просил тебя заняться какими-то делами, связанными с Ковчегом? — спросил я.
— В основном он просил искать для него рукописи. А еще он сказал, что я мог бы тебе помочь, если потребуется. Рувим вроде как считает, что ты в Египте как раз ищешь Ковчег. Беспокоиться тебе нечего — я в египетскую разведку не сообщу. Ну если уж это будет для них очень лакомый кусочек и они хорошо за него отстегнут… А разве есть причина искать Ковчег где-то здесь?
— Коли уж ты спросил, скажу: нет даже особых причин предполагать, что он вообще сохранился, не говоря уж о том, что он в Египте. В том-то и беда. Есть лишь краткое упоминание о Ковчеге в Третьей книге Царств, согласно которой перед вавилонским вторжением его могли увезти в Египет.
— Ну да, как в кино про Индиану Джонса, — заметил Дауд все с той же дурацкой ухмылкой. — Там его хотел найти Гитлер, чтобы покорить весь мир. Упоминание в Третьей книге Царств ближе к исторической правде.
Дауд откинул со лба прядь иссиня-черных волос, взметнув, как обычно, снежный буранчик перхоти, и опять завертел крестом. Демонически скалясь, произнес нараспев:
— «На пятом году царствования Ровоамова, Сусаким, царь Египетский, вышел против Иерусалима и взял сокровища дома Господня и сокровища дома царского и золотые щиты, которые взял Давид от рабов Адраазара, царя Сувского, и внес в Иерусалим. Всё взял; взял и все золотые щиты, которые сделал Соломон».[26]
— Браво, — нехотя сказал я. — То самое место. Фараон, видимо, не разграбил Иерусалим: от него откупились сокровищами Храма. Вполне возможно, что Ковчег увезли как раз тогда. В то же время никаких доказательств нет. Если бы в царствование Ровоама Ковчег отдали египтянам, то это вызвало бы бесконечные стенания, оплакивание и скрежет зубовный. Были бы особые дни траура, посвященные столь трагическому событию. Однако ничего такого нет.
— Вероятно, именем «Сусаким» израильтяне называли египетского фараона Шешонка, — заметил Дауд. — Шешонк Первый — основатель двадцать второй династии. Известно, что он вел успешные боевые действия в Палестине и на Синайском полуострове. Правда, ни в каких египетских источниках о захвате Ковчега не упоминается. А ведь если бы они захватили нечто столь значительное, то непременно бы запечатлели это на одной из стен в Луксоре.
Я его уверенности не разделял. Нельзя же просто так отмахнуться от гипотезы, что Ковчег — что бы он собой ни представлял — увезли в Египет задолго до вавилонского вторжения.
Вечером, перед тем как пойти прогуляться, я позвонил Наки в Оксфорд. В первую же минуту разговора мне стало ясно, что он ничего скрывать не намерен и действовал из самых лучших побуждений. Ведь его любимый девиз: «Свяжи воедино!» Он любил сводить вместе людей, которые ему нравились или казались интересными. Меня и Рувима, Рувима и Дауда. Наки часто так поступал. Если у него имелась скрытая цель, то мне о ней неизвестно. Я знал, что между Рувимом и Наки уже много лет существует какая-то особая связь, но давным-давно оставил попытки узнать подробности. Я нисколько не сомневался, что Наки хорошо ко мне относится. Сейчас он попросил меня передать привет Рувиму, с которым я сегодня собирался поужинать, и повторил свое предупреждение: «Не поддавайся на его уговоры!»
Обед у нас с Рувимом вышел крайне изысканный, в одной из отделанных мрамором современных гостиниц на нильском берегу. Рувим в тот вечер был просто образец светской общительности. Однако он меня сильно огорчил; я понимал, что мои отношения с египетскими друзьями-учеными испорчены.
— За каким чертом ты впутал Дауда? Он мой хороший приятель, и мы давно знакомы — очень давно. Я знаю, что он полоумный, да еще и пьяница. И интересуется только деньгами.
— Думаю, ты сам убедишься — он хороший товарищ и способный помощник, — деловито заявил Рувим. — Он умеет работать сразу в нескольких направлениях и здраво относиться к финансовым вопросам. Умеет — в отличие от тебя — ценить деньги. И тебя может кое-чему научить. Знаешь, почему он хромает?
— Не знаю, — фыркнул я. — Никогда не спрашивал. Не мое дело.
— Дауд заработал хромоту там же, где я — головную боль. Его ранили во время войны Судного дня. Мы сражались в одном и том же месте в одно и то же время. По разные стороны, конечно. Такие события сближают. — Рувим немного помолчал, потом веско произнес: — У меня есть некоторый опыт. И я знаю, что прав. Соглашение, которое мы с ним заключили, изменит всю его жизнь и, вероятно, поможет изменить жизни многих людей.
Рувим рассказал подробно о своем разговоре с Даудом и о его обещании отдавать свободное от работы над диссертацией время поискам древних мусульманских рукописей. Рувим говорил очень убедительно. Что ж, по крайней мере Дауд — человек энергичный, он энтузиаст и превосходно знает все, связанное с Египтом.
Рувим пригласил меня поговорить о Ковчеге. Он боялся, что ему недолго осталось, и хотел привыкнуть к этой мысли. Головные боли участились и стали сильнее. Месяц-два назад Рувим прошел обследование в лондонской клинике и получил не слишком обнадеживающие результаты. В подробности он не вдавался, но ему предстояло серьезно решать вопрос со своим здоровьем. И это его последняя поездка без Клары. Он ей пообещал. Возьмусь ли я за поиски? Рувим сверлил меня острыми, как буравчики, глазами.
— Время настало, — произнес он, — и драгоценная награда близка. Награда не только нам, но и всему Ближнему Востоку. Больше года я работал без устали, действовал как частное лицо, на собственные деньги. Знаешь, что я сделал? Нанял в Израиле с десяток аспирантов на полгода. Они должны были изучить все иудейские тексты — из Библии, Мишны,[27] труды раввинов и каббалистов — и искать намеки на то, что Ковчег сохранился. Они ничего не нашли. И теперь я с уверенностью говорю: в еврейских исторических текстах нет ничего, что помогло бы нам отыскать Ковчег. Я прочел все, что этим ребятам удалось разыскать. Я в тупике. Думаю, я для этого не гожусь. Нужен кто-то с настоящим еврейским носом.
Я растерянно заморгал и переспросил:
— Настоящим еврейским носом? Как это — еврейским носом? Я тебя верно понял? Ты имеешь в виду — какой-нибудь еврей?
Рувим потер свой — весьма основательный — нос и пояснил:
— Нет, я не про это. Я имею в виду человека, который хорошо бы разбирался в еврейских делах, но не обязательно еврея. Из евреев сыщики никудышные. Не припоминаю даже в литературе хоть одного хорошего детектива-еврея. Англичан полно — от Шерлока Холмса до лорда Питера Уимзи. Нам нужен кто-то с еврейским нюхом. Как говорят французы — avoir du flair.[28] Мы думаем, что у тебя такое качество есть.
— Кто это «мы»?
— Кое-какие мои израильские друзья, — уклончиво ответил Рувим.
— Я не уверен, что я хороший сыщик. Единственное, что могу сказать, — с удовольствием разгадываю любой ребус, какой мне попадается.
У Рувима увлажнились глаза. Ночь была жаркая, и он то и дело утирал лоб льняным платком. Сегодня красивое лицо Рувима с почти стершимся отпечатком власти и богатства говорило о моем друге больше обычного.
Рувиму, казалось, не хватало воздуха; в уголках рта скопилась слюна. Он пытался убедить меня полностью взять на себя поиски. Он переходил от поэзии к мировой политике, к национальному возрождению и снова к поэзии.
Потом Рувим замолчал и одарил меня улыбкой — так он раньше не улыбался. Только потом до меня дошло: это улыбка человека, который точно знает, что будет дальше.
Чувствуя на своем плече руку Истории, я вздохнул:
— Ладно, Рувим. Уговорил.
Проснувшись на следующее утро, я ощутил душевный подъем. Стены моего номера были белее, чем обычно, а утреннее небо — голубее. Горизонты моей жизни значительно расширились.
Я по-прежнему не имел понятия, каким образом приступить к поискам Ковчега, но хотя бы принял решение. Перенял у Рувима эстафету. Моя одержимость победила окончательно.
В то утро я одевался с особым тщанием. Надел чистую белую рубашку, льняной костюм, не первой молодости туфли фирмы «Черч»; потом отправился в каирский Американский университет, намереваясь кое-что посмотреть в тамошней библиотеке. Я шагал по улице Абдула Азиза Аль-Сауда, и мне казалось, что я лечу по воздуху.
