Я тогда еще не знал, что в СССР существуют разные категории обеспечения городов, что существуют города первого, второго и ниже сортов, но признаки такого деления я стал замечать еще в Туле. Тем не менее, в Туле ходили новенькие чешские трамваи, какие в Москве-то еще не везде попадались.
Удивление, которое я испытал от вида древнего трамвая заставило меня повнимательней оглядеться по сторонам. Первое, что стало очевидным, это какая-то невероятная грязь везде и запущенность. По сравнению с этим Казанский вокзал, самый грязный в Москве, казался бы идеалом чистоты и порядка. Рядом с нами обнаружился Ильич, на низеньком постаменте, непривычно маленький, с типично татарскими чертами лица, свеже выкрашенный золотистой краской прямо по облупившейся старой, он печально указывал на убогое здание вокзала. Узнать его можно было только по этому характерному жесту и традиционной кепке.
Собственно образ Казани у меня остался в памяти несколько урывчатый и очень неуютный, неприглядный даже. Видимо Судьба решила показать мне изнанку жизни. Помню, что на следующем старинном трамвае мы уехали на место своего временного жительства. Этим местом оказалась школа, расположенная в очень старом кирпичном здании. Школа была не просто пустая, что по летнему времени вполне понятно, но настолько пустая, что в тех классах, которые были нам доступны, почему-то не было ни одной парты. Спали мы на полу, на каких-то матрасах, все в одной комнате.
По вечерам играли в темноте в разные словесные игры типа «Я садовником родился…» или «На золотом крыльце». Когда Тимофей Иванович заставлял уже нас спать, начинались молчаливые игры, ну, например, всезадирали коленки и клали ногу на ногу, потом по хлопку синхронно ноги меняли местами. Вполне безобидно, но бедного Тимофея Ивановича это так выводило из себя, что один раз он запустил в нас свою папку с бумагами и деньгами, с которой он везде ходил и даже, отходя ко сну, держал рядом с собой.
В каждом городе, как выяснилось, мы должны были посещать промышленные предприятия. В Казани даже это выбрали самое жуткое: льнокомбинат и валяльно-войлочную фабрику, самым ужасным и тем запомнившимся там был валяльный цех. Если бы не грохот крайне несовременного вида машин, само помещение похоже было бы на большую турецкую баню. Из густого пара, почти по колено в воде, выныривали потные люди со всклоченными волосами, из одежды на них были: резиновые сапоги, синие семейные трусы и резиновые фартуки. Они хватали какие-то свертки шерсти и уносили их куда-то обратно в клубы пара. Это очень напоминало картинку из учебника истории об ужасах жизни рабочих при проклятом царизме.
Когда хочется пустить людям пыль в глаза, даже маленьким людям, школьникам, желательно продумывать все мелочи, иначе эффект окажется совершенно обратным. Так видимо и получилось в этой поездке. Собственно ленинских мест в Казани, то ли на фоне остального убожества, то ли ввиду незначительности самих этих «мест», я почти совсем не запомнил. Слабенько проявляется в памяти только вид аудитории в университете, где выделена была скамья, на которой юный Ульянов якобы слушал лекции. И собственно, всё.
* * *
Проспект рядом с Казанским кремлем. Через дорогу переходят прилично выпившие мужчина и женщина. На середине пути с мужчины падают брюки, и он остается в грязных кальсонах, женщина пытается поднять брюки на место, но её попытки тщетны, неуступчивая деталь туалета опять падает вокруг ног джентльмена. Вышеозначенный джентльмен начинает ругать леди за неумелость в таком, вроде бы, простом деле, та отвечает ему тем же. Однако, продолжается это недолго, осознав патовость ситуации, они нежно берутся под руку и завершают переход главной улицы города мелкими шажками, волоча брюки по мостовой.
Мы с Мартышкой в парке казанского Динамо (ныне Акбарс). Подходит татарка в возрасте. За руку ведет девочку.
– Возьмите девочку.
– ???
– Денег немного дайте и берите, – она расстегивает девочке кофту, – смотрите у неё уже сисечки есть. Ну, возьмите!
Удивительно мне, что я не помню, кто во что был одет, за исключением скажем, грязных кальсон того мужика, зеленых халатов с тюбетейками на татарских аксакалах и пр. из ряда вон выходящего. Не помню, в чем мы таскали свои вещи, скорей всего в рюкзаках. Не помню что мы ели три раза в день. Значит, все было в каких-то средних рамках. Вряд ли Тимофей Иванович тратил лишнего на еду, а не запомнилось – видимо ели нормально.
Уехали мы из Казани водным путем. У меня всегда хранилась память о первой моей теплоходной прогулке, случившейся лет за шесть до этого. Ковры на крутых лестницах, медные поручни и ручки, чистота на палубах и запах пластика в коридорах, смешанный со сладковатым привкусом теплоходной гари.
Кстати, если уж я это вспомнил, мне с детства нравился запах бензинового и дизельного перегара. Кисловатый бензиновый и сладковатый солярочный. Потом это, правда, прошло. То ли двигатели стали другие, то ли сам я… Наверное, и то и другое. Во всяком случае, при одном и том же топливе запах из выхлопной трубы очевидно разный. Могу привести два крайних случая. У венгерского автобуса «Икарус» лежачий двигатель и из его выхлопной трубы всегда, даже когда я был еще вполне юным, запах казался мне тошнотворным, а вот из огромной трубы теплохода, из большущих цилиндров судовой машины запах просто сладкий, манящий и волнующий, Даже сейчас, когда я стал эколого– и метеозависимым мне он продолжает нравиться.
Так вот, я заранее предвкушал радость поездки на теплоходе, но экономный Тимофей Иванович, эту радость немного обломал. Он купил самые дешевые билеты, и наш лайнер оказался, скорей всего, самым старым в пароходстве. Никакого запаха пластика не было и в помине, стены в помещениях было грубо окрашены, где темно-зеленой, где грязно-коричневой краской. Ковров в такой обстановке не полагается. Но это еще не самое интересное, самым интересным оказалось то, что наши посадочные места были в трюме, ниже ватерлинии.
Трюм представлял собой довольно просторное помещение, разделенное перегородками с жесткими спальными полками. Это выглядело так, как если бы несколько общих железнодорожных вагонов поставить рядом и убрать стенки. Точно такие же жесткие деревянные полки, но с достаточно широкими проходами. Не знаю, как чувствовали себя наши руководители в такой более чем спартанской обстановке, но нам испортить настроение это обстоятельство не могло. Всю дневную часть продолжающегося путешествия мы провели на палубе. Белые буруны, расходящиеся в стороны от носа корабля, чайки за кормой и Река, изумительная по красоте Волга. Крутой высокий берег справа и пологий уходящий в азиатскую даль левый берег.
Наш пароходик плыл долго. Он приставал ко всем пристаням, насколько я помню, все они или, во всяком случае, большинство, располагались на правом берегу. Возле каждой пристанина пароходе начиналась неспешная суета. Капитан со своего мостика, беззлобно ругался на матросов, которые, изображая бурную деятельность и, в свою очередь, ругаясь на пассажиров, слишком рано приготовившихся сходить и мешавших им, не торопясь, бросали-ловили канаты, подтягивали, наматывали и, наконец, опускали трап. Через некоторое время всё повторялось в обратном порядке. Мимо нас, гремя музыкой, проходили нарядные туристические теплоходы, с которых веселая публика махала нам руками. Вряд ли эти веселые и пьяные люди нам завидовали, а зря – они не увидели и десятой доли, того, что могли. Именно те короткие остановки заставили меня не то чтобы разувериться, но всё же несколько изменить свое отношение к нашему социалистическому государству и его пропагандистской машине.
Что такое пристань на Волге? Я уже давно там не был, но раньше это были либо плавучие дебаркадеры, одновременно служащие и пристанью и вокзалом с кассой, либо стационарные деревянные мостки с вокзал-сараемна суше, несколько в стороне. Рядом с пристанью обычно имелась немощёная площадка, от которой вверх вилась тропинка или деревянная лесенка к деревне, расположившейся на самом верху. Практически на всех пристанях толпился народ, не только провожающие-встречающие, но и просто зеваки, пришедшие посмотреть на пароходы. В основном это были женщины, часто с детьми. Вид вот этих женщин, стоящих в сторонке, переговаривающихся между собой и грызущих семечки у меня до сих пор перед глазами. Женщины, как женщины, обычные во всем, кроме одежды. Если бы я их видел на одной остановке, я бы решил, что в этой деревне проходят съемки какого-нибудь исторического фильма, но они были почти везде, у каждой пристани и, чем ближе к вечеру, тем многочисленней. Одеты они были в цветастые сарафаны и белые домотканые рубахи, на головах были не кокошники, а цветные платки, хотя повязанные вроде кокошника, но главное – обувь. Большинство этих женщин были обуты в лапти. В лапти!!!
