Я долго стоял на палубе и, когда уже почти стемнело, не сразу понял необычность пейзажа. Необычность была в облике деревень – они не были освещены, лишь кое-где в окнах виднелся слабый свет. До меня очень не сразу дошла мысль о том, что лампочка Ильича за пятьдесят два года советской власти не дошла еще до этих деревень его родной Ульяновской губернии. У меня, жителя Москвы, убежденного в мощи советского строя и родной нам всем коммунистической партии, не укладывалось в голове, что где бы то ни было в нашей стране, люди могли еще сидеть по вечерам при лучине и ходить в лаптях.
Впрочем, я моментально обо всем забыл, спустившись в трюм, где меня ждало ничуть не меньшее, а учитывая возраст, гораздо большее переживание. Я не помню, почему так вышло, в трюме вовсе не было тесно, кроме нас там располагалась небольшая группа цыган, человек пятнадцать-двадцать с детьми и какая-то еще публика. Цыганки, против обыкновения, не приставали ни к кому со своим гаданием, то ли им было не до этого, то ли вид публики, включая нас, не производил впечатления кредитоспособности. Во всяком случае, память мне показывает тихий и полупустой трюм. Но почему-то мы улеглись по двое на полку? Из озорства? Не мог же Тимофей Иванович, при всех его способностях экономиста, взять нам по одному билету на двоих. Не знаю. Но улеглись мы по двое на полку и, причем обязательно, чтоб мальчик с девочкой! Вот ведь в чем дело! И я, не смотря на свою задержку на палубе, не опоздал, успел вовремя и улегся с тем, верней с той с кем хотел.
Что в этом такого? Ничего особенного, если не учитывать первую любовь и юношеский романтизм, но, даже если учитывать? Что может быть посредине большого и хорошо освещенного помещения, в окружении нескольких десятков людей? Ничего. Ничего и не было, но почему-то эта ночь в трюме до сих пор вспоминается мне и, как недавно выяснилось, не только мне.
Жаль, что эта ночь быстро кончилась. Верней, кончилась не ночь, а наше пребывание на пароходике. Еще не рассвело, когда мы прибыли в Ульяновск.
Первый раз за всё путешествие мы увидели новенькое вполне современное здание речного вокзала. Правда, никакого сервиса, буфетов там и проч. не наблюдалось, и вообще, там никого не было. Мы решили продолжать ночевать в большом зале вокзала. Вокзал оказался настолько современным, что там не нашлось даже привычных всем, хоть и жестких, трехместных скамеечек. Их заменяли пластиковые полустулья, верней полукресла, эдакая впуклость на ножках. Если бы это были стулья, то можно было бы составить три стула рядом и лечь. Это менее удобно, чем на скамеечке, стулья разъезжаются при неловком движении, но всё же устроиться можно, а с этими полукреслами такой операции не проделаешь – мешает улечься боковая поверхность, якобы заменяющая подлокотники. Я так думаю, что эту конструкцию придумал человек очень вредный с одной мыслью и целью: «Вот хрен вы поспите у нас на вокзале! Нам и без вас забот хватает».
Я всё-таки устроился кое-как на двух этих впуклостях и заснул, и проспал часа три, о чем потом часа полтора-два жалел, потому что не мог разогнуть шею от боли в оной. Так и ходил, голову на бок. Кроме боли присутствовало еще и некоторое удивление – города не было! Со стороны реки было всё в порядке, солидно и основательно, а с другой стороны, где должен был быть город, родной город великого вождя, был луг, уходящий куда-то вверх, грунтовая дорога и с десяток козьих извилистых тропок. Кстати, эти самые козы спускались медленно сверху вместе с коровками, мирно щипля травку.
Город оказался на самом верху. Обычный, зачуханый, деревянный русский городок. Тогда готовились к столетию Самого. В следующем, 1970 году и должны были строить что-то грандиозное в ознаменование, так сказать, но у меня это что-то не отложилось. Единственное воспоминание, оставшееся об Ульяновске – суперновый тогда армейский джип УАЗ-469. Я не только посмотрел и посидел в нем, но даже чуть-чуть прокатился. Это случилось во время экскурсии на Ульяновский автомобильный завод. Нас водили по цехам, где тогда на конвейере шли «козлики» – ГАЗ-69к сегодняшнему дню давно уже снятые с производства и «буханки», к сожалению выпускающиеся до сих пор в первозданном виде. Конечно, было интересно посмотреть автомобильный конвейер в действии, не знаю как нашим девчонкам, но мне было очень интересно, но самое интересное ждало в экспериментальном цехе: новый армейский джип, он стоял на яме с открытым верхом красивый, как крокодил в брачную пору. Я тогда еще обратил внимание, что военные машины напоминают хищников. Я спросил разрешения у экскурсовода (рабочих возле машины не было, скорей всего мы попали в обед), экскурсовод не возражала, и я забрался в машину.
Я уже сказал, что машина стояла на смотровой яме, но «ямы» эти бывают или с заглублением для механика, или с возвышением для машины. Эта яма была второго типа – довольно широкий подиум с покрытием из рифленой стали. На мой взгляд, совершенно естественно, что, еще толком не осмотревшись в кабине с полуразобранным щитком приборов, я уже выжал сцепление и дернул ручку переключения передач. И не менее естественно, машина плавно покатилась, развивая скорость на спуске, назад, где стояла ничего не подозревавшая экскурсия. Тормоза, естественно не работали, но, слава богу, всё обошлось. Я успел-таки включить вторую, или даже первую передачу и отпустить сцепление. Машина, прокатившись уже по ровному полу метра три, остановилась. К моему счастью или сожалению никто даже ничего не заметил.
В следующий город мы добирались уже вполне достойно, на большом теплоходе. И город оказался большой и более чем достойный. Единственным темным пятном стал общественный туалет на центральной площади.
За всю жизнь мне запомнилось не так уж много общественных сортиров. Первый – на Трубной площади, вовнутрь я не заходил ни разу, но видимо, такая уж сила первых детских впечатлений: сейчас на том же месте построили новое здание метро, однако, мне оно все равно видится общественным сортиром. Самый лучший образец этого заведения я видел в Ирландии, в аэропорту. Язык не поворачивается назвать это чудо коммунального хозяйства сортиром, даже туалетом нехорошо. Это была приведенная в идеальный порядок Сандуновская баня, если не музей изящной скульптуры из фаянса.
Запомнился сортир в Хабаровском аэропорту, где в качестве пересадки на Сахалин мы просидели не меньше суток, и воленс-ноленс приходилось этим безобразием пользоваться. Это была длинная кишка с кафельными стенами, длинной метров десять – шириной не более двух. С правой стороны располагались унитазы турецкого типа без кабинок, даже без каких-либо перегородок, а слева, по кафельной стене стекали струйки воды, писсуаров не было, писать нужно было прямо на стенку. На счет ширины помещения я, скорей всего погорячился – не было там двух метров, потому что брызги от писателей слева легко долетали до мыслителей справа. Ну, и конечно запах…
Но Хабаровский запах не шел ни в какое сравнение с запахом Куйбышевским. Здесь, видно, что-то случилось с канализацией и одновременно с вентиляцией, одним словом, вонь стояла густая и совершенно не возможная. Я, вообще, наверное, туда бы не пошел, но ситуация приближалась к критической – мы вышли из кинотеатра, где смотрели только что вышедшую на экраны комедию Гайдая «Бриллиантовая рука». Этот фильм и сейчас еще смотрится прекрасно, а тогда просто «обоссаться было можно», и я, помню, забежал в этот ужас, не дыша, сделал свое небольшое дело и бегом обратно. А посредине этого зловония в полумраке стояли три мужика и смаковали бутылочное пиво, и даже чем-то закусывали, но это, благодаря скорости передвижения, я не очень отчетливо помню.
Еще одно выпуклое воспоминание той поездки связано с посещением города Жигулевска или Тольятти, где тогда активно строился автозавод, к нашему, кстати, большому разочарованию, потому что заранее всё представлялось совсем иначе. Мы рассчитывали угоститься жигулевским пивом прямо из источника в патриархальном городке, а попали на огромную стройплощадку. Но основное мое воспоминание связано не с этим и ни с Куйбышевской ГЭС, которую мы там посетили, а с Жигулевскими горами. Горы эти, до смешного низкие, чуть не оставили меня калекой.
Некоторые ситуации в жизни удивительным образом повторяются. Перепросматривая свою жизнь, я сейчас обращаю внимание на это. В частности, случай в Жигулевске потом, в усиленном варианте, повторился на Кавказе, на серьёзной скале.
Но это было позже, а в тот раз, вроде бы, не было ничего страшного. Какой леший меня понес влезать на эту гору? Снизу она казалась простенькой, но, в какой-то момент, я повис, зацепившись всем чем только можно за грунт (руками, ногами, животом, подбородком и т. д.), потому что вдруг понял, что если я сейчас сорвусь, то мало не покажется. У альпинистов существует понятие «есть куда падать». В данном случае, у меня было, куда падать – метров так пятнадцать-двадцать. Мало? но это выше, чем крыша пятиэтажного дома! Снизу расстояние, наверное, выглядело смешным и действительно, снизу смеялись мои товарищи… мне было страшно и обидно одновременно.
