— Да, я говорил подобное, прокуратор.
Пилат от неожиданности расплескал вино, и по пергаменту медленно растеклись кровавые пятна.
— Так значит, говорил? Что ж, в каждом вымысле есть доля правды. — Пилат поставил недопитый кубок на стол и присел рядом на низенький пуф.
— Выслушай меня, прокуратор, — проговорил арестант.
— Я для этого и нахожусь здесь, — натянуто ответил прокуратор, подперев дергающуюся щеку ладонью.
— В синедрионе мне не удалось сказать всего того, что я хотел, да, впрочем, это было бы бесполезно. Вряд ли эти люди смогли бы понять меня. Они, словно замшелые пни, перечитывают день за днем священные строки, ни слова не понимая в них или же истолковывая на свой лад по мере выгоды для себя, и совершенно не понимают того, что застой в мыслях более губителен, чем застой телесный.
— Ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что перечитывание и зазубривание до одурения святых молитв и псалмов отнюдь не прибавляет святости, скорее наоборот, ведет к отупению сознания.
— А не кажется ли тебе, что ты начал сам себе противоречить? Ты же сам учил людей, как обращаться к своему Богу и что при этом говорить. Или ты считаешь, что данное тобой более свято, нежели то, чем веками пользовались предки наши?
— Нет, нет, ни в коем случае! Если бы я так считал, то это — удел безумца… Просто я убежден, что все, что ни делает человек, он должен делать от души, а не от обязанности, или еще чего хуже — по принуждению. Так и молитва должна быть искренней, быть разговором души человеческой с Тем, Кто дал ему жизнь. А как же может быть искренним тот разговор, если запнулся на полуфразе, забыв слово в зазубренном?.. А теперь, что касается храма… Да, я говорил, что разрушу храм и в три дня воздвигну новый. Но не тот Храм имел я ввиду, что стоит на Иерушалаймской площади, а тот, что находится здесь, — арестант указал рукой на грудь.
— Не понял… — этот странный молодой человек все больше удивлял его.
— Видишь ли, наместник, чистый Храм Души, существующий в каждом из нас, занимает меня намного больше, чем тот, рукотворный, в котором царят беззаконие, лицемерие и ложь. Завет Моисеев не то чтобы изжил себя, нет, это — кладезь мудрости предков наших, но то, во что перестроили его те, которые называют себя служителями Божьими, перекроив его под удобные им мерки, вредит Духовному Храму, разъедает его, как плесень, и в конечном итоге разрушает его. И вот именно это я и имел в виду, говоря о разрушении.
— Ну, хорошо, — согласился Пилат. — Рухнет старая вера… Что же придет на смену ей?
— Истина.
— Истина? Гм… Что же такое — истина?
— Истина дается от Бога. Познавший Истину, познал Бога.
— Вот как? — удивился Пилат. — А ты познал ее, Назарянин?
— Я не отвечу на этот вопрос.
— Почему?
— Ответить “нет”, означало бы погрешить против Истины, ответить “да” — приравнять себя к Богу.
— Что ж так скромно, а? Не ты ли сам кричал на всех углах о том, что являешься сыном Создавшего Свет?
— Я этого не говорил.
— А откуда же тогда, позволь спросить, поползли эти слухи? Ни за что не поверю, чтобы все это творилось без твоего ведома!
Арестант поправил упавший на лицо тяжелый блестящий локон. Широкий рукав кетонета упал, обнажив тонкую красивую руку, сплошь усеянную синяками и царапинами.
— Хорошо. Объясню, прокуратор. Скорее всего, эти слухи начались после моей проповеди в Копернауме…
— Так, значит, все-таки подобные разговоры имели место?
— Выслушай, прокуратор, я все объясню.
— Ну уж уважь! — за небрежным тоном и легкой иронией прокуратора скрывалось нечто такое, непонятное ему самому. Арестант улыбнулся.
— Все мы, живущие на земле, являемся детьми Бога, его прекрасным творением: и ты, прокуратор, и твой молодой адъютант, и я, и стоящие за пределами дворца. И в этой мысли нет ничего преступного, ибо это — Истина.
“Интересное рассуждение, — думал прокуратор, слушая своего пленника. Этот молодой человек определенно нравился ему. — Но каков же должен быть его Бог, если он породил то воронье племя, что, не умолкая, галдит под моими окнами?”
— Люди не рождаются порочными, — как бы отвечая на его мысленный вопрос, продолжал рассуждать арестант. — Они просто свободны в выборе своего пути, который ставит перед ними Отец наш Небесный: быть любящими детьми Его, получая взамен Благодать Господню, или же отвратиться навсегда от Его Светлого Лика и пройти свой дальнейший путь рука об руку со злейшим врагом Его — Сатаной.
— Но почему-то в большинстве своем люди избирают второе, — не удержавшись, вставил прокуратор.
— Да, эта дорога легче, но она и короче, ибо ведет к самым вратам ада. А я хочу указать живущим правильный путь, разрушив те силы, которые стараются столкнуть их от этого пути. И это тоже Истина, прокуратор.
— Вот ты говоришь — Бог один, — промолвил прокуратор. — А как же быть с теми богами, которым поклонялись мои предки и в которых верю я сам? По твоим высказываниям выходит, что их существование весьма сомнительно, хотя миллионы людей видели их, общались с ними, знают место их вечного обиталища. Между тем, твоего Бога никто не видел, не слышал его голоса, не знает, где он обитает.
— Это очень просто — поверить в то, что видел и осязал. Попробуй поверить в то, что невидимо и находится за гранью твоей тленной оболочки, твоего рассудка и знания. Поверить настолько, чтобы быть готовым на жертву во имя этой веры. И тогда тебе откроется кладезь мудрости Вселенной. Глаза твои увидят то, чего ты никогда не видел и о чем даже не подозревал. Уши твои услышат то, чего никогда не слышал ни один смертный. И ты поймешь, что был слеп, имея глаза, и был глух, имея уши. Дух Святой снизойдет на тебя и будет говорить с тобой от имени Господа… Бог живет внутри каждого из нас, и это тоже — Истина, прокуратор.
— И это ты проповедовал, Назарянин? — спросил Пилат, задумчиво глядя на залитый вином донос.
— Да, прокуратор.
— И ничего более?
— Нет.
— А ты не лжешь?
Арестант пожал пленами:
— Лгать — значит унижать себя.
— Еще говорят: “Не задавай вопросы, не услышишь лжи”, — пробормотал прокуратор, и, поскольку допрашиваемый снова замолчал, продолжил: — Из всего сказанного тобой я понял немного, философия с ее метафизическими изъяснениями — штука сложная. Но это неважно. Я думаю, что ты тоже мало что смыслишь в военной науке, потому простишь мне мое невежество. Другое дело, что в вашей варварской стране обрекают на смерть за увлечение высокой наукой…
— А разве в ваших просвещенных странах мысль свободна и является достоянием людей? — последовал вопрос.
Прокуратор смутился.
— Не мне говорить тебе, наместник, о том, что всякая философия поощряется до того момента, пока она не становится в разрез с интересами власть имеющими. Тогда всякое отклонение от их норм и морали объявляется вредным, а сам философ оказывается изгоем, проклинаемым правительством и собственным народом, ради которого он пожертвовал всем.
— А вот с этим позволь не согласиться, философ, — поднял вверх ладони прокуратор. На могучих запястьях сверкнули кованые браслеты. — Свобода мысли не может быть достоянием народа. Ее, свободу, надо ограничивать, потому что свобода мысли ведет к свободе слова, свобода слова — к свободе действий… А в результате — полный развал государства, и стадо орущих людей, стремительно деградирующих от своей собственной свободы. И ты, — прокуратор сдержал улыбку, — погрешил против своей Истины, сказав, что не интересуешься политикой. Политика и философия — неразлучные сестры… Но вернемся к делу. Я не нахожу преступного замысла в словах твоих, хотя некоторые высказывания…, — прокуратор пожевал губами. — Я попытаюсь спасти тебя, Назарянин. Почему ты так смотришь на меня? Не веришь?
— Нет власти у тебя надо мной, прокуратор, — проговорил допрашиваемый. — Все во власти Божьей. Эта власть выше человеческой, поэтому предрешенное свыше нельзя изменить…»
Столь обширная цитата из странным образом написанного романа необходима, на наш взгляд, потому, чтобы с большей очевидностью продемонстрировать достоинства текста. Ну, кому-то, может, бросятся в глаза и недостатки… Однако есть ощущение, что, не придуманная писателем, а продиктованная откуда-то извне, история любви Марии Магдалины и Христа может оказаться и самой правдивой в отличие от вымышленных книг.
Создание литературных произведений психографическим путем в практике Э.Е. Глазуновой не ограничивается романом «Одержимая», фрагментами других произведений. Ею записана повесть об истории создания «Откровения» Иоанна Богослова — знаменитого «Апокалипсиса», увиденного им в пору отшельничества на острове Патмос. В настоящее время она пишет продолжение повести М.А. Булгакова «Собачье сердце». Это многоплановый роман о современном состоянии в России с хорошо узнаваемыми реалиями и атрибутами нынешней жизни, о вхождении во власть морально опустошенных и беспринципных людей, о власти денег. Книга пишется фрагментами, которые поначалу выглядели разрозненными, мало связанными друг с другом, но с развитием сюжета они объединяются в цельное единое полотно. Глазуновой сюжет был неизвестен, хотя в процессе воспроизведения текста она верила, что части романа будут состыковываться и логически вытекать из действий и поступков героев. Так оно и происходит. В романе участвует внук доктора Борменталя и другие персонажи. Литературное качество текста дает основание надеяться на публикацию этой книги в обозримом будущем.
