«…За всю свою жизнь (совершенно пустую) Егор Евграфович сделал три поступка: родился, женился и бросил свою жену Марию Семеновну, совершенно не заботясь о последствиях своего брака, во время которого он заимел возможность стать счастливым отцом.
Егор Евграфович вообще был человеком странным и неуживчивым, поэтому его терпеть не могли не только соседи по коммуналке, но даже воспитатель Ибис Иван Моисеевич, живший тремя этажами выше и презиравший его явную посредственность.
Егор Евграфович самозабвенно был занят своей персоной. Зачем понадобилась этому странному гражданину дача в пригороде Москвы, остается загадкой, но факт в том, что Егор Евграфович, получив положенный ему надел, не обратил его в ассигнации. Больше того, самозабвенно бросился заниматься хозяйством.
Спустя две недели после отъезда его на дачу и случилось особенное происшествие в доме на Садовой.
Зеленая лампа под старинным абажуром засветилась сама собой, в комнате послышались шаги и приглушенные голоса. Соседи в ужасе провели всю ночь, не смыкая глаз, а утром поборник истины Валентин Петрович Васеникин побежал в домком с жалобой на соседа, оставившего в квартире совершенное безобразие.
Заведующий выслушал его спокойно и, пообещав разобраться, выставил за дверь, сообщив напоследок, что у Валентина Петровича задолженность по квартплате, и если в три недели он не уплатит, то к нему вынуждены будут применить самые серьезные меры.
Совсем расстроившись, Валентин Петрович побрел домой, где его ждал сюрприз. В коридоре толпились всполошенные соседи, а по полу валялись осколки разбитого вдребезги зеркала.
Соседка справа, Саша Семеновна Зингер, отчаянно жестикулировала руками и истошно вопила о невыносимости житья в этой квартире. Ее муж, Павел Давыдович, старался успокоить свою разгневанную супругу и что-то мычал себе под нос.
Под потолком, где должна была находиться лампочка, висела обугленная проволочка и потрескавшаяся штукатурка.
— Это неописуемо! — вопила Саша Семеновна. — Только вы, — она указала на опешившего Валентина Петровича, — только вы вышли из квартиры, как началась опять вся эта чертовщина! Мое зеркало, — причитала Саша Семеновна, — мое старинное зеркало — последняя память о моей покойной бабушке…
Павел Давыдович ухмылялся в усы и косился в сторону жены. Он-то знал, что никакой бабушки у Саши Семеновны отродясь не было, а зеркало было ею куплено в комиссионке за 60 рублей 40 копеек. Все-таки вслух он не решился это произнести и молча удалился в свою комнату, волоча за собой свою расстроенную супругу.
Озадаченный Валентин Петрович, продолжая стоять на месте, глазел в пространство черного коридора, о чем-то мучительно размышляя.
Звонок в дверь прервал его раздумья, и он, отворив, просто удивился: на лестничной площадке никого не было. Осмотрев внимательно всю площадку, Валентин Петрович с досадой стукнул дверью.
— Стоишь? — услышал он над собой тихий шепот. — Ну-ну, стой, стой!
Валентин Петрович задрал вверх голову, но кроме закопченного шнура, свисавшего оттуда и слегка покачивающегося, ничего не увидел.
— Чего вылупился? — высказался тот же голос, но уже громче и наглее.
Подняв голову и снова увидев обрывок закопченного шнура, Валентин Петрович замер: Ибис Иван Моисеевич смотрел на него, совершенно не моргая, и раскачивался под потолком на шнуре. Но самое удивительное было то, что он был чрезвычайно маленьким. Бросив взгляд на Валентина Петровича, Ибис воровски оглянулся и…исчез. Валентин Петрович постарел лицом, и пот выступил на его высоком лбу. Это, очевидно, была галлюцинация после бессонной ночи, и не Ибис раскачивался на обрывке, а рыжий таракан шевелил длинными усами.
…Иван Моисеевич Ибис подошел к окну и взглянул на улицу: соседи взахлеб обсуждали что-то, собравшись во дворе. Ибис был человеком не любопытным, однако разговор привлек его внимание. Открыв форточку, Иван Моисеевич высунул туда голову.
— Поверь мне, — кричала рослая женщина своей толстой подруге, — он после вина свихнулся! После вина!
— Белая горячка, — пробасил стоящий рядом старик в толстовке с расстегнутым воротом. — Натурально.
Подъезд обсуждал последнюю новость: жилец из пятидесятой квартиры свихнулся, и совершенно обезумев, начал ловить по квартире какое-то невидимое существо, выкрикивая при этом нечеловеческие звуки, чем смертельно напугал соседку свою, Сашу Семеновну.
Звук подъезжающей машины прервал разгоревшийся у подъезда спор, и трое рослых санитаров вышли из нее.
— Где больной? — осипшим голосом спросил один из них.
— Я! Я покажу! — воскликнула утверждавшая о белой горячке и засеменила в подъезд.
Через несколько минут санитары вышли, ведя под руки поникшего Валентина Петровича.
— Поехали! — скомандовал осипший и, звонко стукнув дверцей, сел рядом с водителем. Валентин Петрович, последний раз окинув взглядом свой дом, был затолкан внутрь машины санитарами. Свистнув и скрипнув тормозами, машина тронулась, оставив за собой пыльное вонючее облако.
— Куда его, сердечного?! — запричитала толстуха.
— В клинику, — ответила толстовка и зашаркала в подъезд.
Ибис захлопнул форточку. Подождав пока все успокоится, он взял авоську и вышел из квартиры.
…Зингеры были в полном оцепенении. Случившееся этой ночью в квартире сильно напугало их. После полуночи только они смогли заснуть спокойно. В самом деле, Саша Семеновна вообще была суеверной, и все происходящее в комнате соседа взбудоражило ее воображение, а то, что произошло вчера, вообще ни в какие рамки не укладывалось.
Позавтракав, Зингеры отправились на службу, а работали они в одном учреждении со странным названием ПОСТУМЕР. Что означало это странное название — неизвестно, однако польза, приносимая им, была неимоверной, судя по частым посещениям заведения одним важным лицом в Москве.
Но самое главное то, что после ухода Зингеров в квартире вообще все пошло вверх дном. Задвигались стулья, зазвучала странная музыка, и вся квартира осветилась таинственным красным светом.
Истории свойственно повторяться, и именно в коммунальной квартире номер 50 по Большой Садовой разыгрались вновь давно минувшие события.
Огромный черный кот, толстый, с отчаянными кавалерийскими усами, сверкнув зеленым огоньком наглых глаз, стал на задние лапы и посмотрел в зеркало.
— Все в порядке, мессир, в квартире совершенно пусто.
— Посмотрим, — раздался дребезжащий голос, и из резной рамы зеркала выпрыгнула долговязая фигура в обтрепанном пиджачке и помятой кепчонке. Ловко сбросив кепку, долговязый сел на диван, закинув нога на ногу. Глумливо усмехнувшись в реденькие перышки-усы, он оглядел жилище Егора Евграфовича.
Толстый кот важно прошелся мимо долговязого.
— Н-да, — протянул он, — квартирка совершенно изменилась со времени нашего последнего пребывания здесь. Где старинный камин, где турецкий диван и богемский хрусталь? Где та роскошь, что окружала нас когда-то? Где? Я вас спрашиваю!
Кот расстроенно посмотрел на молчавшего в кресле собеседника.
— Не все ли тебе равно, где найти временный приют, так необходимый для странников во все времена?! — воскликнул долговязый и блеснул зеленым глазом из-под разбитого пенсне, которое он для чего-то нацепил на нос.
— Нет, не все равно, — возмутился кот и плюхнулся в кресло, — я не привык жить в таких условиях и попрошу вас не указывать.
— Опять валяешь дурака, Бегемот, — раздался откуда-то с потолка низкий бас.
— И не думал, мессир, — тотчас отпарировал кот. — Разумеется, проблема жилья стоит теперь остро не только для меня, а в конечном итоге я старался не для себя, — и кот обиженно умолк.
— Ну-ну, вовсе я не думал, что ты столь эгоистичен, — снисходительно засмеялся бас. — Но вот какой вопрос меня беспокоит больше всего: это как мы избавимся от нежелательных соседей.
— Айн момент, мессир, — вскричал долговязый и вскочил на ноги. — Это я беру на себя: в 24 часа они исчезнут не только из квартиры, но и из города.
— Ну, что же, действуй, Фагот, — одобрительно загудел бас.
…Семен Иванович Бабушкин выходил из квартиры. Солнце, выглянувшее было из-за лохматых туч, снова заскочило в свое убежище, даря тусклый свет всем, кто воскресным днем вышел прогуляться по московским улицам. Семен Иванович жил вдвоем с матерью и считался старым холостяком, хотя с последним утверждением очень даже можно было поспорить, ибо втихаря ото всех знакомых гражданин Бабушкин посещал женщину, жившую на окраине Москвы. Семен Иванович звякнул ключами и, повернувшись к лестнице, оперся на поломанные перила. Шум, несшийся снизу, приковал его внимание.
— Я умоляю, — визжал женский голос, — в квартире нечисто, Иван Моисеевич. Вы человек трезвых взглядов, может быть, вы что-нибудь объясните?!
