Но видел ли ты когда-нибудь победу или поражение? Повергающий и поверженный — разве не две стороны одной монеты? Вернее, одна сторона двух монет? Так стань третьей стороной!
Что есть поражение? Может быть, это: загнать насмерть свой дух, стремясь успеть за ускользающей истиной? Или: наклониться к источнику, чтобы утолить жажду любви и разглядеть в своем отражении звериный оскал похотливца? Или: пасть от руки героя, спасающего мир от тебя? Но если любишь ты этот мир?! А может, это: встретить свою смерть в самом конце своей жизни?
И как узнать победу? Что это? Одолеть дракона, чтобы занять его место в мрачной пещере? Или стать самому вместилищем драконов, отвергая из-за гордости руку помощи? А может это: вызреть, питаясь соками земли и быть сорванным рукой голодного, не дожидаясь, пока червоточина разъест изнутри твою сочную мякоть?
Нет ни побед, ни поражений. Есть только путь и тот, кто по этому пути идет. И каждый один на своем пути. Так кто же может повергнуть тебя? Только ты сам. Но чьей это будет победой и чьим поражением?
Будь третьей стороной монеты, Танцующий. Стань сорванным плодом…
Так говорил Танцующий в сердце своем, пока корабль нес его по волнам к городу по имени Печальная собака.
Я сидел в номере. В продавленном кресле… Не было никакого костра, не было тьмы вокруг и не было индейца… Ничего. Я тихо застонал.
«Нет ни побед, ни поражений. Есть только путь и тот, кто по этому пути идет»… Я снова и снова перечитывал эту строчку. Странным образом она меня успокоила. Может, пребывание в этом городе и есть часть моего пути? И я должен пройти до конца?.. И вовсе не важно, что будет в конце этого пути. Главное — я прошел. И все остальное теряет смысл…
* * *
Я боялся выходить из номера. Боялся даже подходить к окну… Рукопись заканчивалась, осталось совсем немного страниц, а значит, вот-вот должно было что-то произойти. Хорошего я не ждал.
Несколько раз кто-то стучал в мою дверь. Я спрашивал: «Кто?», но мне не отвечали. Не знаю, может, это был хозяин. Может, еще кто-то. Я не хотел рисковать. На всякий случай, я забаррикадировал шкафом дверь. Вряд ли это поможет, но все же так мне было спокойнее.
У меня не было еды, но с этим приходилось мириться. По моим расчетам, закончить чтение я должен был совсем скоро. До этого времени с голоду я не умру. Хуже было то, что в номере не осталось ни капли виски. Мне бы сейчас не помешала бутылка-другая. Слишком уж были расшатаны нервы. Я вздрагивал от малейшего шороха. Но обратиться к хозяину меня не заставило бы сейчас ничто. Неизвестно, что он еще может выкинуть…
Кто же он такой? Почему, стоит к нему обратиться за помощью, я тут же оказываюсь в иной реальности? Если, конечно, эта иная реальность не только в моем сознании. Может, это сам дух отеля? Или всего города… Города призраков. Города псов…
Я строил предположения одно фантастичнее другого. Это единственное, что мне оставалось делать… Но ни одно из них не могло объяснить того, что со мной происходит. Только при одном варианте все сходилось — если допустить, что я и в самом деле просто сошел с ума.
Но ведь так вдруг с ума не сходят. Я всегда был абсолютно нормален, никаких проблем с психикой. Никаких намеков, даже самых слабых, на отклонения… Не могла же только смерть друга сделать меня психически больным. Не могла… Но это было бы единственным исчерпывающим объяснением всему. И я все больше и больше начинал этому верить.
Самое ужасное было в том, что я ничего не мог предпринять.
* * *
Как бы то ни было, мир сошел с ума или я сам, выход я видел только в том, чтобы идти туда, куда меня ведут. Я пытался вырваться, пытался сыграть в свою игру, но каждый раз он, она, оно или они… Словом, это нечто оказывалось сильнее. Да что там сильнее! У меня не было ни единого шанса. Со мной играли, как опытный матадор играет с быком-однолеткой.
Но что это за игра? Кто мой противник? Каковы правила? Каков выигрыш?.. Этого я не знал, что давало противной стороне дополнительное преимущество. Хотя у них и без этого хоть отбавляй…
Все, что мне оставалось, — читать. Читать и пытаться понять, как моя жизнь связана с этой рукописью. Вполне может быть, что я так ничего и не пойму. Но это мой единственный шанс. Пока я не переверну последнюю страницу, из города меня не выпустят. Впрочем, меня могут не выпустить, даже если я узнаю, чем там кончилось дело. А может, тогда я и сам не захочу уезжать отсюда…
И я читал. Читал, стараясь загнать поглубже свой страх. Читал, не обращая внимания на резь в глазах и острый голод. Я постепенно растворялся в рукописи. Все мои мысли и ощущения словно принадлежали другому человеку. Так бывает, если покурить травки, когда сильно болит зуб, — боль не проходит, но тебе на нее наплевать, будто зуб болит у другого… Примерно то же, только во много раз сильнее, происходило сейчас со мной.
И из головы у меня не шли слова старого индейца: «Дойди до конца, если не хочешь плясать в петле»… Я не хотел.
О пророках
Едва сошел на берег Танцующий, окружили его со всех сторон его ученики, которые ждали его семь долгих лет.
И радовалось сердце Танцующего, когда смотрел он в глаза своим ученикам. Непреклонную волю видел он в них и несгибаемое мужество. И у каждого в глазах были его собственный бог и собственная истина. И у каждого в глазах отражалось право говорить «я хочу».
И так обратился к своим верным ученикам Танцующий.
— Львов вижу я перед собой. И будь у Танцующего душа зайца, порадовался бы я быстроте своих ног! Непреклонны были вы на пути к свободе. И пусть столь же непреклонной будет теперь ваша свобода. Завоевали вы право говорить «нет» даже своему долгу. И об это «нет» разбивался сам мир.
Охотник разрушает себя. Воин разрушает мир. Но пришло время созидать.
Настал час третьего превращения духа. Теперь должен он вырасти из воина в пророка.
Это самое трудное превращение. Но любите вы все самое трудное.
К чему еще быть пророком? — вопрошают ваши сердца. Разве недостаточно того, что нами завоевано право следовать своей воле? И разве мало нам самой воли? — так спрашивают глаза ваши.
Так танцую я: всего лишь завоевали вы право подойти к скрижалям. Теперь нужно еще высечь на них свою волю.
Вернуться к началу начал, к истоку всех истоков и оттуда начать создавать свой мир — вот воля пророка, которую выбивает он на скрижалях. И пусть это отныне станет вашей волей.
Там, на берегу седого океана, среди неприступных утесов найдете вы каменные плиты и выбьете на них свои руны.
Не создавать своих богов, а самому стать богом — вот отныне ваша цель. И стать таким богом, которого может вынести только ваш дух.
Ребенку должен уподобиться пророк. Ребенок — это новое начинание, чистота и невинность. Через познание создает он свой мир и утверждает его. Ребенок — только утверждение, братья мои по вере. Пусть каждый из вас станет еще ребенком и утверждением.
Охотник может убить из засады льва. Охотник сразит его в открытом бою. Но ребенок, братья мои, положит руку на густую гриву, и лев будет мурлыкать, как котенок. И пойдет он туда, куда поведет его воля ребенка. Ибо чиста эта воля. Нет в ней тяжелого и мрачного «ты должен». Нет в ней жестокого «я хочу». Самого «я» не знает воля ребенка. Весь этот новый мир вмещает она в себя. И равны становятся все вещи этого мира…
Ступайте, братья мои по истине. Больше не нужен вам Танцующий. Выполнил он свое предназначение. И опустел, наконец, кувшин его.
Сами вы вскоре станете Танцующими. И пусть волей вашей будет созидание нового мира в себе.
А меня ждут в городе по имени Печальная собака. Уже слышу я стук молотков. Уже вижу, как завязывают узел на пеньковой веревке. Не хочу лишать я плотников и палачей оправдания их существования.
О времени я теперь судил только по отросшей щетине. Хоть какой-то ориентир… Голод притупился. Страх — нет… Особенно пугало то, что кто-то время от времени начинает ломиться в мою дверь.
Когда такое случалось, я замирал, боясь не то что шевелиться, даже дышать. Я знал, что это глупо, — тот, кто стоял по ту сторону двери, прекрасно знал, что я в номере. Но поделать с собой я ничего не мог. Я уподоблялся ребенку, который, закрывая глаза ладошками, считает, что удачно спрятался…
Тот, кто не сидел в обшарпанном номере старого отеля, в городе, где творятся необъяснимые и жуткие вещи, и не слышал тяжелого мрачного стука в свою дверь, никогда не поймет, что такое настоящий страх. Воображение услужливо рисовало картины одну страшнее другой. Мне виделся мой мертвый друг с петлей на шее, хозяин отеля, у которого вместо лица — черный провал в бездну, старый индеец с веревкой в руке. Я представлял людей с песьими головами, громадных собак с горящими глазами, ходящих на задних лапах… Человеческое воображение — непостижимая вещь. Откуда, из каких закоулков сознания выплывают эти чудовищные образы? Кто даст ответ?
