Цзюньцзыпринято переводить как «совершенный муж» (П. Попов,) «благородный муж» (Л.С. Переломов), ли «достойная личность» (В.М. Алексеев), «достойный муж» (Сухоруков), на английский — gentlemen, хотя суть его образа значительно более глубока, чем просто достойное ритуальное поведение. Прежде всего, он тот, кто «познал волю Неба» (ХХ, 3) — и именно это отличает его от обычных людей.
«Благородный муж» превратился в символ всей конфуцианской традиции, в точку устремления каждого служивого чиновника или достойного мужа китайского общества. Чинность, спокойность манер, невозмутимость, преданность в служении, ритуальность поведения — именно таким конфуцианец представал публике. По сути, все конфуцианские труды так или иначе пытаются трактовать, какими качествами должен обладать цзюньцзыи как этого достичь.
Конфуций и его последователи не часто могли встретить этих благородных мужей среди современников, да и себя они таковыми не считали. Их идеал находился в далёком прошлом, которое мудрецы неизменно называли не иначе как «высокой древностью». В качестве идеальных благородных мужей выступали многие правители Древнего Китая.
Как ни странно, подлинные биографии древних мудрецов никого в Китае не интересовали. Ведь полнотой истины не обладает никто, поэтому и не имеет смысла обсуждать, реальны ли все рассказы о «совершенномудрых» древности. Значительно важнее те идеальные черты, которые им приписывались. Это не просто пример для подражания и не весёлые побасёнки из жизни Древнего Китая. Ведь все эти люди — Хуан-ди, Фуси, Чжоу-гун, Вэнь-ван — являются предками каждого китайца. То, что было присуще предкам, должно быть свойственно и их последователям, а значит, люди изучают свои изначальные качества, «себя в утробе».
Например, знаменитый основатель династии Чжоу-гун воплощал идеал благородного мужа, который, прежде чем что-то сделать, всё тщательно обдумывал; он не решался приступать к делу сразу — ведь сначала надо проникнуть в суть вещей, в глубину событий. И конфуцианец Мэн-цзы называет его образцом именно такой добродетели: «Если вдруг встречалось то, что он не мог полностью понять, он склонял свою голову и погружался в раздумья. Если было необходимо, он мог думать дни и ночи напролёт. И если ему, наконец, удавалось найти ответ, он спокойно садился ждать рассвета». Одновременно это могло звучать и как упрёк правителям — современникам Мэн-цзы, которые, не раздумывая, пускались в военные авантюры, разоряя своё царство.
Легендарный правитель древности Шунь. «Совершенствовать себя, чтобы принести спокойствие народу, — разве не это заботило Яо и Шуня»?Антиподом цзюньцзы является особый типаж — сяожэнь, которого принято переводить как «маленький человек», «мелкий человек» или «никчемный человек». Речь идет, естественно, не о его социальном положении, ни о позиции в обществе, а об отпадении от идеала поведения. «Мелкий человек» не обладает благодатью, действует, повинуясь импульсам, а не велениям Неба. А вот цзюньцзы «требователен к себе», в отличие от мелкого человека, который требователен к другим»(XV, 21).
Идеалу благородного мужа чуждо слепое и подчас жестокое реформаторство. Наоборот, он врастает в древность, черпает из неё, а потому терпелив и снисходителен по отношению к другим. Один из ученков Конфуция — Цзы Ся утверждал, что человек должен дружить лишь с равными себе и сторониться людей более низкого происхождения. Казалось бы, в этом нет ничего удивительного, ибо именно так предписывали нравы того времени. Но истинный мудрец не боится оказаться униженным дружбой с «неравным ему». Наоборот, он своим присутствием облагораживает всё вокруг. Да и вообще, легко ли совершенномудрому найти человека, подобного себе? И поэтому один из учеников Конфуция Цзы Чжан возражает Цзы Ся, повторяя мысли своего учителя: «А вот мне довелось слышать другое: благородный муж почитает выдающихся, но сходится и с заурядными, поощряет способных, но терпим и к бесталанным. И, если, положим, я имел бы очень много достоинств, разве я не смог бы с кем-нибудь поладить? А если, допустим, я не имел бы никаких достоинств, другие бы сами отвергли меня, а не я — их?!» (XIX, 3)
Да и вмешиваться благородный муж в людские дела не должен — он лишь способствует им, помогает, ибо «благородный муж содействует людям в их добрых делах и не содействует в дурных. А вот мелкий человек — наоборот». Думы благородного мужа всегда о возвышенном, о самом трепетном и недостижимом в культуре.
Но вот еще одна важнейшая черта цзюньцзы— он посвящен в Учение, он знает Дао. «Все мысли цзюньцзы— а Дао, а не о еде. Цзюньцзы заботит обретение Дао и не заботит бедность» (XV, 32). Конфуций уподобляет мысли о Пути стремлению голодного человека добыть пищу. Чтобы размышления действительно обратились к достижению Пути, необходимо желать достичь Пути так же сильно, как голодный страждет пищи, думать о нём так же постоянно, как молодого чиновника ни на мгновение не покидает мысль об удачной карьере и о большом жалованье, ибо в этом — его будущее.
Есть еще одно существенное различие между цзюньцзыи мелким человеком. Цзюньцзыявляется посвященным в Знание. Он, по сути, и является носителем этого знания. Для Конфуция цзюньцзыто вообще идеал посвященного мудреца, который несет свои знания через вечность от древних мудрецов к современникам. Его отличие от других — не менее умудренных и достойных мужей — именно в том, что он не просто способен честно и искренне служить правителю или способствовать установлению гармонии в народе. Цзюньцзыкак раз и осуществляет связь между Небом и миром людей. Он бесстрашен, честен и строг к себе и к людям. Конфуций отмечает лишь три вещи, перед которыми цзюньцзыиспытывает благоговейный трепет и даже страх: «перед велением Неба, перед великими людьми и перед словами мудрецов». А вот «мелкий человек не понимает воли Неба, не испытывает перед ним благоговейного трепета, бесцеремонен с великими людьми и презирает слова мудрецов» (XVI, 8). Как видим, все «страхи» цзюньцзы— метафизического характера, связанные либо с отношениями с Небом, либо с духами предков и великих людей, чью волю и Учение цзюньцзыдолжен осуществлять на земле. И в этом плане цзюньцзыне столько «благородный муж», сколько окультуренный образ древнего мага, мистика и таинственного носителя знаний.
Причудливая трансформация произошла с образом цзюньцзыв западной литературе, в основном под воздействием мнения средневековых китайских комментаторов и современных китайских авторов. Мистик и носитель метафизического знания цзюньцзыпревратился в некоего «достойного мужа», классически образ честного служителя, сановника и советника правителей. А вот главная составляющая цзюньцзы— его мистическая посвященность и способность осуществлять функции медиума между миров умерших мудрецов и ныне живущих людей, оказалась просто «вымыта» из его облика.
Цзюньцзы— это образ идеализированного и окультуренного мага, введенный Конфуцием и его последователями. В основном это было сделано из-за того, что сам Конфуций искал оправдание собственной роли и облику — облику человека, что, обладая магическими познаниями и учением-Дао, не только служить разным правителям, но и с радостью готов предлагать себя любому, кто призовет его на службу.
Хорошо известно, что конфуцианство как таковое сформировалось значительно позже жизни патриархов этого учения: Конфуция, Мэн-цзы, Сюнь-цзы. И пониманием сути конфуцианства, включая и трактовку смысла цзюньцзы, мы обязаны скорее неоконфуцианству X–XIII вв., а затем и конфуцианскому ренессансу эпох Мин и Цин. Естественно, что в тот момент, когда конфуцианство из личного учения Конфуция превратилось в государственную морально-политическую доктрину, многие ранние черты мистического, присутствовавшие в самом духе учения Конфуция, исчезли. Они были заменены на мораль и государственно-политическую софистику. А поэтому, внимательно вглядываясь в слова Конфуция, записанные его учениками, мы с интересом обнаруживаем в облике цзюньцзытакие черты, которые не позволяют понимать этот термин лишь как «благородный муж». Итак, насколько «благороден» традиционный китайский благородный муж?
Прежде всего цзюньцзыобладает абсолютным мастерством, феноменальными способностями «уметь все». Один из лучших учеников Конфуция Цзэн-цзы замечает: «Тот, кому можно поручить воспитание сироты ростом в шести чи(138 см, т. е. не достигшего 15-летнего возраста — А.М.), кому можно доверить управление царством в размером в сотни ли, и кто при этом не оступиться перед лицом трудностей — разе это не цзюньцзы? Конечно же, это цзюньцзы!» (VIII, 6).
