В руках у Жреца был жезл, а у детей — маленькие палочки. Наконец Пейотль подействовал, вылившись в многочисленные танцевальные движения, — так путем выполнения ритуала последователи культа добились, чтобы Сигури вошел в них.
У меня было ощущение, что помощникам жреца было трудно начать действо, что они не начали бы танец, не будучи уверены в том, что в назначенный час Сигури спустится в них. Ибо Ритуал Сигури — Ритуал творения, который объясняет вещи, как они есть в Пустоте, а Пустота — в Бесконечности, как выходят в Реальность, как делаются. Ритуал кончается тогда, когда подчиняясь воле Бога, они вынимают Душу из тела. Вот что танцевали помощники Жреца, но это не произошло бы, если бы они не возмутились:
- Мы не в состоянии постичь Бога, пока он не коснется нашей души, иначе наш танец — не более чем кривлянье, и ПРИЗРАК, — кричали они, — ПРИЗРАК, который преследует СИГУРИ, возродится здесь снова.
Прежде чем решиться, жрец долго думал, но в конце концов вытащил из–за пазухи мешочек, высыпал из него в руки индейцев белый порошок, который они немедленно проглотили.
Потом они начали танцевать. По выражению лиц индейцев, принявших порошок пейотля, я понял, что сейчас мне покажут нечто такое, чего мне еще не приходилось видеть. Чтобы ничего не упустить, я напряг все свое внимание.
Оба помощника легли на землю лицом к лицу — два безжизненных кома. Старик Жрец, видимо, тоже проглотил порошок, потому что от него исходила нечеловеческая энергия. Он напрягся и выпрямился. Глаза вспыхнули, и незнакомые мощные волны начали распространяться от жреца. Он глухо ударил два–три раза жезлом о землю, вошел в восьмерку, начерченную в правой части Ритуального Поля. Вышли из своего безжизненного состояния помощники. Сначала мужчина тряхнул головой и ударил о землю ладонями — у женщины дрогнула спина. Жрец выплюнул, но не слюну — дыхание, с шумом исторгнутое через зубы. Одновременно, ощутив сотрясение воздуха, окончательно очнулись и встали мужчина и женщина. И по тому, как они стояли друг против друга, особенно — как каждый из них находился в пространстве, словно их держали в складках пустоты и разрезах бесконечности, становилось ясно, что не женщина и мужчина были там. Но два начала: мужское и женское. Мужчина — открытый рот, пузырящиеся слюной десны, красные, воспаленные, кровоточащие, будто развороченные просвечивающими сквозь них корнями зубов, вид которых заставляет повиноваться; женщина — беззубая личинка, с отпиленными коренными зубами, крыса в крысоловке, изнывающая от течки, ускользающая, извивающаяся перед взъерошенным самцом. Они вдруг столкнулись, с исступлением вжались друг в друга, подобно всему тому, что друг за другом следит, враждует — и в конце концов, проникает одно в другое под нескромным и виноватым взглядом Бога, постепенно вытесняемого их действием. Ибо, говорят, что Сигури — ЧЕЛОВЕК, каким ОН сотворил СЕБЯ из СЕБЯ САМОГО, в космосе, когда Бог убил его».
Вот что произошло.
Но что меня совершенно поразило в их поведении: они угрожали друг другу, избегали столкновения и сталкивались — и всё для того, чтобы в конце концов уйти вместе. И не потому, что мужское и женское начала подчиняют себе тело, напротив, они неуклонно остаются нематериальными идеями, подвешенными где–то вне Бытия, давно противостоя ЕМУ, но потому что они создают своё собственное тело, тело, в котором идея материи улетучилась [4] благодаря СИГУРИ. Глядя на них, я припоминал всё, что мне говорили поэты, профессора, разные артисты, которых я знал в Мексике, о религии и культуре индейцев, что читал о метафизических традициях мексиканцев в книгах, которые мне давали,
- Злой Дух, — говорят Посвящённые Сигури Жрецы, — никогда не мог и не хотел поверить, что Бог и Бытие очевидно и исключительно не одно и то же, что есть нечто большее, чем Бытие, в недоступной сущности Бога.
Однако это сейчас показывал Танец Пейотля.
Я считал, что вижу в этом Танце точку больного мирового сознания. Которое не от Бога. Жрец прикасался правой рукой то к месту, где находилась селезёнка, то к печени, а левой — держал жезл, которым ударял о землю. На каждое из прикосновений мужчина и женщина реагировали то отчаянным высокомерным согласием, то яростным отрицанием. Несколько стремительных, наносимых двумя руками, разящих ударов жезлом — и они ритмично двинулись навстречу друг другу, широко расправив плечи и соединив руки так, что они образовали два подвижных треугольника. Одновременно ноги вычерчивали круги, части букв S, U, J, V, цифр, в основном принимавших вид восьмёрки. Ещё удар, второй, и вот они уже не обнялись — сплелись в приветствии. Третий удар — и приветствие стало более уверенным. Четвертый — они взялись за руки, обвились телами, при этом казалось, что ступни мужчины, искали в земле отпечатки, оставленные ступнями женщины.
И так до восьми ударов. Уже начиная с четвертого, их лица ожили, засветились. На восьмом — повернулись в сторону Жреца, который находился в северной части Святая Святых, являя собой власть и угрозу. Он нарисовал жезлом в воздухе большую восьмёрку. Издав при этом крик, способный прекратить родовые смертные муки погребения мертвеца, почерневшего от старых грехов, о которых рассказывает древняя поэзия майя Юкатана; и я не помню, чтобы когда–то в жизни я слышал что–то более звучное и выразительное, указывавшее, на какие глубины опускает человека желание поднять из мрака своё предвидение. Мне показалось, что я вновь, как во сне, увидел в Бесконечности материю, из которой Бог создал Жизнь. Этот вопль словно поддержал след, оставленный в воздухе жезлом. Крича, перемещаясь, Жрец рисовал своим телом всё ту же восьмёрку.
Танец уже завершался. Дети, всё время остававшиеся в левой части круга, попросили разрешения уйти, и Жрец жезлом сделал знак, словно хотел, чтобы они рассеялись и исчезли. Дети не принимали пейотля. Они попытались сделать нечто, похожее на танцевальные движения, но скоро от этого отказались и отправились домой, исчезли.
Как я уже говорил в начале, этого мне было мало. Я хотел знать больше о Пейотле. Я подошёл к Жрецу, чтобы расспросить его.
- Наш последний праздник, — сказал он, — не состоялся. Мы пали духом. Мы уже не принимаем Пейотль для совершения Ритуалов, Пейотль стал пороком. Скоро болезнь поразит всю нашy расy. Время слишком состарилось для Бытия. Оно уже не в состоянии выдержать нас. Что делать? Что с нами будет? Наши люди не любят Бога. И я, жрец, не могу не чувствовать этого. Видишь, в каком я отчаянии.
Я сообщил ему, как было условлено у нас с директором школы, что на этот раз следущий большой праздник мог бы состояться.
Еще я сказал ему, что пришел к тараумара не из любопытства, а чтобы найти Истину, потерянную европейской цивилизацией, но сохраненную их Расой. Это сделало его моим союзником, и он рассказал чудесные вещи о Добре и Зле, Истине и Жизни.
- Все, что я говорю, исходит от Сигури, Он научил меня всему, — рассказывал Жрец. — Вещи не такие, какими мы их видим или ощущаем в большинстве случаев, они такие, какими их преподал нам Сигури. Время от времени их поражает Зло, Злой Дух, и человек не может вернуться к Истине без помощи Сигури. В начале вещи были истинными, но чем старше мы становились, тем более они делались ложными, потому что Зло принималось за них. Сначала мир был совсем настоящим, он звенел в сердце человека и в унисон с ним. Теперь сердце уже не то, и душа не та, потому что из них ушел Бог. Видеть вещи значило видеть Бесконечность. Сейчас, когда я смотрю на свет, мне трудно думать о Боге. Все–таки создал Все Он, Сигури. Но Зло присутствует во всем, и я, человек, не чувствую больше себя чистым. Не из меня — из мрака, который во мне, поднимается что–то ужасное, из мрака, в котором пребывает душа человека, не знающая, где «Я» начинается и где заканчивается, и кто дает ему возможность начаться таким, каким мы его видим. Вот, что говорит мне Сигури. С Ним мне незнакома ложь, я не смешиваю больше то, что действительно в человеке желаемо, с тем, что по злому умыслу притворилось таковым. И скоро осталась бы, — говорил он, отступая на несколько шагов, — только неприличная маска того, кто зубоскалит по поводу спермы и дерьма.
Слова Жреца, которые я здесь привожу, абсолютно достоверны: они представляются мне слишком важными и очень красивыми, чтобы я позволил себе что–либо в них изменить. Но если они и не переданы слово в слово, то почти близки к тому; понятно, что они сильно поразили меня, поэтому мои воспоминания предельно точны. Впрочем, повторяю, я не удивился ясности сознания жреца — он только что принял Пейотль.
По окончании беседы он спросил меня, желаю ли я вкусить Сигури и с его помощью приблизиться к Истине, которую я искал.
Я ответил, что это мое самое заветное желание, что я не верю, что без Пейотля можно догнать ускользающее, то, от чего нас все больше отдаляют время и вещи.
