Плутарх (43—127) в «Сравнительных жизнеописаниях» связывает визит привидений с сугубо земными делами, тем самым ступая на путь, ведущий к их рационализации. Дамон, убитый в парильне Херонеи, возвращается туда в виде призрака. Не в силах выносить его стоны, горожане заколачивают двери парильни. Следующий рассказ на удивление схож с современными байками о тиранах и их жертвах. Могущественный полководец Павсаний пожелал обесчестить дочь знатных родителей. Те подчинились насилию и отдали ему девушку. Ожидая ее, Павсаний задремал, как вдруг спальня сотряслась от грохота. Оказывается, девица приказала зачем-то потушить свет и в темноте наткнулась на светильник. Спросонья Павсаний хватается за кинжал и закалывает ее, но она начинает являться ему в виде призрака, досаждая нравоучениями: «Каре навстречу гряди: необузданность гибельна мужу»[8].
Некий вестник богов, которого Плутарх почему-то именует призраком, посещает женщину, вскармливающую маленького Цицерона, только для того, чтобы надоедать ей напоминанием о великом будущем, ожидающем ребенка. «Злой гений», привидевшийся Бруту перед битвой при Филиппах, предваряет собой мстительных мертвецов, осаждавших шекспировского Ричарда III. По сведениям Валерия Максима (I в.), черный великан с длинной нечесаной бородой явился военачальнику Кассию Пармскому в Афинах, назвавшись «злым духом»[9].
Флегонт из Траллеса (II в.) поведал скорбную повесть о мертвой девушке, обручившейся с живым юношей. Однажды ночью родители с удивлением обнаружили свою погребенную дочь в объятиях молодого гостя. Осудив чрезмерное любопытство родных, она вторично отдала концы прямо на кровати у юноши. Несмотря на заверение усопшей о том, что ее визит не противоречил божественной воле, тело все же сожгли по совету не романтически настроенного городского провидца. Жениху оставили только золотое кольцо и ленточку возлюбленной, и в отчаянии он свел счеты с жизнью. В роли невесты выступает и коварное привидение из «Жизни Аполлония Тианского» Филострата Старшего (170–247).
Гораздо интереснее «Письмо Суре», в котором Плиний Младший (61—112) повествует о призраке, облюбовавшем большой и роскошный дом в Афинах. Наряду с парильней Херонеи это первое указание на связь между привидением и конкретным местом. Кроме него мы найдем у Плиния несколько будущих клише. Внешний вид призрака довольно курьезен. Худой изможденный старик с длинной бородой, взъерошенными волосами, потрясающий цепями, сковывающими руки и ноги, как будто сошел со страниц «Кентервиль-ского привидения» Оскара Уайльда. Философ Афинодор, осмеливающийся поселиться в доме, умен и хладнокровен подобно нынешним «специалистам» по призракам — медиумам и ясновидящим. Привидение исчезает после того, как выясняется причина его беспокойства — небрежно захороненные кости.
Схожим опытом изгнания духа из проклятого дома делится пифагореец Аригнот в тех же «Любителях лжи» Лукиана. Дух этот «лохматый и длинноволосый, чернее мрака»; он испытывает силу героя тем, что бросается на него в виде собаки, быка или льва. С помощью заклинания Аригнот загоняет его в один из углов комнаты, а наутро оттуда извлекают и хоронят на кладбище истлевшие останки. Рассказчик признает «заслуживающим внимания» утверждение о том, что «по земле блуждают только души умерших насильственной смертью».
Труп печально знаменитого Гая Калигулы поначалу не был сожжен полностью и кое-как присыпан землей в Ламиевых садах. В результате, по заверению Светония (69 — после 122), садовников «не переставали тревожить привидения», пока тело не зарыли должным образом сестры покойного императора. В доме же, где был убит Калигула, «нельзя было ночи проспать без ужаса, пока самый дом не сгорел во время пожара»[10].
Вообще непогребенные останки — одна из древнейших причин существования призраков. В «Илиаде» (23, 71) дух Патрокла просит Ахиллеса: «О! погреби ты меня, да войду я в обитель Аида!»[11] Сонмы усопших, умоляющих Харона переправить их через Стикс, описаны в «Энеиде» (6, 303–330). Перевозчик «прогоняет иных, на песок им ступить не давая», а Сивилла поясняет Энею:
Эти, что жалкой толпой здесь стоят, —
землей не покрыты.
Лодочник этот — Харон; перевозит он
лишь погребенных.
На берег мрачный нельзя переплыть
через шумные волны
Прежде тенями, чем покой обретут в могиле останки.
Здесь блуждают они и сто лет над берегом реют, —
Только потом к желанной реке их вновь допускают[12].
Поэт имеет в виду в первую очередь тех, чьи тела поглотили морские волны. Они никогда не дождутся погребения, потому им и назначен столетний срок. Что делать тем, чьи трупы гниют на поверхности земли, Вергилий не сказал, но, как видно из Плиния, Светония и Лукиана, их тени оставили Харона в покое и начали преследовать живущих.
Античности были известны и призраки детей. Как правило, они весьма кровожадны и жалости отнюдь не вызывают. Географ Павсаний (111–180) сообщает, что в Коринфе дети Медеи после своей смерти начали убивать младенцев. Они прекратили терроризировать город, только когда коринфяне выполнили предписание оракула, введя ежегодные жертвоприношения в их честь.
Об отношении к призракам иудеев и ранних христиан остается только гадать. Пророк Исаия упоминает ламию, или ночное привидение (Ис. 34:14). Елифаз Феманитянин рассказывает о духе, явившемся среди «размышлений о ночных видениях», чей вид он не распознал: «Объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои… дыбом стали волосы на мне» (Иов. 4: 13–16). Апостолы принимают за призрак Иисуса, идущего по морю, и кричат от страха (Мф. 14: 23–27). Увидев воскресшего Христа, ученики вновь пугаются, но Иисус напоминает им, что «дух плоти и костей не имеет» (Лк. 24: 37–39). Судя по всему, иудеи встречались с привидениями, но высказывались о них крайне осторожно, намекая, однако, на опасность, которую призрак несет с собой. В этом их принципиальное отличие от христиан времен чистилища. Если бы дух умершего мог быть добрым и полезным, апостолы прежде всего радовались бы, а не пугались. Еще и поэтому Авраам в притче о богаче и Лазаре не хочет посылать дух Лазаря к братьям богача: мертвого нельзя использовать для подобных целей!
Аэндорская волшебница. Гравюра Кюнца Мейера-Вальдека (1902). Самуил представлен в виде призрака в его классическом понимании, а не в виде человека, одетого в белые одежды, как на других картинах, посвященных библейскому сюжету
Бурные споры христианских богословов породил библейский эпизод с Аэндорской волшебницей, по просьбе царя Саула поднимающей из земли умершего пророка Самуила — «мужа престарелого, одетого в длинную одежду» (1 Цар. 28: 4—14). Самуил, как и «злой гений» Брута, предрекает Саулу гибель в предстоящей битве с филистимлянами (1 Цар. 28:19), вызванную беззаконием царя, «которое он сделал пред Господом, за то, что не соблюл слова Господня и обратился к волшебнице с вопросом» (1 Пар. 10: 13). Наказание кажется заслуженным, если учесть строгую кару для некромантов в иудейском законодательстве.
Недоумение толкователей вызвала, конечно, не волшебница, а призрак Самуила. Каким образом дух праведника оказался подвластен магии? Будущим скептикам библейский автор оставил небольшую лазейку, вложив описание привидения в уста самой колдуньи. Лишь по этому описанию Саул узнает своего бывшего наставника. Предполагают даже, что диалог между царем и призраком происходил в форме чревовещания и Саулу отвечал голос волшебницы или вселившегося в нее демона. С другой стороны, мог ли демон пророчествовать о судьбе Саула, тем самым выступая посланником Господа?
Мнения святых отцов разделились. За истинность духа Самуила выступали такие авторитеты, как Иустин Философ, Ориген, Иоанн Златоуст, против — не менее авторитетные Тертуллиан, Августин, Григорий Нисский. Заметим, что названные имена группируются не по географическому признаку, тем не менее к моменту разделения Церквей скептики обосновались главным образом на Востоке. Там решили, что дух умершего не может иметь видимость телесного облика до всеобщего воскресения и такого рода явления должны бьггь отнесены на счет вызываемых дьяволом иллюзий. Западные христиане тоже склонялись к отрицательной трактовке природы призраков, но полагали, что дьявольскими орудиями могут служить и настоящие мертвецы. Как увидим, в дальнейшем их позиция изменилась.
Увлекавшийся спиритизмом сэр Артур Конан Дойл возмущался христианством, отрекшимся от собственной традиции, наложив с VI в. «вето на общение с потусторонним миром», в результате чего «мертвые, предоставленные самим себе… стали мстить за себя безразличию живых, смущая их покой и будоража их жилища»[13]. Непонятно, где именно сэр Артур отыскал добродушных мертвецов, с которыми общались первые христиане, не говоря уж о представителях более древних религий. Возможно, он имел в виду сонные видения, упомянутые блаженным Августином (354–430). Однако Августин подчеркивает, что увиденные во сне мертвые появляются «не в виде души, но в облике, воспроизводящем их черты»[14]. Они по старинке напоминают о необходимости обеспечить им должное погребение. Эти явления следует отличать от мрачных и вполне реальных порождений некромантии. По словам Августина, некроманты «называли привлеченных духов подземными… суть явления в том, что мертвые говорили» (О Граде Божием, VII, 35).
