Ходим вдоль домов, выискиваем хоть какую–нибудь колдобину в земле, хоть мало–мальский след провала… и окончательно убеждаемся — ничего. Все поглотил город. Дворы залиты асфальтом, дорожки распланированы, в геометрически правильных скверах деревья уж в добрый десяток метров вымахали.
Еще убедились, что копать в этой ухоженности и благообразии нам вряд ли придется. Тут не то что домоуправ, любой дворник на дыбы поднимется. А вообще как трудно даже на миг представить рядом с окружающим нас стеклом и бетоном черные узкие подземелья, мрак и сырость галерей, для чего–то людьми же и сотворенными. Но ведь они есть, они существуют!
Вышли на берег Ахтубы, к старой школе. Вечерело. С крутого берега плавящейся в лучах закатного солнца реки широко, вольготно распахивалась взору синеющая даль поймы. Курчавиной густых перелесков, светлыми прогалинами полей и лугов, зеркальцами множества озер и ильменей устилалась, уплывала к зыбкому горизонту зеленая равнина. Легкая белая дымка, точно кисея, скрадывала очертания отдельных деревьев, строений, и оттого вся долина казалась безбрежным и неспокойным изумрудным морем.
Горело небо. Огненным шлейфом разметались по нему редкие облачка, будто отсветы давних битв и пожарищ, пронесшихся над долиной, над степным краем за все долгие века. Сколько всего помнит эта земля, сколько неведомого скрывает! Да только непросто выведать ее тайны.
На какое–то время наши поиски приостановились. Точнее, наступил тот неизбежный этап исследований, когда наибольшую пользу приносит внешне неэффектный, неспешный и кропотливый изыскательский труд. Он заключался в отыскании старожилов Безродного, в большинстве своем разъехавшихся по окрестным деревням и поселкам, в поиске необходимых документов о монастыре, в розыске тех строителей, которые в шестидесятых годах обследовали катакомбы.
Особые надежды связывались с Саратовским и Астраханским архивами. Дело в том, что территориально бывшее село относилось к Астраханской губернии, а церковь, как выяснилось, входила в епархию саратовского епископа. Там могли сохраниться нужные нам материалы о безродненском монастыре и — как знать? — может, и по истории создания подземелий. Перепиской занялся музей, меня же больше интересовали строители.
И здесь на первых порах нам повезло. Случайно я узнал, что существует папка с материалами разведочных бурений, вскрытий шурфов в районе подземных ходов, с отчетами ростовских маркшейдеров–горнопроходчиков. Имелись в ней и другие любопытные сведения о подземелье. Сообщил об этом Б. Д. Огнев, тогдашний директор Волжского бюро путешествий и экскурсий, сам страстный путешественник, энтузиаст краеведения. Он сразу же предложил свою помощь.
— Лет пять назад я эту папку видел, — рассказывал Борис Дмитриевич. — Помню, зеленоватого цвета, довольно объемистая. Там отчеты геодезистов, геологические разрезы на миллиметровках и еще записи рассказов местных жителей, из стариков. Интересно, что рыли подземные ходы якобы верующие поселяне, а руководил ими монах, из пришлых, Андрей Лукьянович Черкасов, если не ошибаюсь. Работы велись скрытно, землю в мешках вывозили ночью. Вообще особых находок там как будто не обнаружили. Да и сами пещеры, как видно, не из древних. Вероятно, середина прошлого века.
— А протяженность? Что известно об этом?
— Точно не помню. По крайней мере, не слишком большая. Но ходы очень разветвленные, часть из них неизвестно куда ведет. Да, слушай, главное забыл! В той папке я видел схему подземелий…
Последнее сообщение было наиболее важным. Если время создания катакомб нас несколько разочаровывало: похоже, не бог весть какая старина, — то план подземелий вероятнее всего уникален. Сейчас, когда район расположения пещер полностью застроен, схему ходов, пожалуй, уже не восстановить.
Зеленую папку надо было непременно найти.
Но поиски — ни мои, ни Огнева — ни к чему не привели. Обращались в самые разные организации и ведомства, хоть как–то причастные к строительству города, — нигде о зеленой папке ничего да слышали. Как, впрочем, в большинстве своем и о самих пещерах.
Шли недели, за ними месяцы — папка с планом загадочных ходов как в воду канула. Пропала…
Прошло более года. Разные дела и заботы без остатка заполняли дни, и история с монастырскими подземельями все реже занимала думы. Она не забылась, не ушла совсем, но словно потускнела, потеряла свою привлекательную таинственность. И все же какой–то осадок от неразгаданной тайны оставался, беспокоил. Так бывает на душе от плохо исполненного или вовсе незавершенного дела.
Правда, кое–что за это время выяснить удалось. Помогли прежние жители села. Беседы с ними позволили узнать любопытные подробности из жизни большого, в триста с лишним дворов, с 12 тысячами жителей, степного поселения, прояснили ряд деталей в истории создания подземелий.
Не все достоверно в толкованиях, подчас версии не совпадали, да это и понятно: большинство из старожилов родились после описываемых событий, сами лишь понаслышке от родителей знали о Лукьяныче и его тайных делах. Учесть надо и то, что царские власти и официальное духовенство однажды все же пресекли деятельность набожного старца, поэтому истинные цели создания подземелий остались под плотным покровом тайны.
Словом, с теми или иными оговорками история монастыря и его подземелий выглядела так.
Предположительно в 1860 году в Безродном (в то время официально именовавшемся Верхне — Ахтубинским) объявился благообразного вида, во всем иноческом, странник, назвавшийся Андреем Лукьяновичем Черкасовым. Он немало хаживал по стране, по святым местам, бывал, говорят, и в московских храмах, и в Киеве, видели его в Астрахани, встречали в Пришибе и Заплавном.
Поселился странник неподалеку от женской общины, в землянке, которую сам и вырыл. Общину содержала при себе купеческая вдова, принявшая после смерти мужа иночество, черница Марфа. Странник отличался особым благочестием: семь раз в сутки становился на молитву, занимался врачеванием наговорами да целебными травостоями, которые знал во множестве, или чтением стародавних, непонятных многими местами книг. Приходивших к нему паломников ублажал беседами и наставлениями. Люди говаривали, что вид у него был благочестивый и постник он был очень строгий.
Любил еще рассказывать о житиях святых, о мучениках и скитском бытие. Исходил он землю немало, всяких чудес понавидался и рассказчиком был отменным.
Другие уверяли, будто был он не пришлый, а местный верхнеахтубинский крестьянин, женатый, но бездетный, и действительно, странствовал по миру, по монастырям, а веру избрал старообрядческую и склонялся к вероучению святого Еноха. Еноховцы в ожидании прихода Еноха на землю уходили от греховного света в подземелия и там молились. Лукьяныч не признавал попов, стоял за «странства», за прежнюю, восьмиконечную форму креста на церквах и на просфорах, за двуперстное крестное знамение…
Поговаривали, что деньги у него водились и, будто бы, — немалые. По крайней мере, когда его стараниями захудалая и малочисленная община через десяток лет получила чин монастыря, то часть средств на деревянные молельню и трапезную пошла из его рук; остальное добавили прихожане и богатые купцы: Бузаев, Сусуканов, Дулин… За это Лукьяныч сулил верное отпущение грехов и знатный приход.
А вскоре по селу пополз слух, будто под монастырем найдены тайные ходы, и тянутся они на много верст. Иные знали больше — сами по ночам помогали рыть твердый суглинок, набивали им мешки, но помалкивали. Лукьяныч зорко следил за тайностью этих дел, увещал до времени не открывать секрета, пророчествовал, что скоро «будет здесь вторая Москва»…
Его слушались — была в нем сила внушения. Лет через десять пещерные ходы суммарно насчитывали более двух верст, то есть более двух километров. Были там тесные кельи, молитвенный зал, обложенный для прочности кирпичом, входы тоже имелись разные, в нескольких местах.
А еще года через два неожиданно занялась и в одночасье сгорела молельня монастыря. Едва успели вынести несколько старинных икон да парчевые, серебром шитые хоругви, Балашовской обителью пожалованные.
Вскоре, однако, затеяли новое строительство: взамен сгоревшей поставили каменную церковь. Но сильно недоволен был богомольный отшельник: поскупился народ, малые деньги собрали для обители — невидной, низкорослой, без звонниц и луковичных головок поднялась церковь. Не таким грезился собор, не той статью тешил душу, сусальным золотом слепил…
А на исходе лета 1878 года среди пещерокопателей затеялась смута, образовался раскол, и виной тому было греховное поведение Андрея Лукьяныча. Его жена Пелагея застала мужа в подземелье в прелюбодеянии с женой своего брата Филиппа. Скандал сильно подорвал авторитет набожного странника, и часть его паствы покинула пещеры. Однако без доли, которую в свое время отдали в приход, а Черкасов и не подумал вернуть: с бранью и побоями изгнал восставшую братию из пещер.
