Храм Аруначала-Ишвара, его внутреннее убранство, Тируваннамалаи
В центре располагался самый высокий из них, и вокруг него ходили священники и паломники, возлагая огни и цветочные венки. Звон колокольчиков и шорох шагов эхом разносились по окружающему пространству.
Покинув храм, я безуспешно пытался спросить дорогу, пока компания детишек не привела меня к дверям небольшого коттеджа на одной из прилегающих к храму дорожек. Я был смущен и не хотел стучать, но дети стали кричать «Рам, Рам!».
Дверь открыл человек, в котором я сразу же распознал йога – по тюрбану из тряпья, обмотанного вокруг головы. Он выглядел моложе, чем на фотографиях, а голос его звучал высоко и благозвучно. Он проводил меня в дом с улыбкой. «Садись прямо здесь», – он указал мне место. Я сел. Он зажег свечу и поставил ее прямо передо мной. Затем вернулся в свое кресло. Впрочем, то, что поначалу я принял за кресло, оказалось просто большой стопкой старых газет. В комнате было темно, но я все же заметил, что пол почти по колено завален старыми газетами. По комнате бесшумно ходила собака, размахивая коричневым хвостом. Йог Рамшураткумар, тайный святой Тируваннамалаи, сидел, помахивая веером. Я, конечно, заблаговременно отослал ему телеграмму, сообщая о своем визите, и все же был поражен, что эта встреча состоялась. Внезапно во всем городе погас свет, и мы остались наедине, освещаемые светом небольшой свечи.
Йог зажег еще одну свечу, на этот раз рядом с собой. Сидя на троне из газет, он был похож на бога Брахму. С каждым взмахом его веера до меня, вместе с прохладным воздухом, доносились волны его энергии. Ощущение это было слишком сильным, и мои натренированные поза и спокойствие пошатнулись. Я хотел предстать перед ним в качестве истинного искателя, садху с Запада, знающего индийский путь. Но вместо этого перед взором моим предстала вся моя жизнь, со всеми ее конфликтами и хитросплетениями. С каждым взмахом веера росло новое чувство, полное раздражения и отчаяния. Я изо всех сил пытался держать себя в руках, но это оказалось выше моих сил.
Меня разрывало между потоком божественных переживаний и безмолвной пропастью медитации. Эти два опыта были взаимоисключающими, и я не мог сделать выбор между ними. Каждое движение веера в его руке только сильнее разжигало пламя раздражения.
Затем Свами резко прекратил размахивать веером и спросил, как меня зовут. За время жизни у меня накопилось много имен, и я спросил, какое именно его интересует. Он спросил их все, записал на оборотной стороне конверта и уточнил правильность написания. Он глазел на конверт в кромешной тьме. Мне было жутко интересно, что он задумал, но я не посмел спрашивать его. Он снова замахал веером, и мне стало еще больше не по себе от этого. Так продолжалось еще минут десять, а потом я услышал его слова.
– Так… и что этот нищий может сделать для тебя? – Он всегда называл себя «этот нищий», и в общем-то, вполне соответствовал этому образу. На нем были лохмотья, на лице топорщилась длинная седая борода. Но кожа была гладкой, глаза сияли и все тело излучало сильную энергетику. К этому моменту я готов был взорваться. Я потерял самообладание, и слова сами слетели с моих уст:
– Свами, прошу тебя, залечи эту рану!
Йог засмеялся.
– Люди думают, что этот нищий умеет залечивать раны! – он смеялся, и его звонкий голос эхом отражался от стен пустой комнаты. Потом повисла тишина. Мне еще никогда не было так дискомфортно. Я попытался принять уверенную позу, выпрямить спину. Я просто не мог позволить себе тратить время этого великого махатмы на эмоциональные излияния. И продолжал смотреть на него: он безмятежно восседал на кургане из газет, спокойно помахивая веером.
Сзади в комнату вошел ученик с подношениями для Свами. Гуру говорил с ним на тамильском. Ученик вышел, но вскоре вернулся с двумя чашками молока и миской. Одну чашку он поставил передо мной, а другую – вместе с миской – рядом с йогом. Тот знаком дал мне понять, чтобы я пил, а сам налил молока в миску для собаки, которая тут же подбежала и стала жадно лакать его. Собаку звали «Саи Баба». Допив молоко, «Саи Баба» бросился ко мне и улегся в ногах, оставаясь там до тех пор, пока я не ушел.
Я запомнил смех йога и слова «Люди думают…»
– Честно говоря, Свами, я ни во что не верю, – сказал я.
Услышав это, он вскинул руки к потолку и воскликнул:
– Господи, Боже мой! – и снова тишина.
В городе опять зажгли свет, и я лучше мог разглядеть комнату. Она выглядела контуженной. Повсюду были разбросаны обрывки газет и какой-то мелкодисперсный мусор. Стены осыпались. Рядом с йогом лежало множество атрибутов культа. Горы окурков, монеты, клочки бумаги, кружки, веера и многие другие загадочные предметы, о предназначении которых оставалось лишь догадываться.
Потом он завел речь о пути служения и знания.
– Твой путь – бхакти бхава, – сказал он, уточнив, что значение одного из моих индийских имен было «Боготворить».
– В остальном садхана может служить основанием бхакти. Что бы ты ни делал, делай это так, словно делаешь подношение своей Иште[31], – он ненадолго замолчал, а затем взял веер и продолжил махать им. – Для садхаки, то есть для искателя духовности, имя и форма имеют важное значение…
Он повторил, сделав акцент: «Имя и форма крайне важны для садхаки».
Затем Рамшураткумар выпрямился, и веер в его руках казался мне скипетром, излучающим энергию. Я почувствовал облегчение, подъем и невесомость. Он снова заговорил, но голос его в этот раз звучал загадочно и игриво:
– Но… для сиддхи (совершенного существа), для сиддхи, – повторил он снова, – имя и форма – это… – и просто взорвался смехом, забился в безумном восторге, сотрясавшим пространство всей комнаты, сотрясавшим мой ум… сотрясавшим все!
Некоторое время спустя он продолжил говорить со мной спокойным тоном:
– Выйди за пределы имен и форм. Для сиддхи здесь нет никакого конфликта.
Нет конфликта – в этих словах я почувствовал грандиозную мощь. Я снова погрузился в молчание, но в этот раз оно далось мне с легкостью.
Затем Свами начал петь во весь голос: «Джайя Хануман, Джайя Хануман, Джайя Хануман, Джайя Хануман». Он пел несколько минут.
– Ну что, рана залечена? – улыбнулся он наконец мне. Так мы сидели. Потом он резко наклонился, заглянул в мои глаза и спросил:
– Так ты ни во что не веришь? Не веришь в Рамана Дас?
Я чуть не упал. Раман Дас – это было еще одно из моих индийских имен, сокращенное от Радхика Рамана Дас. Этим именем называли Кришну, наслаждавшегося блаженством Радхи. У него получилось, он поймал меня. Как мог я не верить в себя, если одно из моих имен было именем Бога? С меня сорвали маску. Все было кончено.
Позже Свами повторил свой первый вопрос:
– Что этот нищий может сделать для тебя?
Просить было больше не о чем, но мне хотелось оставаться с ним бесконечно долго, и я думал, что бы сказать еще. Я рассказал ему, что люди моей страны озабочены непостоянством отношений с этим миром, а определенные группы готовили себя к бойне. Я спросил, что он думает об этом.
– И я взволнован, – отвечал йог. Затем возникла одна из тех пауз, когда ты ощущаешь себя стоящим на краю, но лицо его озарилось мягкой улыбкой: – Отец любит человечество, и все, что Он делает, все к лучшему. Отец любит человечество, и Он спасет его. – Снова пауза. – Если Отец захочет наказать человечество – в этом тоже его Милость! Хочет ли он спасти человечество или уничтожить, все это хорошо. На все воля Господа. Просто оставайся у ног Его.
Перед отъездом из Тируваннамалаи я вернулся к хижине йога Рамшураткумара и позвал его: «Рам, Рам!» Он вышел, озаренный улыбкой, взял меня за руки и долго держал. Он стоял на крыльце, и все его существо выражало любовь и полное принятие. «Отец дарует тебе успех на этом сложном пути», – мягко произнес йог, поглаживая меня по голове.
Он отполировал меня, как яблоко, и в Бангалор я прибыл с большим энтузиазмом, ожидая встречи с Саи Бабой. Кроме того, я остро желал какого-нибудь события, чуда или откровения. Я грезил о том, как Саи Баба узнает меня в толпе, обнимет, как заблудшего сына, заглянет в глаза и раскроет мою судьбу.
Я прибыл в разросшийся, как на дрожжах, ашрам под проливным дождем, но даже это не останавливало тысячи и тысячи паломников: они входили внутрь, в надежде лицезреть Сатья Саи Бабу. Его чудесные сверхчеловеческие способности принесли ему мировую славу. Но еще более впечатляющими были вдохновленные Саи Бабой школы и колледжи, буквально восставшие из праха в Южной Индии.
Я вошел на территорию ашрама, известного также под именем Бриндаван, о котором узнал, улавливая обрывки разговоров, читая памфлеты и наблюдая за мышиной возней окружающих. Казалось вполне возможным то, что Саи Баба мог воскресить индийскую нацию, вернуть ее к Санатана Дхарме, к вечной религии души.
