Ознакомительная версия.
– В чем-то ты остался тем же невежественным и любопытным типом, что едва не сбил меня с ног на автостанции. Все, что ты можешь вообразить, существует. Когда-то. Где-то. Если бы твое обучение проходило в нормальном темпе, а не с такой скоростью, то ни одна из этих вещей не имела бы шансов произойти. Все эти видения, Голос Пустоты… это, – щелкнув пальцами, он отыскал нужное слово: – Спецэффекты! Дело же не в них…
– Это я понимаю, – сказал я.
– Тогда забудь про Меру! – вид у брата Пона стал суровый. – И вообще, что-то… Расслабился ты!
Я хотел было возмутиться, что суечусь, как пчела с утра до ночи, но он поднял руку, и я осекся, не успев выдавить и слога. Монах смерил меня взглядом, отчего мне стало неуютно, захотелось спрятаться куда угодно, хоть на дно болота, хоть в дупло, и заговорил:
– Настало время тебе научиться тому, что на санскрите именуется смрити. Перевести это можно как полное осознавание, постоянное самонаблюдение за всем, чем ты занят. Делая длинный вдох, ты осознаешь, что делаешь длинный вдох, делая короткий – соответственно, делая выдох, осознаешь выдох. Поднимая ногу, чтобы сделать шаг, ты отдаешь себе отчет в том, что поднял ее, а опуская ее, в том, что стопа соприкоснулась с землей. Сидя, стоя, лежа ты должен помнить, в каком положении тело. Входя и выходя в помещение, знать об этом, справляя нужду, уделять внимание этому процессу так, словно он является величайшим чудом…
Я собрался было захихикать, но брат Пон был слишком серьезен.
– Жуя, наблюдать за каждым куском, одеваясь, замечать прикосновение ткани ко всем частям тела, раздеваясь, вслушиваться в шорох полотна и улавливать сгибание каждого пальца, – продолжил он. – И все это постоянно, без перерывов, с утра до ночи. Для того, чтобы осознавать себя во сне, ты еще не дорос.
– Постоянно? – воскликнул я. – Но это же невозможно!
– Для обычного человека – да, – не стал спорить монах. – Для тебя – я бы не сказал. Или ты зря ел наш рис все это время?
И он нахмурился.
– В общем, приступай, – мне достался ободряющий хлопок по лысой макушке. – Будешь лениться…
И брат Пон погрозил мне палкой, той самой, которой огрел меня не так давно.
Он отошел, а я взялся за нож, пытаясь сообразить, как одновременно резать и осознавать все движения кисти, наклон головы, то, что я сижу, как вдыхаю и выдыхаю.
Невозможно – кричал мой разум!
И вскоре стало ясно, что он не так уж неправ – увлекшись работой, я мигом забывал про смрити, а уделяя ей все внимание, начинал портачить и быстро превратил почти готовую статуэтку в жалкого уродца.
И в этот момент, несмотря на все медитации, я ощутил нечто похожее на ненависть.
– Испытывая желание грязно выругаться и пырнуть ближнего ножом, не забывай это желание осознавать, – с глубокомысленным видом заметил брат Пон, как раз в этот момент проходивший мимо.
Но мне от его слов легче не стало.
Утром к нам в гости явились китайцы – маленькая группа человек из семидесяти.
Такая прорва народа заполонила наш ват и окрестности, и в Тхам Пу стало шумно, почти как на Уолкинг-стрит в Паттайе. А когда туристы ретировались, то мусора от них осталось не меньше, чем от толпы посетителей рок-фестиваля, так что до вечера мы собирали обертки шоколадок и бутылки от кока-колы.
Как ни странно, эта малоприятная работа помогла мне в какой-то степени справиться со вчерашним заданием. Пусть не постоянно, на короткие отрезки времени я смог входить в такое состояние, что получалось одновременно и действовать, и осознавать это действие.
Монах же огорошил меня, сказав, что это лишь первая фаза смрити.
Вторая заключалась в том, чтобы классифицировать все, происходящее во мне и вокруг, как приятное, неприятное или нейтральное, и при этом стараться, чтобы эти оценки не стали основой для действий.
Почесав в затылке, я попытался взять и эту вершину, но ничего у меня не вышло.
Я сбивался, отвлекался, злился, что не могу сосредоточиться, метался, пытаясь эффективно распределить внимание.
– Ты стараешься, – заметил брат Пон. – Этого делать не надо. Все устроится само. Просто делай как выходит, без напряжения, без самопринуждения, ведь насилие есть насилие, даже если его прилагаешь к себе, а оно, как ты помнишь, входит в список неблагих действий.
Этот совет поставил меня в тупик – то есть как «устроится само»?
Зачем тогда вообще прилагать какие-то усилия?
– А затем, что без вложения энергии не добиться успеха, – ответил монах, выслушав мои полные недоумения вопросы. – Только вложение должно быть мягким, легким. Жестокое напряжение, работа на износ, изнурение себя – все эти вещи наполняют тебя вместо того, чтобы делать пустым, и противопоказаны тому, кто движется к свободе. Самое же вредное, что они сами по себе заставляют тебя верить, что ты занят чем-то важным, хотя на самом деле это может быть совсем не так.
Мне ничего не осталось, как вновь почесать в затылке и взяться за дело.
Легче было, как ни странно, в те моменты, когда я занимался физическим трудом – все ясно, вот оно, твое тело, работает, и ты спокойно за этим наблюдаешь, да еще и лепишь ярлыки на каждый момент:
«неприятное», «нейтральное», «приятное», опять «неприятное».
Когда же в процесс вовлекалось сознание, то задача усложнялась неимоверно.
Я сбивался, отвлекался не пойми на что, иногда уходил в собственные мысли так далеко, что вообще переставал осознавать, где нахожусь и чем именно занимаюсь. Пытался вернуться к назначенной задаче и ловил себя на том, что напрягаюсь до такой степени, что мышцы спины корежит судорогой.
В какой-то момент я начал функционировать как бы в двух очень непохожих друг на друга режимах, первый был связан со смрити, второй исключал осознавание полностью, и его я задействовал во время медитаций.
На следующий день после китайцев к нам явилась группа европейцев, маленькая и тихая, если сравнивать с гостями из Поднебесной, и я уже подумал, что нашествие «скелетов» идет на убыль.
Вечером, когда стемнело, я сидел под навесом и слушал рассказы брата Пона о древних архатах, когда от реки долетело нарастающее бухтение лодочного мотора. Затем оно стихло, его место заняли сердитые голоса, лязг и монотонное постукивание.
– Что это? – спросил я.
– Скоро узнаешь, – отозвался монах.
Со стороны тропки, что вела к Меконгу, ударил луч фонаря, ушел в сторону, за ним явился еще один. Послышались шаги, и я различил фигуру человека с предметом вроде рюкзака на спине.
Брат Пон поднялся.
Человек с рюкзаком сделал ваи, но очень быстрое, смазанное, не такое, какое используют обычные тайцы при встрече с монахом. По спине моей побежали холодные мурашки, и я автоматически классифицировал это ощущение как «неприятное», отметил, что дыхание мое участилось.
И тут же поток осознавания подхватил меня, напряжение исчезло, стало очень-очень легко. Нет, я не увидел ночных визитеров словно костяки в одежде, я различал, что их трое, что они нагружены так, будто собрались в поход на вершину Эвереста, что у одного имеется пистолет.
Но меня совершенно не интересовало и не тревожило, что он с этим пистолетом может сделать.
Брат Пон обменялся с гостями парой фраз, и они ушагали в джунгли, прямиком на запад. На Меконге вновь затарахтела лодка, и звук этот начал понемногу удаляться, к сожалению, утаскивая с собой то состояние ясности, что охватило меня на короткое время.
– Это было неплохо, – сказал брат Пон, вернувшись на свое место. – Для начала.
Я посмотрел на него с укором.
– Третий этап смрити, – продолжил монах как ни в чем не бывало, – это мысль. Точнее, наблюдение за ней. Как писали древние – «необходимо видеть, какой она является, аффективной или неаффективной, неприязненной или не неприязненной, касающейся заблуждений или истины, ограниченной или распыленной в пространстве и времени».
Я хотел было возмутиться, заявить, что не справлюсь с подобным, но понял, что оправдание это не идет из моей глубины, что я его на самом деле выдумал по привычке, выставил перед собой точно щит, призванный оградить меня от окружающего мира.
И осознание этого факта ударило меня не хуже воткнутого в печень ножа.
– Ты начинаешь понимать! – брат Пон заулыбался, во тьме блеснули белые зубы. – Отлично!
Я открыл рот, потом закрыл, и так пару раз подряд, а потом спросил совсем про иное:
– А кто были эти люди?
– Какие такие люди? – уточнил монах с самым невинным видом. – Забудь о них. Неужели тебе нечем заняться и не о чем беспокоиться? Если так, сейчас мы это исправим…
Третий этап дался мне легче, может быть, потому, что я уже освоил два и на очень глубоком уровне рассудка понял, в чем тут дело, а может быть, оттого, что я всю жизнь отождествлял себя с собственным разумом.
Мысли после того, как я начал за ними наблюдать, потекли совершенно иначе.
Ознакомительная версия.
