Я был в ловушке, взаперти. Но я не имел права потерять над собой контроль. Тогда меня заживо сожрали бы, четвертовали, замучили пытками. Я зажег вторую спичку. Ее огонек убедил меня, что я все еще могу видеть. Оглядывая зловещую палату, я попытался прийти в себя. Оставалась только одна спичка. Вряд ли ее пламени хватило бы, чтобы найти выход отсюда. Я был вынужден принять этот неутешительный факт. Мое паломничество, вся моя жизнь – они привели меня сюда, в это темное замкнутое пространство, наполненное моим глубинным страхом. Он был ядром моей жизни. Я постарался настроиться на глубокую медитацию и не сдаваться.
В состоянии полного одиночества все перевернулось с ног на голову. Я чувствовал, будто давно умер, оставив свое тело со всеми его привязанностями далеко позади, а сам продолжал плыть сквозь тьму пространства. Отдельная жизнь казалась мне не важнее песчинки на пляже, а существование в целом представлялось всего лишь тусклым огоньком. Теперь я оказался перед вратами ада, и отчаянный страх остаться здесь навсегда схватил меня за горло.
Ум судорожно искал, за что бы ему зацепиться, за некое деяние, совершенное в обычной жизни, которое вернуло бы мне уверенное чувство реальности. Я чувствовал, как меня сдавливало удушье. Все мои медитации, все молитвы и даже многократное повторение имени Бога – все это совершенно ничего не значило здесь. Казалось, они причиняли только больший вред. Я судорожно перебирал все свои благие поступки, копался в опыте и выведенных из него уроках, но все это растворялось. Все было только тенью реальности, словно сон. Дыхание мое стало свинцово-тяжелым, каждый глоток воздуха давался через силу. Я продолжал борьбу. Я не собирался терять рассудок, безумие не входило в мои планы. А страх все возрастал, и его господство надо мной стало почти безраздельным. Тело покрылось потом, а в голове зловеще звучало: «Ад, ад, ад, ад, ад!..»
Я чувствовал, что не выживу. И почти опустил руки. В глубине, в самом центре моего существа что-то надломилось – с треском, словно ветвь дерева. Я умирал… Медленно погружался в море вслед за Атлантидой, и не было никого, кто мог бы помочь – не было даже Бога! Ветвь отломилась от дерева. Хватка ослабла, пальцы разомкнулись, и все что осталось – это падение, бесконечное свободное падение…
Внутри поднимались испарения спокойствия и умиротворения. И это чувство отличалось от умиротворенности, окружающей алтарь. Не было оно похоже и на путь любви, которым идут святые паломники. Оно исходило из самого сердца, ароматом этого чувства делишься с другими в течение жизни. Клубы этого чувства поднимались на поверхность из разверзшейся внутри бездонной глубины, и страх постепенно рассеивался. Все это происходило само собой, без моего участия – я был всего лишь сторонним наблюдателем. В этом тумане я думал только об одном: если мне предстоит снова обрести плоть и вернуться во внешний мир, самым важным делом моей жизни станет только эта безусловная любовь.
Страх отступал под натиском этого чувства. Он испарялся, а я обретал чувство гармонии и свободы, плыл в океане абсолютной тишины, в полной темноте. Вместе со смертью пришло освобождение от бремени всей жизни. Я оставался наплаву, плыл по течению в безмолвной тьме. Темнота была настолько всеобъемлющей и абсолютной, что ей не требовалось даже небесного света. Тишина была такой глубокой, что слышен был ее особый, звенящий звук. Сопротивление отступило. Я смиренно тонул – все глубже и глубже.
Я не слишком хорошо помню, было ли там еще что-то. В какой-то момент я ощутил, как мое тело вновь собрали где-то на эфирном уровне, словно до этого его разобрали на атомы, чтобы воссоздать снова. Затем я испытал новое впечатление, словно некий радиосигнал был послан с Земли в глубины космоса. Сигнал этот имел утонченную сексуальную природу. Я испытал его в области гениталий, как будто кто-то обвязал мое эфирное тело веревкой и тянул вниз. Я понял, что тянула меня Земля, и тяга эта была заложена в атомах моего тела. Я уже испытывал это ощущение раньше. Казалось, что под действием неведомой силы я снова перерождаюсь для жизни на Земле, для нового опыта, новых знаний.
Я почувствовал, что постепенно поднимаюсь из глубин этой бездны: холодный камень, разреженный воздух, темнота, рюкзак и полотенце – все это становилось более и более осязаемым. Найдя на ощупь коробок, я зажег последнюю спичку. Тихая, безмятежная палата фараона была на месте. Я уснул на полу.
Но вот послышался звук, а вскоре зажегся и свет. Я не верил сам себе, и понял, что полностью утратил чувство времени. Затем поднялся и долго ходил, пытаясь собрать себя воедино. Уложив вещи в рюкзак, я двинулся по освещенному коридору. Сквозь открытые двери внутрь пирамиды лился яркий свет. День был в разгаре.
Египетский охранник, вошедший для дневного осмотра, посмотрел на меня так, словно я был призраком. Он забормотал: «Полиция, полиция».
«Нет, не надо полиции», – начал я успокаивать его. Но когда я проходил мимо, он снова взглянул на меня: «Деньги, деньги», – проговорил он, протягивая руку. Теперь-то я точно был уверен, что вернулся. Я порылся в карманах и извлек пару скомканных банкнот, всучил ему и вышел на пустынные просторы, залитые утренним солнцем. Воздух был таким чистым и свежим, что обрел для меня совершенно иное качество. Сыпучий песок играл на солнце. Проходя мимо Сфинкса, я подумал о том, что совсем недавно восстал из мертвых, но почувствовал себя слишком утомленным, чтобы размышлять обо всем этом. В тот момент мне хотелось только одного: вернуться в свой маленький номер на одной из улиц Каира и забыться в глубоком сне. Я шел мимо погонщиков верблюдов и многочисленных торговцев, через вытянутый овощной рынок и, наконец, оказался на главной дороге, где и поймал автобус до города.
Граница с Эль-Аришем была на замке. Обычно я снимал маленькие одноместные номера, но в этот раз внутренний голос подсказал мне снять комнату побольше: было предчувствие, что кто-то может прийти, чтобы разделить со мной кров. В городе не замечалось никакой напряженности. Я наблюдал за движением пешеходов и опытных путешественников с обветренными лицами верхом на верблюдах. По вечерам на небольших улицах мужчины выкатывали деревянные тележки с чашами, полными ароматного кус-куса. Из мечетей, стоящих на окраине деревни, доносилось пение, а сквозь затянутое облаками вечернее небо пробивался лунный свет. В отеле мужчины в мусульманских одеяниях сидели возле телевизора, потягивая черный чай, и смотрели старые американские фильмы, которые показывали здесь обязательно с титрами на иврите и арабском. Мне было бы интересно узнать, о чем спорят эти люди.
Я спустился в ресторан и заказал двенадцать жирных фалафелей и немного тахини, заплатив всего пятнадцать центов. Кто-то сидел с хукой, или кальяном, кто-то бесцельно бродил по улице. Что вообще было нужно людям? Немного пищи, крыша над головой и верные друзья. Мне это очень нравилось. Чай, скатерки, масло, люди на улицах, арабская музыка, море, воздух – все здесь было на своем месте. Чаепития и поедание фалафелей – этими занятиями исчерпывалась вся местная деятельность.
В столовую вошел человек средних лет, в очках и с ослабленным галстуком, похожий чем-то на Менахема Бегина. Он о чем-то непринужденно поговорил с официантами, а затем подошел ко мне и спросил:
– Вас зовут Рик?
– Иногда, – ответил я. – А вас?
Он назвал свое имя, совершенно непроизносимое, и сообщил, что поселился в один со мной номер. Больше в отеле мест не было. Он следовал из Александрии в Тель-Авив. Мой новый знакомый весь день ехал через пустыню в надежде достичь границы, но машина сломалась прямо на дороге. Потом он долго рассказывал о своем текстильном бизнесе и поломанной американской машине. Оглядев ресторан, он сказал, что многое изменилось после войны, во время которой он служил капитаном в синайской армии. С этого момента я начал называть его для простоты просто «капитан», или «кэп». Внезапно он прервал свой рассказ, взглянул на меня и спросил, откуда я приехал. Я сказал, что еду из Индии.
– Индия! Что такой миловидный еврейский мальчик делал в Индии?
– Да я и сам не знаю, – отвечал я. – Сам пытался выяснить это в течение последних лет десяти.
Мы продолжали говорить – точнее, он продолжал говорить, пока я допивал очередную чашку чая, закусывая остатками тахини с питой. Он спросил, куда и как собираюсь я поехать в Израиль. Я планировал доехать на автобусе до Нетаньи, где жила сестра моего друга. Услышав это, он предложил подвезти меня следующим утром до Тель-Авива.
Рано утром мы были уже на границе. Египетские пограничники орудовали с нашими паспортами так же ловко, как и своими винтовками. Казалось, их мало что действительно волнует, за исключением, пожалуй, пяти фунтов, которые должен заплатить каждый, кто покидает страну.
