Мы вышли к морю часам к десяти утра. И тут я еще раз плюнул в сторону инструктора – в рюкзаке остались плавки, полотенце и проч. а идти в пансионат нельзя, спалим группу. Там же готовят торжественную встречу, оркестр, призовой компот и т. п. В прокисших и грязных штормовках мы вышли на дикий пляж. Дикий пляж отличается от пляжа домашнего тем, что там нет тени. / Анекдот. Посетитель ресторана: «Есть ли у вас дикая утка?». Официант: «Нет, но специально для вас мы можем разозлить домашнюю». /
Народу, правда, тоже было не много, поэтому мы спокойно разделись до семейных трусов и бросились в море. Конечно, окунуться в море очень хотелось. Я уже две недели находился возле моря и только теперь в него нырнул, но всему есть пределы. Ждать автобусов с нашими туристами пришлось не менее четырех часов. Сидеть всё это время в море было невозможно, торчать на прибрежной гальке в штормовке – жарко и муторно. Хотя первые два часа я загорал, потом стало ясно, что это перебор, но деваться-то было некуда.
И вот, наконец, пришел автобус, мне выдали рюкзак и гитару – нужно было на входе исполнить обязательную, сочиненную в походе песню. Я долбил по гитаре, все пели, потом пили компот. У меня где-то была фотография этого момента, фотография черно-белая, но даже на ней видно, как покраснела у меня вся кожа. Курсанты остались более или менее бодрыми, а я сгорел очень сильно. Вечером вся молодежь нашей группы выпивала-закусывала по поводу завершения похода, а я не мог ни пить, ни есть, я лежал рядом со столом голый, чуть живой, и девочки периодически мазали меня сметаной.
Остальные события этой поездки не очень интересны.
Первого сентября я явился в институт учиться и, как выяснилось, зря. Весь наш курс откомандировали ликвидировать стихийное бедствие. Московскую и прилежащие к ней области поразил неслыханный урожай картошки. Буквально на следующий день я уже был в Озёрском районе Московской области, в деревне Протасовка. Деревня была небольшая – дворов сорок-пятьдесят. Жили там, в основном, старики, но, при этом посредине деревни имелась общественная столовая, а немного на отшибе приличных размеров клуб.
Девочек наших поселили в клубе, там уже были приготовлены для них раскладушки, расставленные по всему танцевальному залу. Мужскую составляющую нашего отделения усилили группой энергетиков, у них в группе, по-моему, девчонок вообще не водилось. Вместе с энергетиками нас получилось человек сорок против примерно восьмидесяти девчонок. Для нашего института соотношение более чем демократическое. Следили за нашей дисциплиной несколько преподавателей, из которых мне запомнился только один, мужчина средних лет в плаще и шляпе, которому тут же по приезду присвоили кличку Филиппок.
Ребят всех распределили по квартирам в деревенские дома. Я попал одним из десяти постояльцев к одинокой бабушке в небольшой домик напротив столовой. Здесь были ребята из нашей группы и еще несколько человек: один человек из города Гусь Хрустальный, его отчислили из института уже на втором курсе, после чего он окончательно исчез из поля зрения; Поп, этот продержался на год дольше; Стяпанов – я не могу написать его фамилию правильно, потому что он такой и есть.
Он пришел в текстильный институт после того, как его отчислили из авиационного училища. Как-то мы с ним сидели вечером на завалинке, и он мне признался, что изначально пошел в летчики, потому что у него не хватает мозгов для чего-то серьезного, «а раз не хватает мозгов нужно рисковать жизнью». У него было лицо херувимчика типа Баскова, только еще более скуластое и глупое. Еще с нами жили два женатика и оба с двойнями – это Начальник, будущий начальник управления нашего министерства, а тогда староста группы 7-х и Набат, один из энергетиков.
Приехали на место мы уже по-темному. Бабушка, к которой нас поселили, была, мягко выражаясь, недовольна таким поворотом событий, но управляющий немного её успокоил, выдав аванс наличными. А нам выдали по большому пустому мешку, объяснив, что это есть тюфяк, который следует набить соломой и спать на нем. В темноте мы подались к какому-то стогу, наковыряли соломы и кое-как улеглись. Расположились мы все в зале (женского рода) на полу. А на следующий день случилось ЧП.
У нас в первые дни еще были деньги. В качестве новоселья, мы приобрели в сельпо ящик червивки, был такой крепкий плодово-ягодный напиток ценою в один рубль две копейки за бутылку. Поставили этот ящик посредине залы, сами расселись вокруг оного. В качестве закуски бабушка принесла нам корзину палых яблок. Всё было очень весело, мы болтали о всякой ерунде, глотали червивку, грызли яблоки и бросали огрызки в раскрытое окно, но, в один прекрасный момент в окне появилось улыбающееся лицо бабушки, которая хотела что-то сказать нам. И надо же было в этот момент кому-то из нас бросить в окно огрызок. Что тут началось?
Марк вместе с Попом тут же смылись, объяснив потом, что главное, чему их научила служба в армии, это вовремя делать ноги. Но это их не спасло. Не спас этот демарш от постоя и бабушку. Ей, конечно, было обидно получить огрызком в лоб из собственного окна, но шум она подняла, чтобы нас переселили от неё куда-нибудь. Не вышло. А нас, всех бабушкиных постояльцев, на следующий день повели на суд. Нам объяснили, что за такие дела надо исключать из института, комсомола и чего-то там еще, но мы-то понимали, что сразу десять человек ниоткуда не исключат, а выявить зачинщика не получится. Так и вышло. Нам назначили штрафные работы в славном армейском стиле – чистку сортиров.
С этим уже совсем получилась комедия. Единственный общественный сортирв деревне был около клуба, где жили девчонки. Три наличных очка на восемьдесят девчонок и без того маловато, а тут еще мы в завтрак, обед и ужин приходим, садимся рядом с сортиром, закуриваем, при этом один из нас (по очереди) помахивает метелкой. А на работу в поле потом идем все вместе. Когда спрашивается им дела делать?
Девчонки терпели это безобразие дня два, а потом устроили преподавателям обструкцию. От чистки сортиров нас освободили, а ничего другого наказательного придумать не смогли.
Последствия употребления червивки на одном этом не закончились. У нас вдруг стали болеть животы и, прямо с поля приходилось бегать в лесок. Когда последствия этого бегания стали уже слишком заметными, выяснилось, что дерьмо у всех противоестественного синевато-серого цвета. Причины эпидемии видимо были в красителях этого псевдовина. Но слух успел разнестись, и был нанесен первый удар по совхозным поварихам.
Вообще, первую неделю всё было как-то некузяво. Шли дожди. Комбайны вязли на первой же борозде. Пробовали копать вручную, в первый же день переломали все черенки у лопат и вил. Пустили трактора с копалками, они проходили поле, но картошка после них была в липкой грязи, её было трудно отличить от комьев земли, а ту, что всё же выискивали, бросали в мешки вместе с грязью. Но рабочие вопросы нас не волновали, это было не наше дело. Нас волновала по большей части столовая. Утром нам давали некую жидкую размазню с чаем, в обед полупустые щи и картошку на воде, в ужин кашу с волоконцами мяса. Целый день откровенно хотелось жрать. Дошло почти до забастовки. Во всяком случае, было собрание, и управляющий испугался.
После собрания в нашем питании осуществилась революция. Поварихами поставили наших девчонок. Каждый день с фермы мы стали брать по две фляги молока. Каждую неделю, если не чаще для нас резали корову. Хлеб и бакалею брали в магазине. Овощи привозили из соседнего отделения, а картошку мы брали с поля столько, сколько захотим.
Началась сытая вольготная жизнь. Выглядело это так: утром, в качестве завтрака, я к каше не притрагивался – брал кусок хлеба, на кухне зачерпывал кружкой сливки из-под крышки фляги и до обеда доживал, даже не задумываясь о еде. Я не знаю, что в обед доставалось девчонкам, но у меня в щах всегда лежал большой мосёл с мясом поверху и мозгом внутри, во втором блюде тоже мяса было больше, чем картошки, ну а про ужин уж говорить нечего. Мы могли есть хоть до утра. У нас теперь были свои поварихи, что при таких обстоятельствах архинужно и архиважно. Меня, например, закармливала на убой рыженькая Тома, Набата – Рая, ну, и т. д.
* * *
Работал я теперь, в основном, на сортировке, рядом с деревней. Сортировочный стол приводился в движение дизелем, который заводил утром флегматичный мужик с вечной папиросиной во рту. Горючее он заливал в бак из старого помятого ведра, предварительно закурив, чиркая спичкой прям над ведром. Вечером он глушил мотор и уходил, а в течение дня, т. е. все остальное рабочее время, курил молча. Но в один из дней он был слегка навеселе и разговорился:
– Девок-то много у вас!
– Хватает…
– Да… Вы ребята молодые, в яйцах дети пищат… вам щас только жрать да ябать! – больше он не произнес ни слова, но ведь как ёмко и по делу!
