«Но для того, чтобы делать добро, как и во всех других случаях, человек должен иметь время и материал для своей работы, и это необходимые средства для приобретения тех сил, при помощи которых может быть сделано намного больше добра, чем без них. Как только эти силы приобретены, появляются и возможности использовать их…»
В другом месте, давая практические инструкции по этому поводу, та же статья говорит:
«Физический человек должен быть сделан более эфирным и чувствительным; ментальный человек – более проницательным и глубоким; нравственный человек – самоотреченным и философичным».
Вышеприведенные глубокие рассуждения не замечаются теми, кто выхватывает из контекста следующий отрывок из той же самой статьи:
«Поэтому очевидно, насколько это глупо, когда люди просят теософов помочь им „установить связь с высшими адептами“. Лишь с очень большим трудом можно вынудить (даже мучениями целого мира) одного или двух из них повредить своему собственному продвижению вперед вмешательством в мирские дела. Обычный читатель скажет – „Это не Богоподобно. Это душа эгоизма“… Но пусть он поймет, что даже очень высокий адепт, пытающийся преобразить мир, неизбежно подвергся бы еще одной инкарнации. И является ли результат всего, что было сказано ранее в этой статье, достаточно обнадеживающим для того, чтобы побудить к совершению новой попытки?»
Но, осуждая вышеприведенное высказывание как проявление крайнего эгоизма, поверхностные читатели не учитывают несколько очень важных обстоятельств. Прежде всего, они забывают о других положениях этой статьи, цитированных выше, согласно которым необходимым условием успеха является самоотречение и приобретение по мере продвижения новых чувств и новых сил, благодаря чему может быть сделано гораздо больше добра, чем до того. Чем более духовным становится адепт, тем менее он может вмешиваться в мирские, грубые дела и тем более он ограничивает себя духовной работой. Множество раз повторялось, что работа в высшем плане является столь же превосходящей работу в плане интеллектуальном, сколь эта последняя является более высокой по отношению к работе в физическом плане. Поэтому самые высокие адепты действительно помогают человечеству, но только в духовном смысле: по своей природе они не могут вмешиваться в мирские дела. Но это относится только к самым высоким адептам. Имеются разные степени адептства, и адепты, находящиеся на разных стадиях, трудятся для человечества в том плане, до которого они доросли. И только челы могут жить в мире до тех пор, пока они не поднялись до определенного уровня. Именно таким образом адепты заботятся о мире: они помогают своим челам жить в нем и заботиться о нем, как об этом осведомлены многие из изучающих этот вопрос. Каждый цикл создает своих собственных оккультистов, которые могут работать для человечества своего времени в самых различных планах; но если адепты предвидят, что в какой-то период человечество не сможет создать оккультистов для работы в тех или иных планах, то в таких случаях они помогают человечеству или путем добровольного отказа от своего собственного продвижения вперед, ожидая, пока человечество пройдет этот период, или отказываясь вступать в нирвану и подчиняясь перерождениям, если человечество требует их помощи в это время. И хотя мир может ничего не знать об этом, но даже сейчас имеются некоторые адепты, которые предпочли сохранить statu quo и отказались от более высоких степеней для блага будущих поколений человечества. Коротко говоря, поскольку адепты работают гармонично – так как фундаментальным законом их бытия является единство – они как бы разделили между собой труд, благодаря чему каждый работает для духовного возвышения всех нас в течение выделенного ему времени; – процесс долговечности, упомянутый в «Эликсире жизни», – это только средство для достижения того, что бесконечно далеко от эгоизма и является наиболее бескорыстной целью, ради которой только и может трудиться человеческое существо.
Является ли самоубийство преступлением?
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «ТЕОСОФИСТА». – Автор в ноябрьском номере лондонского «Спиритуалиста», который называет «Фрагменты оккультной истины» спекуляциями, вряд ли прилагает это определение к Фрагменту N 3, в котором столь осторожно выдвигается гипотеза относительно самоубийства. Эта гипотеза, если рассматривать ее в самом общем виде, кажется достаточно разумной, она удовлетворяет нашим представлениям о Нравственном Законе Вселенной и совпадает с нашими житейскими взглядами, а также с тем, что мы извлекаем из науки. Вывод, который может быть сделан на основании двух приведенных случаев, то есть об эгоистичном самоубийстве с одной стороны, и о бескорыстном с другой, состоит в том, что хотя состояние после смерти может быть разным, все же основной результат неизменно плохой, а вариации касаются лишь степени наказания. Мне кажется, что приходя к этому выводу, он не имел представления о всех возможных случаях самоубийства, которые происходят или могут происходить. Я утверждаю, что в некоторых случаях самоубийство не только оправдано, но и желательно с нравственной точки зрения, и что результат такого самопожертвования, по-видимому, не может быть плохим. Я приведу один случай, самый редкий из всех редких случаев, но нет необходимости считать его чисто гипотетическим по этой причине, ибо я знаю по крайней мере одного человека, который руководствуется чувствами, не отличающимися от тех, которые я сейчас опишу, и который был бы весьма признателен за любой дополнительный свет, который мог бы быть пролит на этот в высшей степени мистический вопрос. (См. примечание редактора, I.)
Предположим, что некто, кого я буду называть М., долго и глубоко размышляет над проклятыми вопросами о тайнах земного существования, его целях и высочайших обязанностях человека. Для того, чтобы посодействовать своим мыслям, он обращается к философским работам, особенно к тем, которые имеют дело с возвышенным учением Будды. В конце концов он приходит к заключению, что Первая и Единственная цель существования – это быть полезным нашим собратьям, что неудача в этом представляет собой его собственную никчемность в качестве разумного человеческого существа, и что продолжая такую жизнь, он просто рассеивает энергию, которую он имеет, и которую он не в праве растрачивать по мелочам. Он пытается быть полезным, но терпит в этом полную неудачу. Что же тогда является для него лекарством? Вспомните, что здесь нет никаких причин, чтобы обратить против кого-то оружие, не нужно бояться того, что нарушен человеческий закон, не нужно избегать земного наказания; на самом деле нет никакой нравственной трусости в этом самопожертвовании. М. просто кладет конец существованию, которое является бесполезным, и поэтому не удовлетворяет своей собственной первичной цели. Не является ли такой поступок оправданным? Или он также является жертвой того превращения в призрака и пишача, против чего предостерегает Фрагмент N 3. (II.)
Может быть М. надеется получить более благоприятные условия при последующем рождении, и тогда он будет в большей мере способен выполнять задачу Бытия. Да, вряд ли он может быть хуже; ибо вдобавок к тому, что он вдохновлен похвальным намерением освободить дорогу для того, кто может быть более годным к служению, он невиновен в данном случае ни в каком нравственном преступлении. (III.)
Но я еще не закончил. Я пойду немного дальше и скажу, что М. не только бесполезен, но и определенно вреден. К своей неспособности делать добро он добавляет беспокойную склонность, которая постоянно толкает его на попытки делать добро. М. делает попытку – он был бы недостоин носить имя человека, если бы он ее не сделал – и обнаруживает, что его неспособность постоянно приводит его к ошибкам, которые превращают потенциальное добро в действительное зло; и что благодаря своей природе, рождению и воспитанию, большое количество людей оказалось вовлеченным в результаты его ошибочного рвения, и что мир в целом больше страдает от его существования, чем от его отсутствия. Итак, если после достижения таких результатов М. пытается придать им логическое завершение, то есть, будучи морально обязанным уменьшить зло, которому подвержены разумные существа на земле, он должен уничтожить самого себя, и таким образом совершить то единственное доброе дело, на какое он способен; есть ли в таком случае, спрашиваю я, какая-либо нравственная вина, связанная с актом преждевременной смерти? Что касается меня, то я конечно скажу, что нет. Нет, больше того, я утверждаю, с учетом высшего знания, что М. не только оправдан в совершении такого поступка, но что он был бы негодяем, если бы сразу и без колебаний не положил бы конец жизни не только бесполезной, но и определенно вредной. (IV.)
