Эсхил представляет собой личность, на которую уже не действовала в полной мере сила образного созерцания Востока, та убедительная сила, которая присутствовала, например, еще у Гомера как отголосок древнего созерцания божественных деяний и их воздействия в человечестве. Этот отголосок был уже очень слабым, настолько слабым, что в душе Эсхила возникло нечто вроде недоверия, вначале эмоционального, к тому, что раньше в своем первоначальном ясновидческом состоянии люди видели в образах, отражающих божественный мир. У Гомера мы еще находим полную уверенность в том, что человеческое сознание когда — то поднималось к духовно — божественным силам, стоящим за деятельностью человеческих страстей и чувств в физическом мире. Поэтому Гомер описывает не просто начавшуюся войну — мы видим, что в нее вступают боги. Зевс, Аполлон вступают там, где действуют человеческие страсти, и выражают свое присутствие. Боги являют собой реальность, которой поэт позволяет действовать в своем произведении.
Как всё это изменилось у Эсхила! На него уже особенно властно действовала другая сила, пришедшая с Запада: человеческое Я, внутренняя самоцельность человеческой души. Поэтому Эсхил на первом плане показывает человека, действующего из своего Я, который начинает освобождать себя, свое сознание, от вливавшихся в него божественных сил. Вместо богов, которых мы еще находим у Гомера, у Эсхила выступает действующий человек — пусть даже в самом начале своего становления. Эсхил является драматургом, в центре произведений которого выступает человек действующий. Если под влиянием образной фантазии Востока развивается такой жанр, как эпос, то под влиянием деятельного на Западе личного Я возникает драма, в центре которой — человек, совершающий поступки. Приведем пример Ореста, который, отяготив себя убийством матери, видит Фурий. Правда, здесь еще чувствуется Гомер — так быстро вещи не меняются. Эсхил еще сознает, что когда — то люди могли созерцать богов в образах, но он уже близок к отходу от этого воззрения. Характерно, что именно Аполлон, который в произведениях Гомера действует с полной властью, подстрекает Ореста к убийству матери. Но здесь бог уже оказывается неправым, здесь дает знать о себе человеческое Я, в Оресте заявляет о себе внутренний человек, человеческое Я. Аполлон даже открыто признается неправым и прямо отвергается. То, чему он хотел дать осуществиться, выявляет, что он уже не мог иметь полной власти над Орестом. Не случайно именно Эсхил создал образ Прометея — божественного героя, который олицетворяет освобождение человечества от божественных сил и титаническое сопротивление им.
Так с пробуждением Я-чувства, которое тайнами развития человечества приносится с Запада и встречается в душе Эсхила с реминисценциями образной фантазии Востока, возникает драматический жанр. Интересно, что древние предания удивительным образом подтверждают то, что мы пытаемся сейчас познать с помощью духовнонаучного исследования.
Существует удивительное предание, частично снимающее с Эсхила подозрение в разглашении тайн мистерий (в чем его обвиняли), ибо он вовсе не был посвящен в Элевсинские мистерии. Он не стремился изобразить в своем творчестве то, что мог бы получить из храмовых тайн, из которых излилась гомеровская поэзия. В определенном смысле Эсхил был далек от мистерий. Зато рассказывают, что в Сицилии, в Сиракузах, он был приближен к той тайне, которая связана с происхождением человеческого Я. О происхождении Я возвещалось там иначе, нежели в древности: не в форме оды, развитой орфиками, не в форме гимнов, возносимых человеческой душой уже не видимым, а только смутно ощущаемым божественно — духовным мирам. Здесь искусство сделало шаг вперед. Мы видим, что оно совершенно естественным образом выросло из истин древности, проделав, однако, путь к человеческому Я. И оно стало таким, каким является, потому что должно было охватить мыслящее, стремящееся и волящее человеческое Я. В ходе того, как человек совершил переход — из жизни во внешнем мире вошел в собственный внутренний, из образов гомеровской поэзии возникли драматические герои Эсхила — наряду с эпосом появилась драма.
Таким образом, мы видим древние истины продолжающими свою жизнь в искусстве в другой форме, видим, как через фантазию передавалось то, что могло быть получено из древнего ясновидения. И то, что сохранилось в искусстве с древнейших времен, обратилось к пришедшему к самому себе человеческому Я, к человеческой личности.
А теперь сделаем гигантский шаг вперед. Перешагнув через тринадцать — четырнадцать столетий после Рождества Христова, перейдем к той великой личности, которая в середине средневековья так захватывающе поднимает нас в область, которой может достигнуть человеческое Я, когда оно исходя из самого себя поднимается к созерцанию божественно — духовного мира, — перейдем к Данте. Последний создал нам в своей "Комедии" творение, о котором Гёте, всегда отдававшийся его воздействию, в старости, когда оно вновь встретилось ему в переводе одного из знакомых, написал такие слова, выражая благодарность переводчику за посланный перевод:
Достоин тот благодаренья, Кто проторить нам путь помог К той книге, что слезам и преньям Огромный подведет итог.
Какой же шаг сделало искусство от Эсхила до Данте? Как представляет нам Данте божественно — духовный мир? Как проводит он нас через три ступени духовного мира: ад, чистилище и рай, — через миры, лежащие за пределами чувственного бытия человека?
Здесь, если можно так выразиться, главный дух человеческого развития продолжал работу дальше. У Эсхила нам повсюду встречаются еще духовные силы: против Прометея выступают боги — Зевс, Гермес и другие; Агамемнон тоже имеет дело с богами. Это еще отголосок древних созерцаний, отголосок того, что древнее ясновидческое сознание в доисторические времена впитывало в себя из окружающего мира. Совсем по — другому всё это у Данте. Данте показывает, как он исключительно через погружение в собственную душу, через развитие дремлющих в ней сил и через победу над всем, что препятствует их развертыванию, "в середине жизни", как он многозначительно сообщает, то есть в возрасте тридцати пяти лет, сумел проникнуть взором в духовный мир. Если люди со старым ясновидческим сознанием направляли взор в духовное окружение, если Эсхил, по меньшей мере, считался еще с древними божественными образами, то Данте представляет собой поэта, который погрузился в глубины собственной души, который полностью пребывает внутри своей личности и в ее тайнах и который на пути этого личного развитии вошел в духовный мир, описанный им в мощных образах его "Комедии". Здесь душа Данте как личности совершенно самоцельна. Она не делает оглядок на откровения извне. Нельзя представить себе, чтобы Данте мог писать так же, как Гомер или Эсхил, чтобы он брал из преданий образы древнего ясновидения. Данте опирается на то, что в Средние века можно было развить всецело силами человеческой личности. И снова мы приходим к тому, что уже неоднократно подчеркивалось: человек должен преодолеть то, что затуманивает его ясновидческий взор.
Данте представляет нам это в наглядных образах души. Там, где грек еще видел реальности в духовном мире, у Данте мы застаем уже только образы, образы тех душевных сил, которые должны быть преодолены. Преодолены должны быть те силы, которые исходят из души ощущающей — так мы обычно называем этот душевный член — и являются низшими силами, способными задержать развитие Я к высоким ступеням. На это указывает Данте. И точно так же должны быть преодолены те силы души рассудочной, а также и сознательной, которые могут задержать высшее развитие Я. На противоположные, благие силы указывал еще Платон: это мудрость — сила души сознательной; крепость духа в себе самом — сила, исходящая из души рассудочной или характера; и умеренность, которой достигает в своем наивысшем развитии душа ощущающая. Когда Я совершает развитие, опираясь на умеренность души ощущающей, твердость и внутреннюю замкнутость души рассудочной или характера, на мудрость души сознательной, тогда оно постепенно приходит к высшим душевным переживаниям, ведущим в духовный мир. Но сначала должны быть побеждены силы, противоборствующие умеренности, внутренней замкнутости и мудрости. Умеренности противоборствуют невоздержанность, обжорство, они должны быть преодолены. Данте показывает, как человек встречается с ними и преодолевает их, когда силами своей собственной души хочет вступить в духовный мир. Волчица у Данте — это образ невоздержанности, теневых сторон души ощущающей. Затем — как дальнейшее развитие противоборствующих сил — нас встречают темные стороны души рассудочной. Бесчувственные, агрессивные силы души рассудочной, противоположные замкнутой в себе твердости, в фантазии Данте встречаются нам в виде льва, которого нужно одолеть. И наконец, мудрость, которая не стремится к высшему в мире, которая проявляет себя в жизни только как смышленость и хитрость, показана нам в третьем образе — образе рыси. "Зоркий глаз" рыси — это не взор мудрости, прозревающий духовный мир, это глаза, направленные лишь на мир чувств. И Данте, показав, как он отразил натиск противоборствующих сил, описывает свое восхождение к мирам, которые находятся за чувственным бытием.
