Ознакомительная версия.
«Милый брат, – пишет один зажиточный лейпцигский горожанин, – прежде всего посылаю тебе мою братскую любовь, преданность и пожелание всего лучшего. Я получил твое письмо и мог из него убедиться, что у тебя, милый брат, с домом и двором дела идут плохо, что всякая скотина, волы, свиньи, коровы, лошади и овцы, у тебя дохнет, что пиво и вино киснет в погребах, что жить тебе становится не на что и что ко всему этому у тебя пошли нелады с твоей хозяйкой. Все это донельзя прискорбно было от тебя слышать. Поэтому я крайне озаботился твоей судьбой и пошел посоветоваться о тебе к людям, которые сведущи в подобных делах, чтобы узнать, откуда могли с тобой приключиться такие беды. Они мне отвечали, что такое несчастье идет тебе, конечно, не от Бога, а от злых людей, и что нельзя тебе иначе пособить, как доставши альруника или земляного человечка: если он будет у тебя в доме или во дворе, то все скоро пойдет у тебя по-другому. Тогда я дальше принялся о тебе хлопотать и пошел к людям, у которых такие вещи есть, а именно к нашему палачу, и дал ему за это пи много ни мало 64 талера, да еще на чай его помощнику. Теперь этот альруник должен быть подарен тебе из любви и преданности, и ты должен научиться, как поступать с ним согласно тому, что я пишу тебе в этом письме. Когда ты получишь в своем доме этого земляного человечка, то три дня оставь его в покое и не притрагивайся к нему, а через три дня возьми его и выкупай в теплой воде. Этой водой ты должен потом окропить твою скотину и пороги твоего дома, через которые ты с твоими шагаешь, и тогда скоро у тебя все пойдет иначе, и ты снова вернешь себе все добро, если ты будешь прибегать за помощью к этому земляному человечку. Купай его четыре раза в год и как выкупаешь, то завертывай его снова в его шелковую одежду и клади к своему самому нарядному платью, а больше ничего с ним не делай. Вода, в которой ты будешь его купать, особенно еще хороша для родильницы, которая не может родить: ей надо дать полную ложку такой воды, и она родит с радостью и благодарностью. И если у тебя будет дело в суде или в городском совете, то спрячь земляного человечка себе под правую мышку, и ты всегда выиграешь дело, будь оно правое или неправое. И затем Господь с тобою. Лейпциг, воскресенье на масленице 1575 г. Ганс N».
Можно представить себе по этому образчику, какое суеверие, какой страх перед волшебством царили в более низких слоях народной массы.
И новоявленная протестантская религия нисколько не стремилась к тому, чтобы ослабить в обществе эти чувства; напротив, она-то всего более и помогла им достигнуть тех чудовищных размеров, до каких дело дошло к концу XVI века. Известно, какую роль играет сатана в лютеранской теологии. С ее учением о несвободе воли она вся строится на борьбе неба и ада за человеческую душу. Для выведенного Лютером догматического здания существование сатаны является такою же необходимостью, как и бытие Божие. Недаром же в своем «Большом Катехизисе» он говорит о Христе лишь 63 раза, тогда как сатана появляется под его пером 67 раз. Но своего догматического сатану Лютер себе представлял притом же со всеми атрибутами простонародного языческого беса. Он редко употреблял слово сатана, предпочитая простонародное имя Teufel. И этот черт, которого Лютер бесчисленное количество раз видал своими глазами во всяких видах, являлся для него «князем мира сего» в самом буквальном, в самом осязательном смысле. Все физическое и моральное зло, какое только существует в мире, или, вернее, все, что Лютер признавал за зло, – все для него было делом черта. При каждом сомнении, родящемся в его душе, Лютер явственно слышит голос черта. Черт говорит для него устами папы и епископов, черт же подсказывает новые учения и не согласным с Лютером протестантам. Черт поднимает войны и мятежи. Черт напускает всякие болезни. «Если есть столько глухих, хромых, слепых, то все это по злобе черта. И точно так же не следует сомневаться, что чума, лихорадка и всякие другие поветрия и язвы все идут от него, как он же поднимает бури, напускает пожары и вызывает дороговизну, уничтожает хлеб и плоды в поле». «По-моему, все слабоумные и сумасшедшие повреждены в своем рассудке чертом. Если же врачи приписывают иногда такого рода болезни естественным причинам, то происходит это оттого, что они не понимают, до чего черт силен и могуч». «Все мы всем нашим телом и имуществом подлежим власти черта. Мы только гости в мире, где он является царем и божеством. Поэтому и хлеб, который мы едим, и питье, которое мы пьем, и платье, которое мы носим, и даже воздух, и все, чем живет наша плоть, ему подвластны». Согласно этому для Лютера почти не существует понятия «несчастный случай». Утонул человек – конечно, его утопил черт. Человек чуть не задохся, подавившись куском хлеба: конечно, его пробовал уморить черт. «Все это делает черт, который подстерегает каждого из нас. А мир не верит, что это черт. Он воображает, что это случай». Рассказам о том, как черт утаскивает грешников и свертывает им шею, Лютер верит безусловно. Он часто поминает такие истории в своих проповедях и прибавляет: «Все это ничуть не пустые и вздорные рассказы, чтобы пугать людей: это поистине ужасные происшествия, а не детские сказки, как полагают умники». Лютер верит и в то, что черт может приживать с женщинами детей. Лютер, конечно, верит безусловно и в силу колдунов. «Ведьмы это злые чертовы б…, которые воруют молоко, поднимают бури, ездят на козлах и метлах, летают на плащах, портят и калечат всячески людей, мучат детей в колыбели, расстраивают супружество и производят всякое такое чародейство. Они могут придавать вещам другой вид, так что кажется вол или корова там, где на самом деле человек; они могут воспламенять людей к любви и разврату и могут делать много всяких таких бесовских штук». «Чертовы распутники колдуны часто делают так, что гроза ударяет в скотину, в хлеб, в дома и в дворы не потому, чтобы черт и сам без колдунов этого не мог. Но так как он князь мира, то он желает себе божеских почестей и из-за этого берет себе людей на службу». Когда в 1538 г. Спалалатин ему рассказал, как в Альтенбурге одна девочка, испорченная колдуньей, плакала кровью, Лютер заявил: «Таких надо без всякого промедления казнить смертью. Юристы хотят иметь слишком много свидетельств и пренебрегают теми, что у всех на глазах. Недавно у меня было брачное дело: жена хотела ядом извести мужа так, что того стало рвать ящерицами. На пытке она ничего не отвечала: такие колдуны немы и презирают наказанье: черт не дает им говорить. Но их поступки достаточно их обличают, и на них надо показывать примеры на страх другим. К ведьмам и колдуньям, которые воруют куриные яйца из гнезд, масло и молоко, не надо иметь никакого снисхождения. Я сам бы стал охотно их жечь, – как писано в Законе, что жрецы начинали побивать камнями преступников». Как проповедовал Лютер, «этот новый Илия и Павел», так проповедовали и другие, пошедшие по его стопам протестантские пророки и апостолы. «Кто пораздумает как следует о грозной власти черта, – восклицал один из них, – тот не Станет говорить вместе с миром: не так страшен черт, как его малюют. Нет, он тогда воскликнет со мною вместе, что черт, князь тьмы, чернее и страшнее всего, что только можно изобразить». И протестантское церковное перо неутомимо рисовало перед глазами верных весь мир, как царство дьявола или, вернее, иерархии дьяволов. Все нравственные поучения в новой церкви принимают демоническую окраску. Всякий порок воплощается в фигуре особого дьявола. Так возникают проповеди и трактаты под заглавиями Saufteufel, Tanzteufel, Hurenteufel, Fluchteufel, Hosenteufel и т. д., и т. д. Богатое собрание таких трактатов было издано в 1569 году под характерным заглавием Theatxum Diabolorum. В нем содержалось 20 таких «чертей», число которых к третьему изданию «Театра» успело возрасти до 34. Вводный трактат носил заглавие Der Teufel Selbst и разбирал все общие вопросы демонологии, которым давались грубо суеверные решения. Книга эта, гласило введение, «полезна не только простым христианам, но и ученым людям, как пасторы, капелланы и другие настоятели церквей, а также, можно прибавить, и для ученых юристов и медиков. Ибо она на множестве примеров показывает, как черт посягает не только на человеческую душу, но и на тело, и на имущество». Различные черти расположены тут «насколько возможно в порядке десяти Божиих заповедей», и таким образом книга эта с ее учениями и наставлениями образует «немаловажную часть нашего христианского катехизиса». «И все это украшено множеством разных любопытных историй, изречений, поговорок, стихов и притч, так что даже светские люди, которым Святое Писание и творения учителей церкви скоро надоедают, прочтут это легко и с удовольствием».
На очень видном месте в этом «Театре» фигурирует Zaubertufel пастора Милихия. «Некоторые не в меру умничающие предиканты, – писал там автор, – утверждают, что не следует много проповедовать о волшебстве, так как это ни к чему: не всякий знает, есть ли волшебство и в чем оно заключается; а говоря о нем много, пожалуй, натолкнешь на более с ним близкое знакомство и на занятия им. На это в ответ я говорю, что по многим и многим местностям это необходимо. Там проповедник должен прилежно толковать народу о колдовстве во всех его видах и формах, чтобы люди, которые этого не знают, поняли, что за вещь колдовство, как оно разнообразно и какой это грех перед Господом». Милихий давал при этом расписание, по каким воскресеньям о чем надо проповедовать: когда о чер-нокнижцах, когда о заклинателях, когда о ведьмах, которых он изображал со всеми классическими их атрибутами. И воззвания ревнителей, подобных Милихию, не оставались тщетны. От конца XVI и от XVII века до нас дошел целый ряд Hexenpredigten, которые их авторы сочли достойными увековечения в печати. Все они дышат несказанным суеверием и жестокостью. Все они взывают к судам, требуя беспощадного гонения на ведьм и угрожая за нерадивость небесным проклятием. И оба главных протестантских толка – лютеранский и кальвинистский – соперничают при этом в подобной ревности о вере. Один из самых безжалостных подстрекателей к травле на ведьм был славный кальвинистский теолог XVI века Ламберт Даней. Если власти не будут всеми мерами искоренять ведьм, говорил он, то ведьмы сами истребят всех христиан. «В некоторых странах они уже стали так дерзки и заносчивы, что от них можно открыто слышать: нам бы найти только какого-нибудь знатного и знаменитого человека в полководцы, так мы при нашей многочисленности могли бы пойти в поход на очень могущественного короля и победить его своим искусством». Что же удивительного – так заключают католические историки свой обвинительный акт, – что к исходу XVI века народ был окончательно запуган и сбит с толку. Что же удивительного, что ему всюду теперь мерещились привидения, черти и колдуны? «Кто же у нас не видывал и не слыхивал всякого рода привидений, их стонов и воя, шороха, стука бросаемых ими предметов, хлопанья крышками гробов, разверзания могил и тому подобных вещей? И разве не видим мы ежедневно многих видений в воздухе, на земле и на воде, когда предстоит кому-нибудь утонуть или вообще потерпеть несчастье?». Так восклицал в 1591 г. Иоанн Мюнстерский. Таково было и поведение народа. «До чего мы дошли? – писал в 1602 году Преторий. – Стоит у нас приключиться какой-нибудь беде с человеком или со скотиной, сейчас кто-нибудь восклицает: Нет, это неспроста. Тогда один начинает думать на того, другой на другого. Сначала об этом шепчутся потихоньку, потом кричат и громко: Такой-то или такой-то это сделал. Так беда солится бедой и горе громоздится на горе!» Так и пришло дело к тому, что возможность обвинения в колдовстве стала висеть над головою каждого, как Дамоклов меч. Так и образовалось положение, при котором «честный человек с добрым именем действительно мог гораздо безопаснее, безмятежнее и спокойнее жить среди турок и татар, нежели среди немецких христиан» (Мейфарт).
Ознакомительная версия.
