Тогда Рауль понял, что накопить денег бедняку все равно, что укрываться ночью носовым платком. Занятие бесполезное. Но все равно он продолжал с необъяснимым упорством откладывать каждый лишний грош. Хотя, каждый раз ему приходилось напоминать себе, что этот грош лишний. Да что там напоминать — убеждать себя.
За этими невеселыми мыслями юноша не заметил, как прошел половину пути до развилки. Вот-вот дорога должна была повернуть, потом спустится с холма в низину, сделать еще один поворот — и он у цели. Юноша в нетерпении прибавил шагу. Всадники больше не встречались. Поэтому он, едва дорога пошла под уклон, побежал. Мария ждет его уже не менее получаса. Надо же было вору затеять переполох именно сегодня…
Наконец, до развилки осталось не больше сотни шагов. Юноша замедлил бег. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.
Снова в просвете между облаками показался серп луны. Рауль до рези в глазах всматривался во мрак. Ему показалось, что он видит Марию. Да, конечно, это она. Стоит на обочине дороги, опустив голову. Ему показалась странной ее абсолютная неподвижность. Обычно она шагала взад-вперед, если приходила на свидание раньше него. Ей было трудно стоять спокойно на одном месте. Она даже сидеть не могла больше пяти минут, все время порывалась подняться и заняться каким-нибудь делом или хотя бы просто пройтись.
А здесь ни единого движения. Лишь чуть колышутся рукава одежд.
— Мария, — тихо окликнул Рауль.
Но девушка по-прежнему стояла, опустив голову. Юноша почувствовал неладное. Он зашагал быстрее. Откуда ни возьмись налетел ветер. И тут, девушка, словно очнувшись от глубокого сна, вскинула голову и сделала шаг в сторону.
Облако набежало на луну. Стало абсолютно темно. Глаза не смогли быстро привыкнуть к темноте. Раулю пришлось даже остановиться на несколько секунд. Наконец, он снова начал различать силуэты кустов.
Рауль направился к тому месту, где стояла Мария. Теперь ее было почти не видно. Просто темнота там была еще темнее, еще непрогляднее.
И лишь подойдя вплотную к этому чернильному пятну, Рауль увидел, что перед ним стоит только куст. Девушка куда-то исчезла.
— Мария! — снова позвал Рауль.
Он не был против игры в прятки. Только не глухой ночью, на развилке дорог, окруженной со всех сторон кустами и оврагами. Совершенно непонятно, что взбрело ей в голову. Какие игры? Зачем?
— Мария, выходи… Сейчас не время шутить, — сказал юноша в ночь.
Ему показалось, что откуда-то со стороны послышался тихий девичий смех. Он пошел в том направлении, но очень скоро наткнулся на непроходимую стену можжевельника.
— Мария, пожалуйста, прекрати…
На этот раз ему ответил лишь ветер в ветвях кустов. Рауль вернулся на развилку.
Куда же она могла подеваться? Впрочем, в такой темноте спрятаться было куда как просто. Вот только зачем? Рауль нерешительно потоптался на месте.
Он видел, как она стояла рядом с дорогой. Он это видел точно. Ее силуэт он не спутал бы ни с чем. Сколько раз он видел его, когда приходил на ночные свидания… Потом она шагнула в сторону. Шагнула, когда услышала его оклик. Сомнений нет, решила его подразнить. На нее это было непохоже. Она прекрасно знала, что у них не так много времени, чтобы тратить его на беготню по кустам.
Рауль почувствовал досаду. Ну почему сегодня такая неудачная ночь. Сначала этот вор, переполошивший стороже. Теперь игры Марии. Хорошее свидание, нечего сказать.
— Мария, ну хватит, я тебя очень прошу, — взмолился он, в надежде, что вот-вот послышатся ее шаги.
Но вместо них снова раздался тихий смех. В другой стороне… Рауль послушно побрел на звук. Несколько раз он чуть не растянулся. Повсюду из земли торчали корни, везде валялись камни и сучки, на каждом шагу попадались ямы, заполненные водой. Недавно прошли дожди, превратив сухую обычно низину в некое подобие болота.
— Ты где? — позвал Рауль.
Он не решался кричать громко. Его запросто мог услышать какой-нибудь заблудший или особенно рьяный конный разъезд. Да и мало ли кто мог оказаться в этой глуши ночью? Может быть, тот самый вор, которого ловят… Вдруг он где-то поблизости и собирается напасть на одинокого путника, чтобы увеличить свою добычу.
Рауль не был трусом. Но какому городскому жителю не станет жутковато ночью, вдали от города. Особенно если где-то совсем рядом прячется человек не очень-то желающий добра…
— Мария!
Смех раздался далеко впереди. Он словно специально уводил юношу все дальше и дальше от дороги. Смех был едва слышен, призрачен… Рауль даже усомнился на мгновение, действительно он слышит его, или это просто игра воображения.
Тем не менее, он продолжал упрямо идти вперед, на ходу придумывая все, что скажет Марии, когда догонит ее. Вскоре кусты закончились. Им на смену пришли молодые деревца. Рауль понял, что он вошел в лес.
*****
Ночь была темной, как душа закоренелого преступника. Тусклый свет нарождавшейся луны с трудом пробивался сквозь облака, затянувшие небо. Тишину нарушал только шепот ветра в кустах магнолий, да треск цикад. Изредка где-то на окраине города слышался собачий брех.
Теплый влажный воздух был напоен ароматом цветов, к которому примешивался запах дыма, морской соли, пряностей и еще много чего, чем обычно пахнет южный приморский городок.
Город спал. Узкие улочки были пусты. Стены домов и булыжники мостовых медленно остывали после дневного зноя, словно нехотя отдавая накопленное тепло. Окна были темны, лишь в некоторых виднелся слабый огонек масляной лампы. Не всем людям одинаково хорошо спится по ночам. Но все же вздумай кому-нибудь прогуляться в этот час, ему пришлось бы запастись факелом.
Однако мальчик, который крался вдоль стен домов, прекрасно обходился без огня. Ему все говорили, что зрение у него, как у кошки. И были недалеки от истины. В темноте он ориентировался прекрасно. И дело было даже не в остром зрении. Он мог бы пройти весь город с севера на юг и с завязанными глазами. Кошачье чутье, так было бы вернее. Мальчик шел подчиняясь шестому чувству, которое обычно обострено у детей, но постепенно, с возрастом исчезает. Точнее, исчезает не само это чувство, а привычка доверять ему.
Мальчику было десять лет, и он был еще в том возрасте, когда чувствам доверяешь куда больше, чем разуму. Поэтому он тихо шел по ночным темным улицам, безошибочно сворачивая в совсем уж узенькие проулки, скорее щели, легко обходя кучи мусора и выбоины в булыжных мостовых. Он не задумывался о том, куда поворачивать и куда ставить ногу. Тело делало все само.
Голова же мальчика была занята другим. Он думал о том, что больше никогда не вернется домой. Никогда. Даже близко не подойдет. Если только его не поймают и вернут силой. Хватит с него побоев. Хватит с него грубостей отца и издевательств старшего брата. Он терпел и так слишком долго. Но теперь — все. Больше никто не посмеет ударить его. Или как-нибудь обозвать.
Мальчика звали Лорко. И в свои десять лет он успел натерпеться столько, что иному хватило бы и на всю жизнь. Его отец, кожевенник Марко, сживший со свету двух жен, и ни во что не ставящий самого черта, превратил жизнь своего младшего сына в настоящий ад, как только загнал в гроб его мать. Старшим сыновьям повезло больше. Они успели вырасти до того, как у их отца помутился рассудок. Самый старший из них к этому времени покинул отчий дом. Средний был уже настолько похож на собственного отца, что тот предпочитал не связываться со своей копией. Неизвестно, кто бы одержал верх…
А вот Лорко был прекрасным объектом для вымещения злости и обиды на собственную жизнь. Дни, когда он отделывался парой подзатыльников, были для мальчишки настоящим праздником. Обычно дело заканчивалось синяками и кровоподтеками, которые не проходили неделями.
Лорко вытер злые слезы. Вчера ему досталось особенно. Отец напился и вошел в раж. Мальчику казалось, что избиение никогда не закончится. Левая нога до сих пор болела так, что он старался не ступать на нее. Даже дышать было больно. Лорко подумал, что ребро, скорее всего сломано… И все это из-за того, что он недостаточно быстро прибежал на зов отца. Тому хотелось еще вина, и он звал сына, чтобы тот сбегал в погреб за очередной бутылкой. Но Лорко заигрался во дворе и не сразу услышал отца. За что жестоко поплатился.
Но теперь все. Мальчик поклялся себе, что это был последний раз, когда отец прикоснулся к нему. Пусть он будет просить милостыню, пусть вообще умрет от голода. Но обратно — ни ногой. Его путь лежал прочь из этого города. Здесь его ничто не держало. Все, что у него было из вещей, уместилось в узелке едва больше головы самого Лорко.
Но все-таки дядя и брат были не единственной причиной, по которой мальчик покинул дом. Он никогда бы не признался в этом даже самому себе. Наоборот, едва мысль об этом мелькала на самом краю сознания, он гнал ее, как нечто постыдное и до невозможности глупое. Постыдное и глупое — днем. Но ночью… Ночью это по-настоящему страшно. И не было никаких сомнений в том, что оно действительно существует.
