Странствия души — путешествие по лабиринту без выхода. Но душе кажется, что выход есть. Нужно время, чтобы она поняла, сколь бесплодны ее поиски…
Какая же мысль заставила Еву очнуться?.. Что это за спасительная мысль? О чем она успела подумать? Ах да! Она подумала об уважении, о том, что Глеб ее не уважает. Это ее всегда злило. Но теперь она поняла и другое — дело не в том, что он ее не уважает, он и не способен на уважение, дело в том, что она сама себя не уважает. Это не он соблазнил ее, это она соблазнилась им. Но что она в нем нашла? Почему она его так идеализировала? Кто он такой, чтобы так обращаться с нею? Ева внимательно посмотрела на любимого когда-то мужчину и улыбнулась.
— Слушай, всегда хотела тебя спросить — а вот эта «служба спасения» — это «служба спасения» от меня? Женский батальон перед Зимним дворцом? Ты меня так боишься?
Глеб понял, что с Евой что-то произошло, что-то случилось, причем, в какую-то долю секунды, за одно неуловимое мгновение. Как будто что-то перещелкнуло и мир перевернулся. Он понял это по тону ее голоса. Она никогда не говорила с ним так — тоном «не-любящей-женщи-ны». Глеб метнул в ее сторону раздраженный взгляд и, внутренне сжавшись, выпалил:
— Да иди ты!
— А я и иду, Глеб, — Ева вдруг почему-то расхохоталась. — Ты не волнуйся.
Ева смеялась! Словно какой-то свет шел у нее изнутри. Свобода!
— Ладно тебе, — Глеб закрыл лицо руками. — Подурачилась и будет.
Но Ева его уже не слышала, она только кричала и смеялась:
— Иду! Я иду!..
Смеялась истово, восторженно. Светло! Так, как никогда не смеялась в своей жизни. Никогда! Глеб был ошарашен. Он смотрел на нее недоуменно и никак не мог понять, что же случилось. Что с ней происходит? Еще никогда в жизни он не видел ее такой! Такой свободной, такой внутренне свободной! И он испугался. Он привык к мизансцене «удав и кролик», а тут, вдруг, кролик сошел с ума и начал потешаться над удавом.
— Тронулась… — зло прошептал Глеб и недовольно покачал головой из стороны в сторону. — Натурально, тронулась умом. Мать, тебе врача вызвать?..
— Спасибо, Глеб! Спасибо! — продолжала смеяться Ева. — Говори еще, мне становится легче! Говори, Глеб! Что у тебя еще накопилось… Не держи в себе. Скажи. Я все равно ухожу.
— Заболела, я спрашиваю?..
— Господи, как же я раньше этого не понимала?! Это же просто сон! Вся моя жизнь с тобой, жизнь тобой — это сон. Я думала, что все серьезно. Относилась серьезно. Думала, что ты настоящий. Пыталась до тебя достучаться. А ты — нет! Ты — не настоящий! Ты — нарисованный! Спасибо тебе, Глеб!
— Надо вызвать… — Глеб повертел пальцем у виска.
— Ты говоришь, я дура. Глеб, нет! Глеб, это ты дурак! — продолжала смеяться Ева, бессмысленно двигаясь по комнате. Она наталкивалась на предметы, но не останавливалась, словно танцевала с каким-то невидимым партнером. — Ты так ничего и не понял! Ты меня потерял, а я себя нашла! Слышишь?.. Я себя с тобой потеряла. А теперь нашла! И никому не отдам больше. Никому! Это мне Господь испытание послал! Отделить зерна от плевел… Как Золушке в сказке говорили: отдели, потом розовые кусты посади, и будет тебе счастье! Вот так и я.
— В тыкву не превратись только, ладно? — сыронизировал Глеб, но Еву это совсем не задело.
Теперь он может думать о ней все, что хочет. Она больше не должна ему нравиться. Она — свободна! А он — просто красивый дурак. Мало ли таких?! А кто покупается на эту красоту — тот сам дурак, дура. А Ева — нет, она все поняла. И она уходит. Сейчас собирается и уходит. Этот этап жизни закончен. Теперь она будет сама, без него. Без слез, без страданий, без вечного ожидания, что он в какой-нибудь момент, вдруг, наконец, все поймет, оценит, увидит и переменится. Не переменится. Дураки не меняются. Это не их конек.
Ева разгладила рукава джемпера, оправила юбку. Все хорошо. И черт ее дернул потянуть колготки…
В какую-то секунду ей показалось, что кто-то проводит по ее бедру кончиком острого ногтя. Длинная стрелка, расползаясь, побежала по ноге.
Ева вздрогнула.
— Нет! — закричала она, словно криком можно остановить появляющуюся на твоих глазах стрелку. — Не может быть! Нет!!!
На миг Еве почудилось, что она видит не стрелку на колготках, а всю свою жизнь. Вся ее жизнь, вдруг, дала трещину. Ее — неправильная, чужая, полная иллюзий и заблуждений — жизнь.
Она сначала обрадовалась. Минута свободы подарила ей счастье, которого она никогда не испытывала, даже в своей любви к Глебу, в лучшие минуты. Нет, это было самое настоящее, выливающееся из берегов счастье. Но оно вылилось. Опустошенность. И Ева испугалась. Это был момент самого настоящего ужаса. Что она делает?!
Слезы снова брызнули из глаз. Ева обмякла и стала бесшумно оседать на ватных ногах. Словно ее «снял» снайпер. Словно прямо в сердце ей выстрелил какой-то неправильный ангел — Амур, но наоборот. Не тот, что стреляет в сердца, чтобы разбить их несчастной любовью, но при этом все же даря любовь. А тот, что стреляет в сердце, чтобы в нем не оставалось больше ничего, кроме боли. Боли и разочарования. Чтобы в нем была пустота и вечное страдание. Ева попятилась назад и уперлась в стену.
Иногда душе кажется, что это совсем несложно — выпрыгнуть из лабиринта, в котором ее удерживают «страсти» и «благо». Нужно просто принять решение, и дело сделано. И душа не понимает, не может понять, что этот лабиринт — ее участь в нашем мире. Что из него нельзя выпрыгнуть, что от него нельзя отречься, нельзя сделать вид, будто его не существует и он не имеет значения. Он есть, и это Судьба.
Попытки закрыть глаза на реальность, создать иллюзорный мир — одно из тысяч сладостных искушений души. Она рисует себе сказочный замок, она рисует себе мир, в котором все просто, все правильно, все красиво. Душа рисует свой замок по воспоминаниям, по следам воспоминаний о том мире, где царствует Красота. И лишь одна проблема — он, этот ее нарисованный замок, не настоящий.
На самом деле душа остается все в той же игре, которую ведут ее «страсти» с представлениями о «благе». Найденный выход — просто новая конфигурация прежних сил, ничего больше. Жизнь души в теле — заключение в одиночной камере. А выход, который она то и дело «находит», — это лишь плод ее болезненного воображения, ее галлюцинации.
Там, где нет собеседников, душа разговаривает с собственными фантомами. И испытывает ужас, когда, вдруг, осознает собственное одиночество.
Глеб встал, подошел к окну и отдернул штору. Комната вмиг наполнилась тоскливым молочным светом.
— Я тебе вечером позвоню, — безразлично сказал он.
— Не смей… — еле слышно прошептала Ева. — Не смей… Ты не посмеешь…
— Дура ты все-таки, — пробормотал Глеб и продолжил, не останавливаясь. Но говорил он не с ней, не с Евой, а словно бы с пустотой: — Чего тебе еще надо? Не понимаю. Придумала себе какую-то идиотскую роль жертвы и изображаешь ее мне целыми сутками. Ты думаешь, я тебя не люблю? Хорошо. А ты думаешь, ты меня любишь? Вот это твое — «медленно и печально» — это ты меня так любишь? Да какая это любовь, Ева? Окстись!
«Медленно и печально». Эти слова прозвучали для Евы как звук последнего выстрела. Повисла звенящая, предсмертная тишина. Он сказал это о ее любви. Четыре года Ева, боясь хоть как-то его расстроить, хоть чем-то его ранить или обидеть, чудовищным усилием воли держала все в себе. То, что она боялась «не так» вздохнуть, только бы он не рассердился, сейчас он назвал теми словами, которыми он обычно описывает самый плохой из возможных сексуальных актов. «Медленно и печально»…
— Ты чудовище, Глеб! Ты чудовище! — Ева шептала, но ей казалось, что от ее крика сейчас вылетят окна и посыплется штукатурка. — Как ты мог?! Как ты мог?!
Она буквально вывалилась в прихожую, схватила сумочку, сдернула с вешалки куртку и бросилась в дверь.
— Я позвоню, — бесстрастно пообещал Глеб.
Он так ничего и не понял. Ничего. Эти слова словно пригвоздили Еву к позорному столбу. Он ее не слышит. Даже не попытался услышать. Он продолжает думать, что обладает над ней бесконечной, вселенской властью. И самое ужасное — это так. А даже если уже и не так, то она — Ева — никогда не сможет доказать ему обратное. Что бы она ни делала, с кем бы она ни стала встречаться, все ее мужчины, какими бы они замечательными ни были, будут в сравнении с ним, с Глебом, заведомо проигравшими. А следовательно — она дура, а он — прав.
Задыхаясь от слез, Ева почти кубарем выкатилась на улицу.
Когда тебе больно, ты чувствуешь себя слабым. Когда тебе очень больно, ты чувствуешь злобу. Когда тебя раздирает от боли, тебе уже все — все равно. Совсем, Хочется просто тепла и заботы. Любой заботы. от кого угодно. Хоть от кого-нибудь… Хочется почувствовать, что хоть для кого-то ты ценен. Хоть чуть-чуть… Хоть самую малость. Хочется просто чувствовать. Эмоциональная смерть — этокогда ты очень хочешь, но больше не можешь… любить, В принципе на можешь, сохраняя желание. Огромное, пожирающее тебя…. желание.
