Попал отец в 85-й гвардейский минометный полк, проходивший после Сталинграда переформирование в Москве. Для тех, кто не знает: ужасная для врага ракетная установка «Катюша» официально считалась не ракетной установкой, а минометом. На направлении главного удара полк находился под Курском, а потом сошел с этого направления в сторону Прибалтики, не участвовал в форсировании Днепра, во взятии Будапешта и Берлина. Поэтому отец не имел большого количества правительственных побрякушек по окончанию войны, но привез с собой немецкий аккордеон, Парабеллум, Вальтер и кое-что еще, по мелочи. Когда отец был уже на японской войне, по заявлению соседа Сорокова, (который, как потом выяснилось, участвовал в Тамбовском восстании против большевиков) пришли НКВДешники и почти все оружие забрали. Такая же штука повторилась и после японской войны – забрали самурайский меч и какие-то еще пистолеты, но, судя по всему, не все. Потому что окончательно отец разоружился, когда у него родился сын (ваш покорный слуга), пистолеты тогда были разобраны им самим на составляющие и выброшены в разные помойные ящики. Виной тому был сын одного из генералов, который как раз тогда малость пострелял из отцовского пистолета и сел, как водится. Так что трофейного оружия я так и не увидел, а жаль.
О войне отец рассказывал не так уж много. Попытаюсь пересказать, из того, что помню. Их полк, насколько я понимаю, был резервом главного командования, их задача была занять намеченную позицию, дать залп и быстро смотаться, потому что через десять-пятнадцать минут прилетали немецкие самолеты и нещадно бомбили это место, которое сверху было хорошо видно по треугольникам выжженной земли за машинами. Нередко под эти бомбовые удары попадали артиллеристские или пехотные части, стоявшие в непосредственной близости от позиций «Катюш». Те, кто отдавал приказы, наверное, не очень об этом заботились.
Это вовсе не значит, что самим «Катюшам» никогда не доставалось. Однажды немцы подловили их на стоянке в лесу, во время хозработ. Отец с группой товарищей перетаскивал куда-то снятую с машины раму. В этот момент их накрыл залп немецкого Ванюши (шестиствольный миномет). Одна из мин попала прямо в середину рамы. Отца отбросило взрывной волной в сторону. Одному из солдат осколком напрочь срезало яйца, но он остался жив, остальные были убиты наповал. Отец пострадал меньше всех, когда подбежала санитарка, он настаивал, чтобы ему обработали окровавленную руку с перебитым и сильно болевшим пальцем, а та, не обращая внимания на его требования, бинтовала ему голову. Потом выяснилось, что один из осколков мины, слава богу, не очень большой, прилетел ему прямо в лоб, но срикошетил от звездочки на шапке и по касательной только немного задел висок.
Из госпиталя отец убежал, недолечившись. Тогда так поступали многие солдаты, не только потому, что условия в госпиталях были не сахар, но, главное, чтобы не отстать от своей части.
Дважды за войну он выезжал на прямую наводку. Рассказывал он об этом неохотно, один или два раза по моей настойчивой просьбе. При этих рассказах глаза его совсем не выражали восторга. Выглядело в его изложении это примерно так. Разведка сообщила о продвижении по некоей дороге немецкой колонны. На машины сразу установили ракеты и даже примерно выставили угол подъема рамы. В таком виде «Катюши» выдвигались из укрытия на поле в непосредственной видимости дороги с проходящими немецкими войсками. Машины вылетали на предельно возможной скорости и сразу становились в линию. Задачей отца было как можно быстрее выставить опорные лапы с одной стороны машины. В это время наводчик корректировал прямой прицел.
Командир начинает крутить динамку и ракеты одна за одной уходят на цель, один оборот ручки – одна ракета.
В это время отец уже лежал в стороне от машины и смотрел, что будет там, на дороге. Немцы не сразу заметили «Катюши», они могли открыть огонь, но не успели, и начали разбегаться, когда, на самом деле, было уже поздно. Залп накрыл всю видимую часть дороги, и через минуту там уже не было ни живых людей, ни техники, сплошное горящее месиво. Это, конечно страшно. Уезжали обратно, уже не спеша, опасаться стало некого. Летчикам легче – они никогда не видят последствий своей страшной работы.
Рассказывал отец и смешные случаи. Например, однажды в качестве артподготовки они дали залп по деревне, которую атаковала наша пехота. Сразу снялись с позиции и поехали в сторону фронта, за наступавшими войсками. Приехали в ту деревню, по которой стреляли – деревня, как деревня – все дома целы, никаких последствий страшного залпа «Катюш». Только по всей деревне в беспорядке стоят какие-то странные столбы. Не сразу дошло, что это наши славные реактивные снаряды. Ни один не взорвался, а немцы видимо решили, что это новейшее оружие замедленного действия и моментально оставили деревню. Вся партия взрывателей оказалась бракованной.
Или еще одна деревня, тоже целая, только топко на подъезде. Россия, как известно дорогами не богата, особенно в деревнях печально с подъездами. Первая же машина села. Оно и понятно: тяжелый Студебеккер с тяжеленной рамой из трамвайных рельсов и кучей всякой необходимой муры на раскисшем подобии дороги да еще в горку… попробовали толкать и зарылись окончательно. Зацепились лебедкой за дерево – вырвали его с корнем. Что делать? Наш солдат просто так не остановится. Нарастили трос, чтобы достал до ближайшего дома, обмотали вокруг фундамента, потянули лебедкой – вроде пошла. Все сгрудились у машины, удивляются, почему лебедка так быстро наматывает трос. Окончательно поняли, в чем дело, только когда дом подъехал к машине. Пришлось всё-таки ждать, когда подойдут танки.
Когда наши соседи в шестидесятых годах вернулись из Китая, привезли с собой разные подарки, взрывоопасные и не очень, в частности красивый красно-белый графинчик рисовой водки с женьшенем. Отец попробовал немножко и больше не стал, сказав, что с войны этот запах не выносит. И вот тогда я из соседней комнаты подслушал рассказ о японской войне. При детях отец в воспитательных целях рассказывал о войне вещи поучительные, в той или иной степени даже героические, да и то редко, по случаю. А сейчас они думали, что детей нет.
Так вот привезли их полк железной дорогой почти к самому фронту, т. е. к китайской границе. Встали они на позиции очень плотно, вместе со ствольной артиллерией. Боеприпасы подвозились несколько дней. В наступившее время «Ч» вся эта армада открыла огонь и молотила, пока не вышел боезапас. Наступила тишина. Все знали, что после артподготовки, пехота при поддержке танков пошла вперед, но звуков боя не было слышно.
Получили приказ двигаться вперед. Погрузились на машины, двинулись. Перешли границу. Никого, никаких признаков Квантунской армии. Километров через тридцать стали попадаться китайцы. Стоят у дороги продают, кто что может. Чего, говорит, у них не спросишь: «рубиль». У одного симпатичного китайца отец за рубиль купил кружку рисовой водки. А мужик он был боевой, маханул эту кружку в три глотка и улегся обратно на машину.
Вот, собственно, и всё. Потому что проснулся он дня через два с жуткой головной болью и позывами к тошноте, когда уже поступил приказ грузиться в вагоны и отбывать обратно в Россию.
После войны отец окончил военно-политическое училище в Ярославле. Он не хотел оставаться в армии, но так сложилась судьба. Вообще-то, я должен был родиться в Порт-Артуре, если бы у Хрущева не наличествовала мания разбрасываться территориями, а может быть, тут сыграло роль вмешательство одного генерала, в честь которого я получил имя. Но судьба есть судьба – отец стал начальником хоккейной команды ЦДКА, а я родился в Москве.
С матерью отец познакомился еще во времена сталинского колхозного строительства, но у них долго не складывалось. Да и как у них могло легко сложиться, когда в процессе становления колхоза материну семью раскулачили. Слава Богу, не выслали куда-нибудь в Сибирь, но скотину отобрали и кое-что еще. Так что отношения к председателеву сынку вряд ли могли быть хорошими. Справедливости ради надо сказать, что дед был председателем в другом колхозе, соседнем.
Я недавно проезжал на машине через те места, где родилась мать. Попал я туда случайно, ошибся дорогой и вдруг вижу указатель: Красные Холмы, остановился, когда увидел еще и Мормыжи. Мормыжей раньше было двое – верхние и нижние, теперь сократили видно. Кукуевка, наверное, тоже исчезла. А вот почему так поздно, позже шестидесятых годов, покраснели Холмы? Вопрос. Узнать эти места почти невозможно, но это те самые места, недалеко от Скуратова, возле железной дороги, где состоялось жуткое, самое большое железнодорожное крушение девятнадцатого века, описанное, молодым тогда журналистом Гиляровским.
С матерью в детстве был случай, после которого у неё осталась метка на всю жизнь. На краю их деревни висел вечевой колокол. Ну, колоколом назвать это приспособление, конечно, жирно, хотя предназначение одинаковое. Это был старый железнодорожный буфер с привязанной железной занозой, чтобы звонить в случае пожара или каких других оказий. Не исключено, что этот буфер сюда приволокли с того самого крушения. Так вот, две четырехлетние девочки, одна из них моя будущая мать, решили покачаться на этом буфере. А веревка возьми и порвись! Вторая девочка отделалась легким испугом, а мать получила сильный удар тяжелой железякой по голове и умерла. Вторая девочка с воплями побежала звать на помощь, а мать реально находилась в состоянии клинической смерти. Когда подоспели взрослые, гулявшие рядом свиньи уже принялись есть мертвую девочку. Взрослые прогнали свиней, принесли девочку домой, и здесь только она очнулась. После этого, у неё навсегда на щеке осталось красное пятно и очень яркое воспоминание ВТП / внетелесное путешествие/. Я говорю о ВТП, потому что она всё видела немного со стороны: и свое, лежащее в обнимку с железом тело… и как её жевали свиньи, и как её несли домой, и как мать вся в слезах… одним словом – всё. Только возврат в тело описать не могла.
