Ознакомительная версия.
Лидочке Светлана дала кличку «Шкилет», несколько раз помянула поговорку про то, что «мужчины не собаки, на кости не бросаются», и, вероятно, думала, что этим кончатся ее проблемы! А проблемы и не думали кончаться.
В начале лета 1997 года совпало два важных события: начался ремонт в здании фирмы, и у Светланы кто-то появился!
Ремонт состоял в том, что перед старинным двухэтажным зданием разворотили землю, выкопали здоровенный ров, а стены начали ломать и делать из двух комнат одну, а в другом месте – две комнаты из одной. Это был так называемый евроремонт, поэтому удобную деревянную мебель выбросили вон (а сотрудники поумнее быстренько ее растащили). Вместо столов поставили что-то эдакое стеклянное, к чему и прикоснуться страшновато, а вместо удобных кресел поставили евростулья с ножками пауков, страдающих геморроем. Теперь там, где еще недавно вы сидели удобно, вольготно и вдыхали чудный запах старинного дерева, вам приходится балансировать, как на штурмовой лестнице, подведенной под стены Измаила. К тому же рассохшиеся поверхности евробезобразия чувствительно щиплют посетителей за филейные части. Зато модно!
Конечно же, сотрудников «Лореляи» очень волновала обстановка евроремонта… Но не меньше волновало их и происходящее со Светланой. Потому что последние несколько недель Светлана стала улыбаться загадочной улыбкой Моны Лизы, смотрела на мир вальяжно, спокойно, как потягивающаяся кошка. Она перестала делать замечания, нервировать мужчин демонстрацией своего превосходства… и вообще стала смотреть томно, но при этом буквально сквозь них. Видно было, что все мужчины, даже самые замечательные, ее больше не интересуют. Что вызывало у сотрудников «Лореляи» и облегчение, и все-таки чувство обиды… хотя сами же от нее бежали, как бес от ладана!
Впрочем, меньше работать Светлана не стала. Она и раньше задерживалась в фирме по вечерам, оставляя дочку на попечение прислуги, а тут стала работать еще больше. Редкий вечер сотрудники не оставляли ее трудиться одну, склонившуюся над кучей бумаг. Вот в фирму приезжать она стала поздно. По мнению всех заинтересованных лиц (то есть всех мужчин в фирме), именно в эти часы и встречалась с неизвестным счастливцем, когда ребенка уводили на все утро гулять.
Уже позже, много позже, сотрудники обратили внимание на две странности.
Во-первых, шеф фирмы, старый партаппаратчик Протерозой Мезозоевич, прилагал все усилия, чтобы поменьше времени проводить в своем кабинете, особенно по вечерам… Вообще, сидел Протерозой Мезозоевич в коридорах власти со времен совершенно незапамятных, в шестьдесят пять лет выглядел на пятьдесят и никогда ничего не говорил прямо…
Даже погоду прямо не ругал. Но за всеми его поступками и мельчайшими движениями сотрудники следили внимательнейшим образом, потому что знали: Протерозой Мезозоевич ничего не совершает зря. На каждую, самую мельчайшую особенность поведения шефа рано или поздно находилось самое серьезное объяснение….
Так вот, Протерозой Мезозоевич стал исчезать из здания фирмы гораздо раньше обычного. В своем же кабинете он бывал вообще неподолгу, даже перенес совещания на бойкие утренние часы, хотя всегда был сторонником неспешных заседаний и разборок в тихие вечерние часы. Ведь когда деловая активность стихает, наступает самое время подумать о чем-то неспешном.
Разумеется, поведение Протерозоя Мезозоевича истолковали: был сделан вывод, что старика утомляет шум компрессоров и отбойных молотков, а другие говорили, что он постепенно «сдает».
Во-вторых, в здании несколько раз слышалось пение старинной студенческой песни. Слова ее знали не все, а кто и знал, тот обычно не всё, а кусками, но постепенно практически все сотрудники «Лорелеи» могли прочитать наизусть и даже пропеть эти слова:
От зари до зари, как зажгут фонари,
Все студентов оравы шатаются!
Они горькую пьют, на законы плюют
И еще много чем занимаются.
Сам Исаакий святой, с золотой головой,
На студентов глядит, усмехается!
Он и сам бы не прочь провести с ними ночь,
Да на старости лет опасается.
А кончалось, конечно же, тем, что:
Не стерпел тут старик,
С колокольни он прыг!
Он к студентам на площадь спускается,
Он и горькую пьет, и ведет хоровод,
И еще кое-чем занимается!
По упоминанию «Исаакия Святого» видно, что события песни происходили в Петербурге. Но пели ее, конечно же, не в одном Петербурге и вовсе не только студенты. Студенческие песни вообще в старой России были примерно тем же, что песни экспедиционные – в СССР.
Сотрудники же «Лорелеи», слушая эту песню в летних сумерках, относили ее на счет рабочих, долбивших стены и натягивавших потолки. Правда, неслась эта песня очень часто вовсе не из тех мест, где рабочие что-то ломали или натягивали. Потом вообще выяснилось, что заключал-то договор русский мастер, но вся остальная бригада состояла из этнических китайцев… Но это выяснилось тоже намного позже. Пока что сотрудники, посмеиваясь, делились впечатлениями о поведении Светланы и кто мог бы быть ее любовником, с удовольствием подпевали лихой старинной песне в золотистых теплых сумерках июня.
Мне даже называли дату, когда это все произошло… Дата запомнилась, потому что именно в этот день несколько сотрудников фирмы вдруг заключили совершенно фантастическую сделку с фирмой «Золотой попугай» и испытали мощную потребность ее отпраздновать. Где? Да конечно же, в здании «Лореляи»! Берем «пузыри» и погнали, мужики, погнали!
Стояло часов 11 вечера, когда народ подъехал к старинному зданию, бывшему родовому гнезду Мирсковых.
Улицу перекопали так, что подъехать можно разве что метров за 200, войти удобнее всего стало через черный ход, довольно далеко от парадного фасада. Тишина и полумрак невольно навевали желание пройти потише, сесть поскорее в уже отремонтированных комнатах. Двое проникли в здание несколько раньше других и попытались проникнуть в кабинет шефа: в предбаннике кабинета Протерозоя Мезозоевича всегда водились стаканы, вилки и тарелки, все знали, где их можно взять. Эти двое – назовем их Фановым и Полещуком ровно потому, что их зовут совсем не так, – уже на лестнице уловили странные звуки. Сперва им показалось, что где-то урчит огромных размеров кошка. Потом – что кого-то в кабинете шефа прижали к стенке и душат. Так им, по крайней мере, послышалось.
Душить Протерозоя Мезозоевича они позволять не хотели, но все же была в этих звуках некоторая странность. Потому услышавшие их приближались к кабинету шефа совсем не в боевом задоре, снявши ботинки и на цыпочках.
…Ох…
В кабинете шефа стоял огромный крайкомовский диван советских времен, и на этом диване Светлана стонала, выгибалась, тоненько повизгивала, вращала тазом под каким-то пожилым, массивным, утробно ворчавшим не в такт. Как ни глупо звучит, но оба вломившихся так и остолбенели, так и замерли по стойке «смирно!», вжавшись в стенку, пока не вырос перед ними этот огромный, массивный, не бросил Светлане:
– Дитя мое, прикройтесь, на вас смотрят эти стрекулисты…
И уже двоим, так и стоящим с башмаками в руках, вращая кустистыми усами:
– ГХМ!!!!
Тут только Фанов с Полещуком с топотом выломились из кабинета. Отнюдь не прихватив вилок и тарелок, зарысили они обратно по коридору. До конца своих дней запомнили они это тяжелое лицо, эту массивную фигуру, и можно спорить, что произвело на них самое сильное впечатление: перекинутая через спинку стула золотая цепь килограмма на четыре, налитые кровью мрачные глаза или полотняные исподние длиной до колена.
– Ну, давайте!
– Да понимаете… Да мы…
– Где же стаканы?!
– Да там… В общем…
Единственно, в чем удалось убедить остальных, так это что там, наверху, Светка не одна и что в кабинет шефа будет куда правильней не лезть. По этому поводу было тоже много веселого шуму. Как исчезла Света из здания, не замеченная остальной компанией, никому не известно. Или она оставалась наверху, пока народ не ушел? В общем, в этот вечер ее никто не видел. К чести сотрудников «Лорелеи», разговоров на эту тему никто с ней не вел (притом что между собой обсуждений было, разумеется, выше крыши).
Уже не к чести сотрудников будь сказано, кое-кто из них теперь вдруг обнаружил, что у него очень много работы в здании по вечерам. Но теперь Светлана стала брать с собой нужное, уходила работать домой, и подсмотреть не удавалось.
Но вот точило, точило что-то Фанова с Полищуком, заставляло их беспокоиться; независимо друг от друга, они предприняли похожие шаги. Фанов обратился в Краеведческий музей, попросил подыскать ему все что только возможно про Мирсковых. У Пилипчука троюродный брат давно работал в КГБ. Была встреча с братом, была просьба примерно того же рода. Но оба они получили один и тот же портрет; разве что Фанов увидел написанный маслом в запасниках музея портрет «купца второй гильдии и коммерции советника Василия Ивановича Мирскова» и сделал с него фотокопию. А Пилипчук нашел уже плохую фотокопию портрета, сделанную где-то в начале 1930-х годов, но со всеми комментариями: кто тут изображен, в каком году и какого рода вражескую деятельность вел вплоть до расстрела в 1926.
Ознакомительная версия.
