Определенно, когда люди считали Свет и Огонь духовными сущностями, изначально отдельными и превыше всего смертного и материального; когда они считали, что Солнце, Луна, звезды и планеты сотворены из иной, более тонкой материи и сами являются высочайшими и тонкими таинственными Разумами, бесконечно превосходящими человека, живыми Сущностями, одаренными могущественными силами и обладающими огромным влиянием на все сущее, эти стихии и небесные тела, используемые для описания и определения Бога, передавали им гораздо более полное и адекватное представление о Боге, чем нам теперь, коль скоро нам в наши дни отлично известен огонь и стихии воды и воздуха, небесные светила и все вещи безжизненного мира, окружающего нас и подобного нашему. Вполне вероятно, что они передавали древним народам идеи, не менее адекватные, чем мы получаем в наше время из одних лишь слов, посредством которых мы стремимся и надеемся аллегоризировать и затенить неизрекаемые таинства и неисчислимые Божественные свойства.
Конечно, правда то, что с символизмом связаны определенные опасности, перевешивающие иногда его преимущества и приносимую им пользу, а также преподают человечеству жестокий урок, позволяющий избегать столь же жестокого урока, могущего быть преподанным человеческой речью. Воображение, призванное на помощь разуму, или стремится занять его место, или оставляет его совершенно беспомощным, неспособным прорваться сквозь сплетенную воображением паутину. Имена, присвоенные тем или иным вещам, путаются в сознании людей с самими этими вещами; средства путаются с целями; толкование и средства толкованияс его объектом; символы приобретают собственный характер, становятся независимыми в качестве образов или понятий. Несмотря на то, что такой путь познания Бога вполне мог быть и неизбежным, он крайне опасен, и на этом пути, как пишет Плутарх, «многие, поставив символ на место символизируемой идеи, впали в забавное заблуждение, в то время как другие, избежав этой ошибки, впали в другую, не менее опасную, а именно, в смертоносное неверие и безбожие».
Все великие реформаторы религии боролись с этим злом, глубоко осознавая интеллектуальную заразу, исходящую от неправильного восприятия Верховного Существа; все они считали своим личным Богом существо, явно отличное от всех богов древних, заблуждавшихся, по их мнению, мыслителей; Его Именем они уничтожали символы и изображения, украшавшие Его же храмы. Однако от их внимания ускользнуло то, что способны они лишь заменить относительно верным образом те предрассудки, которые сумели обнаружить, и заместить грубый символизм лишь отчасти более чистым. Всякий человек бессознательно поклоняется творениям своего собственного разума, поскольку всякий символизм, равно как и всякий язык, разделяет субъективность идей, которые отражает. Эпитеты, применяемые нами к Господу, вызывают пред нашим мысленным взором только зримые или осознаваемые образы. Средства или формы выражения религиозного чувства, составляющие религиозное восприятие, несовершенны и постоянно прогрессируют; каждый термин и каждый символ определяют часть истины, всегда оставаясь подвластными изменениям и улучшениям, всегда могущие быть заменены иным термином и иным символом, более точными и более многоохватными.
Идолопоклонство имеет в своем основании смешение символа с объектом аллегоризации, замену материальным объектом поклонения во духе, произошедшую после того, как человечеству стал доступен высокий спиритуализм, злонамеренное замещение высшего символа низшим, чувственное и совершенно неадекватное представление о Боге; любая вера и любое представление о Боге являются языческими, идолопоклонческими, если они несовершенны, если они тщатся заместить временной, несовершенной идеей чертог Сокрытой Сущности, Которая познаваема только лишь отчасти и в силу этого может почитаться даже самыми просвещенными из своих поклонников только в соответствии с их ограниченными способностями к восприятию и представлениями о Ее совершенстве.
Как и вера в Бога, вера в бессмертие души вполне естественна для человека; она скорее в принципе родственна самосознанию человека, чем является догмой, бытующей у того или иного народа в то или иное время. Она придает человеческой природе бессмертие и как бы уравновешивает ее противоречия и аномалии; она придает человеку сил в его слабости и совершенствует его в природном несовершенстве; она одна дарует адекватную цель и надежду его энергии и силам и достоинство – его предприятиям. Она неотъемлема от веры в единый бесконечный Дух, потому что исключительно через уверенность в достоинствах разума мы способны воспринимать ценность проявлений Бессмертия во Вселенной.
Усилить и, насколько возможно, распространить эту надежду, – вот в чем была первенствующая идея и цель мудрости древних, будь она выражена в форме поэзии или философии, а посему и Мистерий, и масонства. Жизнь, произрастающая из смерти, есть великое таинство, символизм которого представлен множеством разнообразных форм. Для свидетельства об этих величайших дарах, превосходящих все дары воображения, была ограблена Природа, воистину свидетельствами которой и выводами из которой они являлись. Эти свидетельства легко обнаружить. Их можно найти, например, в оливе и лотосе, в вечнозеленом мирте мистов и на могиле Полидора, в смертном, но возрождающемся к жизни Змее, в восхитительной бабочке, выходящей из куколки мерзкой гусеницы, в феномене зарождения жизни, в восходах и закатах Солнца и звезд, в нарождении новой Луны и ее старении и во сне – «Малых Мистериях Смерти».
Рассказы о рождении Аполлона от Латоны или о смерти героев, вроде Главка, воскрешающие в сознании пещеры, являлись природными аллегориями чередования жизни и смерти, изменений, необходимых для сохранения ее девственной чистоты в общей сложности ее действий, совокупностью которых является вселенское спокойствие, одинаково отрицающее людские предрассудки и отчаяние. Типичная кончина бога Природы – Осириса, Аттиса, Адониса, Хирама – была глубоким, но утешительным таинством; целительные силы Орфея были неразрывно связаны с его кончиной; и его мощи – высоко почитаемые свидетельства его победоносности и животворящей силы – часто бывали, по божественному стечению обстоятельств, захоронены в обителях его бессмертных «близнецов».
В своих учениях о бессмертии души греческие философы лишь с большей степенью уверенности утверждали истины, независимо бытовавшие среди них задолго до этого в символах и аллегориях. Египет и Эфиопия в этом отношении учились у Индии, где, как и повсюду, происхождение этого учения считалось неизвестным настолько же, насколько и происхождение самого человека. Изложение этого учения можно обрести в устах самого Кришны в «Бхагавадгите»: «Сам я никогда не пребывал в небытие, и не ты, и не князья земные, и никогда мы не канем в небытие... Душа не есть вещь, о которой человек может говорить, она была, она есть и пребудет вовеки, потому что она есть вещь нерожденная; она предвечна, неизменна, вечна и неуничтожима этой природной оболочкой...»
В соответствии с догмами античности, формы жизни – это всего лишь ряд временных очистительных пристанищ души, через которые Божественный Первопринцип возвращается ввысь, к Своему первоисточнику. Опьяневшие от дионисийской чаши и обманутые отражениями в зеркалах природного бытия, души – эти кусочки, или искры, Вселенского Разума – позабыли о своем небесном происхождении и пали в ту оболочку, которую занимают ныне. Самый простой тип нисхождения душ в подземный мир был создан древними по образу нисхождения Солнца и звезд из верхнего в нижнее полушарие. Когда дух прибывал к вратам империи Диониса, бога этого мира, в место обмана и перемен, он терял свою сущность и окутывался материальной оболочкой; и если отдельные материальные тела бывали сравниваемы с одеяниями, то весь мир в таком случае рассматривался как одеяние Вселенского Духа. Тело также сравнивалось древними с вазой, или урной, вместилищем духа, а весь мир воспринимался как огромная чаша – вместилище нисходящего в него Божества. Другой образ, не менее древний, чем священные пещеры магов и пророчества Иезекииля, описывал мир как пещеру, освещенную неверным тусклым светом, где тени кажутся реальными предметами и где души забывают о своем небесном происхождении в соответствии со своей увлеченностью соблазнами материального мира. Другой образ свидетельствует, что период воплощения души в материальном теле отмеряется именно тогда, когда ее восхождения учащаются, и воздушная стихия тогда приобретает вид более грубой – водной.
Однако когда пар оседает в воду, она, в свою очередь, снова порождает пар, поднимающийся к Небесам и снова поющий им хвалу. Если наше смертное земное существование является смертью духа, смерть наша тогда оказывается возрождением к новой жизни; и как физические тела проходят путь возвышения из земли в воду, из воды – в воздух, из воздуха – в огонь, так и человек может возвыситься в героя, а из героя – в бога. В ходе непрерывного природного круговорота душа, дабы возвратить себе утраченное величие, должна пройти несколько перерождений и испытаний. Сценой этим великим испытаниям служит Великое святилище Посвящения – весь мир; проводят эти испытания сами стихии, а Дионис – Верховный правитель Природы, или Сама воплощенная чувственная Природа, – это Великий Арбитр Мистерий, проводник душ, которые он наделяет телом, а затем лишает его. Он есть Солнце, освободитель стихий, и посредничество его между богами и людьми обычно претворялось в те же образы, что родились в головах авторов учения о Зодиаке как пути восхождения и нисхождения душ через врата Рака и Козерога.
