Кускова умерла, Аронсон разразился серией статей, а Керенский все еще был охвачен гамлетовскими сомнениями. Он обращается за советом к своим близким друзьям и знакомым — Я. Г. Фрумкину, еще петербургскому другу, Я. Л. Рубинштейну, бывшему юристу Лиги наций, и др. Фрумкин отвечает (Париж, 16 ноября 1960 г.):
«…Вы спрашиваете меня об иностранных масонах. Вам известно, что в Россию в 1917 г. приезжали иностранные масоны. Я всегда избегал касаться в разговорах с Вами и в письмах к Вам этой темы, зная, что Вы к ней аллергичны. Несколько был удивлен тем, что Вы сами ее коснулись в письме ко мне, в связи со статьей Аронсона. Поразительно, и, я бы сказал, импозантно, в какой мере в России масонство сумело сохранить конспирацию. Не знали о роли масонства очень многие, вне масонства. Но это было давно, а теперь уже многое известно. Известно даже и то, что Вы настояли на том, чтобы Ек. Дм. [Кускова] все, что она знала, оставила под замком на 50 — кажется — лет после ее смерти. Имеется и ответ Чхеидзе ЦК меньшевиков с объяснениями, почему он примкнул к масонству. Не секрет больше, что масонами были не только Вы, но и Некрасов, Коновалов и мн. др… А покойный Давыдов — масон высокой степени — мне сказал, что русские масоны были не масонами, а заговорщиками, вся деятельность которых противоречила тому, что и как должны были поступать… При этих условиях не понимаю, как Вы можете игнорировать то, что многое известно, и делать вид, что все это фантазия, и что Вы вообще не знаете, о чем идет речь».[160]
Керенский старался конспирировать даже тогда, когда, наконец, тайна стала рассеиваться и сам факт участия масонов, в том числе иностранных, стал секретом полишинеля. Но так хотелось поджарить яичницу, не разбив яйца. И даже когда он решается что-то написать, это делается с теми недомолвками, которые мы уже отмечали. (Забавно, что в книге «Russia and History’s Turning Point» — «Россия и поворотный пункт истории», вышедшей в 1966 году, где Керенский упоминает о своем масонском деле, хранившемся в полиции, он дает номер 171902, на самом деле относящийся к обществу «розенкрейцеров», где главой был великий князь Александр Михайлович.)
И все-таки совсем не сказать о том, что его «поддели» те самые иностранные масоны, тот же Тома и компания, с которыми он до конца был тесно связан, он не мог. Да, прямо об этом в его писаниях не сказано. Как пишет Н. Берберова, он «обошел молчанием причины, по которым между январем и августом 1917 г. в Россию приезжали члены французской радикально-социалистической партии, которая во Франции в это время быстрым шагом шла к власти. Эти люди приезжали к нему напомнить о клятве, данной при принятии его в члены тайного общества в 1912 г., в случае войны никогда не бросать союзников и братьев по Великому Востоку, тем самым не давая ему абсолютно никакой возможности не только стать соучастником тех, кто желал сепаратного мира, но и обещать его».[161]
Умный враг Советской власти, шпион и заговорщик Локкарт высказал в своих воспоминаниях предельно ясно то, чего не решался произнести вслух А. Керенский: «Он выжил бы только при одном условии: если бы французское и британское правительства летом — осенью 1917 года дали ему возможность заключить сепаратный мир… Чтобы скрыть свою связь с масонами и сдержать клятву, данную Великому Востоку, Керенский говорил после 1918 года в Лондоне, что он потому хотел продолжать войну, что якобы царский режим хотел сепаратного мира. Мельгунов считает, что царский режим этого никогда не хотел, но выдумка Керенского очень удобно помогла ему скрыть действительную причину желания продолжать войну во что бы то ни стало: связь с масонами Франции и Англии и масонская клятва».[162]
Упомянутый здесь С. П. Мельгунов — историк, выпустивший в годы Первой мировой войны цитировавшийся нами сборник «Масонство в его прошлом и настоящем». После Октябрьской революции он эмигрировал. За границей много писал. Знал лично ведущих участников событий того времени.
Что касается самого Локкарта, то в его компетентности не приходится сомневаться, так же, как и в знании персонажей данного повествования. Достаточно сказать, что он сыграл решающую роль в спасении самого Керенского, дав ему летом 1918 года сербский паспорт для переезда в Архангельск, а оттуда в Англию, уберегая от ареста.
Не в силах сказать, что у него вертелось на языке, Керенский прибег к любопытному приему. В своей последней книге («Россия и поворотный пункт истории») он ссылается на книгу Ф. Гренара, французского разведчика и друга Локкарта, «Русская революция» («La Revolution russe»). Керенский приводит из нее следующую цитату:
«Союзники России были ослеплены своим желанием держать Россию в состоянии войны, не заботясь о том, сколько это будет ей стоить. Они были не способны судить, что было возможно, что было невозможно в это время. Они только помогали Ленину в его игре с целью изолировать главу правительства от народа все больше и больше… Настаивая без передышки на своих требованиях, почти приказаниях, обращенных к Керенскому, о том, чтобы страна вернулась на нормальный путь, они не принимали во внимание обстоятельства, в которых ему приходилось работать, и фактически только еще усиливали тот хаос, с которым ему приходилось бороться. Брюс Локкарт, работавший во время войны в Английском консульстве в Москве, был такого же мнения о политической роли союзников, которую они играли в то время».
Приводя этот отрывок из книги Керенского в своем переводе, Н. Берберова пишет: «Этого абзаца в книге Грёнара… нет, и имени Локкарта — тоже нет. Откуда Керенский взял этот абзац, из чьей книги — неизвестно. В книге Керенского он напечатан на стр. 385–386».[163]
Вот такая странная история. Похоже, что руководитель Временного правительства унес ее разгадку в могилу. Но если попытаться строить гипотезы, то самой простой может быть такая: не хотелось одному делить бесславие краха. Мужества сказать эти слова от себя не хватило, но он их написал — от лица других!
Первое время масоны, бежавшие из России преимущественно в страну, которая дала им крещение, — Францию, действовали энергично. К 1927 году в одном Париже имелись четыре русские ложи Древнего и Принятого шотландского Устава, насчитывавшие 250 членов, в том числе 60 — высшего градуса, а 10 февраля 1927 года была открыта особая Русская Консистория 32-го градуса. Она получала права возведения русских масонов вплоть до предпоследнего, 32-го, градуса. Председателем ее стал Л. Кандауров, 33 градуса, его заместителем Слиозберг (тоже 33-й градус). Своей задачей Консистория ставила «введение в подходящее время в Россию шотландского масонства». Она объявляла свою преемственность с русским капитулом Астрея, который до этого был высшим органом русского масонства за рубежом. Еще до сотни человек состояли в ложах, подведомственных Великой ложе Франции, рассеянные по разным городам Франции и Европы. Одна ложа осталась верной Великому Востоку Франции, радикального направления. Где еще создавались русские ложи? В Берлине русская ложа «Великий Свет Севера» была подведомственна прусской Великой ложе «Трех глобусов». В Лондоне под эгидой Великой ложи Англии в 1924 году действовал русский Литературный кружок. Приведенные выше данные заимствованы из его публикаций. Наконец, в Александрии была образована русская ложа «Астрея» под юрисдикцией Великой Национальной ложи Египта.
Дальнейшая жизнь остатков «Верховного совета народов России», протекавшая в эмиграции, весьма горестна. Во Франции последовали преобразования «совета» в ложу «Свободная Россия», дробления (пытались выделить «кавказцев» в отдельные ложи, но те не ужились между собой), слияния, сидения на званых обедах и ужинах, позже полуголодное существование и угасание.
К этому добавлялась и психологическая несовместимость с руководителями французского Великого Востока, которые не понимали русских, придававших слишком большое внимание словам и лозунгам масонских уставов, призывавших к доброжелательности, взаимопомощи в беде. С большой силой об этом написал в своей повести «Вольный каменщик» (М., 1992) один из лидеров российского масонства Михаил Андреевич Осоргин. Хотелось бы привести его строки, проникнутые острой ностальгией по России: «Я не люблю природы Франции, она кажется мне истощенной и худосочной. Мне смешон лес, который тянется на несколько километров, река, которую можно переплыть, горы, на которые взбираются розовые альпинисты. В заповедной стране, куда не пускают свободомыслящих, — да будет она не за это благословенна, — в родной моей стране, за заставой моего родного города (Пермь. — Л.З.) хвойный лес начинался, чтобы не кончаться, моя родная река была широка и бездонна, горы не исхожены и не обследованы в их выси и недрах. В ней лето сжигало леса, зима замораживала дыханье, и в ней была нескончаемая весна во всех стадиях ее благодатного творчества.
