Сколько времени ушло на Ольгин рассказ — никто не следил. Девушку словно прорвало. Впервые за последние дни, выморочные и тяжелые, она могла выговориться. И, повествуя о грустных и невероятных событиях, с ней происшедших, сама впервые сумела посмотреть на них со стороны. Заново оценивая, анализируя и ужасаясь.
Священник не просто слушал — внимал, переживая вместе с рассказчицей и людскую подлость, и фантастические видения, и невероятные беседы с кошкой. Впрочем, в их маленькой компании все это время присутствовал и третий участник беседы. Лысый Пушок, угнездившийся на хозяйском кресле, сопровождал Ольгин рассказ куда более эмоциональной реакцией: то раздраженно шипел, то жалобно и тихо мяукал, а когда Ольга дошла до рассказа о Рощине, и вовсе стал тихо порыкивать, словно сторожевая собака, учуявшая хитрого и злобного врага.
— Значит, Влад все же добился своего, — задумчиво проговорил отец Павел, заботливо вытирая слезы с Ольгиного лица и заставляя ее, как младенца, высморкаться, поскольку дышать она уже совершенно не могла.
— Вы с ним знакомы?
— В одной школе учились. Да и потом частенько встречались. Вечный мой оппонент, — хозяин грустно улыбнулся. — Очень умный он, знает много, памяти его я грешным делом завидовал. Все пытался его убедить к свету обратиться… Ладно, — он встал. — Ночь уже. Давай отдыхать. Времени у нас всего ничего.
— Батюшка, — Славина моляще ухватила священника за подрясник, — помогите мне! Может, на попутке, выйдем на дорогу, вам никто не откажет! Я не могу отдыхать! Мне в Мурманск надо!
— Отсюда до Мурманска — часов шесть ходу. Говоришь, в полдень быть надо? Значит, выедем часа в четыре, чтоб с запасом.
— Выедем? На чем?
— На моей «Волге». Не твоя импортная ласточка, конечно, но идет хорошо, надежно.
— Так вы со мной? — Ольга все еще не верила.
— Неужто я тебя одну на поединок с Рощиным отправлю? В Мурманске не только он родился… Так что — спать, дитя мое. И немедленно.
— Так я, вроде, выспалась, не усну…
— Еще как уснешь! — Хозяин открыл узорчатый шкафчик, извлек массивную толстостенную бутыль, отлил из нее в хрустальную стопку вязкой темной жидкости. — На, прими!
Ольга послушно отправила содержимое в рот. На вкус неведомое снадобье напоминало не то гематоген, не то шоколад, в который щедро добавили можжевеловой горечи.
Отец Павел набулькал себе ровно такую же порцию, выпил, убрал бутыль.
— Ну, все. Отдыхай.
Завяла зеленоватая лилия, заерзал и тут же затих прищемленный плотной дверью лучик света, в комнате воцарилась темная и теплая тишина. Ольга немного повозилась, устраиваясь поудобнее и готовясь провести без сна эти несколько часов. Прикрыла опухшие от слез глаза.
Вдруг кто-то нежно и тихо мурлыкнул у самого уха.
— Пушок, — девушка протянула руку, — иди ко мне.
Кот не пошел, однако снова мурлыкнул, громче и настойчивей.
— А, ты выйти не можешь, — догадалась Ольга и вскочила с дивана открыть дверь.
Яркий свет большой люстры ударил в глаза, посредине комнаты стоял совершенно одетый отец Павел. На круглом обеденном столе грузно осел массивный рюкзак.
— Проснулась? Вот и славно. Пушок поднял? Не сильно ворчал?
— Да я и не уснула еще. А вы что не ложитесь?
— Выспался, — улыбчиво сообщил хозяин. — Мне, старику, много ли надо?
— Так что… уже… — Ольга скосила глаза на услужливо выползшие из-под рукава свитера часы. — Половина четвертого? Ничего себе…
* * *
Адам неслышно скользил вверх по узкой тропинке. Он умел ходить так, что ни один камешек, ни одна песчинка даже легким шуршанием не тревожили ночной тишины. Без этого навыка, полученного путем долгих изнурительных тренировок в боевом подготовительном лагере, он сто раз мог бы уже быть убитым. Но он хотел жить, а потому — научился ходить неслышно, как осторожный дикий зверь, задерживать дыхание, сливаться с ночью, становясь ее частью, невидимой и неощутимой.
У подножья плато, с которого открывался вид на догонское святилище и на хижину хогона, чеченец остановился. Вжался спиной в темный влажный камень, огляделся. Беззвездное низкое небо, комковато вспухшее от тяжелых туч, осело прямо на пики гор. Тренированные глаза, различавшие окрестности в темноте не хуже прибора ночного видения, выхватили пустынное пространство. Верхушка хижины хогона чуть серебрилась на фоне черной скалы. Внизу, там, откуда он поднялся, стрекотали и гомонили какие-то насекомые, а здесь, наверху, словно отрезанная по невидимой границе, царила абсолютная тишина. То есть одно ухо, обращенное вниз, отчетливо слышало звуки, а второе, нацеленное на плато, втягивало в себя абсолютную, запредельную тишину.
Странный эффект, — подумал Адам. — В наших горах с таким сталкиваться не приходилось.
Он поднял глаза, раздумывая, с чего начать, и похолодел.
На отвесной стене, напротив той самой, где они с Максом наблюдали странные рисунки приземления ковчега, происходило что-то невероятное. Ракеты, самолеты, летающие тарелки — двигались! Между верхними и нижними частями летательных аппаратов больше не было прямоугольных пустот. Обтекаемые мощные корпуса, стремительные прижатые к бокам крылья. Ракеты описывали круговые и эллипсовидные траектории, перекрывая пульсирующими следами все громадное пространство стены. Самолеты носились строго слева направо, исчезая на дальнем краю, с тем чтобы вновь появиться на ближнем и повторить полет. Летающие тарелки кружили медленно и плавно, зависая, а то и вовсе останавливаясь, будто с них кто-то пытался поближе рассмотреть землю.
Наблюдая за невероятным зрелищем, Адам вдруг сообразил, что движение на стене строго упорядочено, будто многочисленным воздушным флотом руководит опытный командир. И ракеты, и самолеты, и летающие тарелки пересекали пространство стены по четким, выверенным маршрутам, никоим образом не пересекающимся.
Мужчина потер глаза, прогоняя наваждение, но космическая армада по-прежнему продолжал двигаться! Стремительно, деловито и совершенно бесшумно!
Вот это да! — чеченцу стало жутко. — Теперь понятно, почему догоны так боятся этого места. А ведь всего-навсего — оптический эффект! — успокоил он себя. — Надо обязательно Максу показать. И Моду.
Он заставил себя отвести глаза от таинственной стены и, превозмогая дикое желание обернуться и посмотреть, видно ли движение под другим углом, шагнул вперед.
Слившись со скалой, словно одна из теней от висящих на небе туч, Адам медленно передвигался, ощупывая чуткими ладонями холодный, со слезой росы, камень.
Если есть пещера, должен быть вход. А раз он существует, то будет найден! Сколько здесь по периметру? Метров триста? Значит, до рассвета он успеет.
Участок за участком. Снизу, от самого основания, до высоты человеческого роста. Не может же вход быть еще выше! Там, где на скале были выступы и впадины, мужчина ощупывал камень особенно тщательно, нажимая, пытаясь сдвинуть, легонько простукивая костяшками пальцев. Сначала он боялся, что стук будет разноситься по плато эхом, но тут же выяснил, что и этот звук мгновенно тонет в тишине, едва достигнув его чуткого уха. Дело пошло веселей, но никакого намека на вход в пещеру не появлялось.
Светящиеся стрелки хронометра показали, что тщательные изыскания длятся уже почти три часа, и больше половины скалы обследовано. Тучам, наконец-то, надоело висеть в небе без всякого дела, и они стали выжимать из себя редкие крупные капли. Вошли во вкус, и вот уже тяжелый теплый дождь полил безучастно и плотно.
Камень под ладонями мгновенно вымок, и руки скользили, почти не ощущая движения. Работа тут же замедлилась, потому что приходилось один и тот же квадрат прощупывать несколько раз, чтобы ненароком не пропустить нужную выпуклость. Адам почему-то не сомневался, что ключом к замаскированной двери в пещеру должна быть именно выпуклость. А как иначе? Не замочная же скважина, открывающаяся здоровенным ключом на ржавой проволоке! Нет, именно выпуклость, каменный нарост искусственного происхождения, соединенный с потайным механизмом!
Настороженным звериным чутьем Адам не увидел, не услышал, а именно почувствовал какое-то неуловимое движение на противоположном краю плато. Ровно там, где виднелся светлый скос крыши хогоновской хижины.
Как он сказал? «Когда уснет луна»? Но ее сегодня и вовсе не было, сплошные тучи! Да и до утра еще несколько часов… Почудилось?
Мужчина плотнее прижался спиной к мокрой скале, вглядываясь в темноту, но сквозь плотную завесу дождя ничего разглядеть не удалось. Он продолжил движение. Еще медленнее, еще осторожнее ощупывая чуткими ладонями холодную поверхность, исследуя длинными пальцами малейшую неровность отполированного веками камня.
