Это то, к чему вы сами, в качестве Тони Парсонса, пришли?
Я совершенно ни к чему не приходил. В этом и весь смысл того, о чём мы говорим. То, о чём здесь говорится, не имеет никакого отношения к Тони Парсонсу. Тони Парсонс к этому не пришёл. В этом и весь смысл.
В этом смысле Тони Парсонс — не что–то большее, чем ищущий, сновидящий. Так что я ни к чему не пришёл. Некуда и некому приходить. Однако просто указывается на то, что это — всё, что есть.
Я чувствую себя немного потерянным.
Это нормально. Весь смысл нахождения здесь — в том, чтобы быть потерянным.
Там я тоже чувствую себя потерянным.
Но возможно, что того, кто находится там и чувствует себя потерянным, больше не будет. Здесь дело не в том, чтобы научиться получать какие–либо знания.
Если есть ничто, значит, и здесь тоже ничего нет верно?
Да.
Всё это — иллюзия. Это сон.
Я думаю, что когда вы говорите, что всё — иллюзия, я бы не использовал этот термин, так как я считаю, что он создаёт некую путаницу. Это и реально, и нереально. Сновидение — это сон об отдельности.
Понятно.
Если я скажу вам, что стена — это иллюзия, вы можете пойти и удариться о неё головой, и она все ещё будет казаться стеной, и ваша головная боль будет казаться головной болью. Но по своей сути обе они — ничто, которое всем этим кажется.
Но ведь моей голове было бы больно только потому, что я обусловлен знанием о том, что это стена.
Вовсе нет. Нет никакого «вас». Нет никакого обусловливания. Нет никакой стены. Но внешне кажется, что есть вы, который может удариться головой о стену и почувствовать боль.
Понятно. Но когда в этой жизни я засыпаю, мне снятся сны, и мои сны кажутся реальностью.
Да.
И много что происходит.
Кажется.
А утром я просыпаюсь и обнаруживаю, что это был всего лишь сон. Ничто не произошло.
Да. Но когда сновидящий утром просыпается, существует ещё один сон, который теперь кажется реальным. Это сон о том, что я — отдельный индивид.
Понятно. Значит, это такой же сон, как и тот, что снится мне ночью.
Сон есть то, чем он является. Это видимость.
Да, это фантазия, верно?
Вы можете назвать это фантазией, если хотите. Но это видимость. Это ничто, которое производит впечатление вашей спальни и вашего тела, вас в кровати и тому подобного.
Но в реальности нет никакого тела.
Кажется, что есть. Но всё время, пока есть кто–то, этот отдельный индивид постоянно что–то ищет, постоянно жаждет «ничто» — и боится его.
Так как он живёт в этом сне, где он является «чем–то», он думает, что то, чего он так хочет, — это много денег или много возлюбленных, или много чего–либо ещё. И, в конце концов, окончательный поиск — это поиск чего–то под названием «просветление». Нет ничего под названием «просветление», так как уже есть только то, что является ничем и всем.
Трудность сновидящего в том, что он всегда ищет то, чего он хочет, в чём–то другом, и никогда не может увидеть, что ничто суть всё, что на самом деле и является тем, чего он так хочет и одновременно боится. И получается затруднительное, проигрышное со всех сторон положение.
Да. Почти как порочный круг?
Да, таким оно кажется. Всё время, пока есть поиск, это тайна… и вместе с тем это открыто является всем.
Итак, нет никакого Мюнхена? (смеётся)
Нет никакого Мюнхена, нет. Нет никакого Мюнхена, нет никакого Лондона, нет ничего, кроме вот этого. Если вы встанете и выйдете отсюда, то когда вы будете выходить, именно то, что будет по мере этого возникать, и будет «ничто», возникающее как всё, и оно будет похоже на ступеньки. Поэтому вам не нужно никуда идти или что–либо знать. Просветление не имеет никакого отношения к тому, чтобы всё знать, всё видеть, видеть, что же там происходит в Африке, так как это — и есть всё. Это — абсолютно всё.
Но если я в Африке, то Африка — это всё.
Да, безусловно.
И пока я в Африке, этого не существует.
Нет, конечно же, это не так. Ваш дом не существует, ваш любимый человек не существует… у вас есть любимый человек? (смеётся)
Поэтому это — всё, что есть?
Это — всё, что есть, и не имеет значения то, что ум думает, что он может с этим сделать. Куда бы ум ни уходил и что бы он ни делал, всё это просто бытие, которое производит впечатление всего этого.
Всё это проявление в каком–то смысле поддерживает парадокс того, что вы — отдельный человек, который сидит в комнате, где сидят ещё семьдесят или восемьдесят отдельных людей. «Я чем–то являюсь. Он чем–то является. Том чем–то является. Подобным образом, и Тони Парсонс чем–то является». Тогда как на самом деле это просто «ничто» говорит с «ничто». «Ничто» говорит «ничто»: «Давай, уже и так есть ничто и всё».
Переживание тела–ума ничем не отличается от переживания мысли?
Нет, это просто то, что происходит. Я должен сказать, что когда пробуждение, как кажется, происходит, одним из последних исчезает ощущение местонахождения, так как в нас так глубоко укоренилось осознание того, что это моё тело и что это я с ним расхаживаю. Когда я выйду из этой комнаты, именно это и увидят. В каком–то смысле это последнее, что исчезнет. Осознание того, что это тело — просто тело. Это не чьё–то тело, им никто не обладает.
Я всегда думаю о своём детстве, и, возможно, это самое первое местонахождение, которое существует… это — там, и это — я, это — ты…
И затем очень сильная часть этого ищет удовольствие; и стремится избегать боли. Поэтому после отделения, так как уже существует сильное желание, мы ищем удовольствие и стремимся избегать боли, и мы начинаем становиться «деловыми» людьми. Мы естественным образом улыбаемся нашей матери, она отвечает на нашу улыбку, и нам это нравится, поэтому мы и дальше продолжаем так делать.
А есть ли какой–то смысл в том, чтобы единство знало единство?
Единству не нужно ничего знать. Существует лишь единство. Нет никакого действия. Это — всё, что есть. Оно полностью бездействует. И в этом бездействии возникает мнимое действие. Но в сновидении о том, что мы — отдельные индивиды, все явления всё ещё обладают уникальностью, так как это всё, что есть.
Итак, в этом сновидении всё для него абсолютно уникально. В освобождении, в осознании единства, всё ещё присутствует эта уникальность. Разница в том, что там нет никого, с кем бы это происходило. Это просто кажется происходящим. Это «ничто» появляется как уникальность. Это совершенно непостижимо — незнающая естьность без познающего.
Невозможно понять, что в освобождении, когда никого нет, когда всякая отдельность исчезла, всё ещё кажется, что возникает эта уникальная двойственность. Но тогда её полностью осознают как игру бытия.
Иногда вы говорите о вертикальном времени, противопоставляя его линейному времени.
Нет, не о вертикальном времени. О вертикальности.
О вертикальности. Именно тогда этот сдвиг, чем бы он ни был, видимо, и происходит? Это завершение истории?
Это видение того, что существует лишь это, безвременное, и это также является наслаждением всей историей времени, если при этом видишь эту историю насквозь, видишь, что история совершенно бессмысленна и больше не имеет никакого значения или власти. Она только кажется происходящей во времени, вот и всё.
Но кто её видит?
История видится как ничто, которое суть всё. На самом деле, я бы не пытался это понять.
Поэтому было бы верным сказать — и я думаю, что вы уже несколько раз это говорили, скорее всего, даже на этом ретрите — что в обычной жизни на самом деле происходит очень много обычного видения, в том числе мыслей, и это нормально. Мы все это делаем, не осознавая. А затем этот своего рода психологический момент, это ощущение «я», возникает в виде вуали, предъявляя на это свои права посредством привычки жить жизнью, основанной на праве давности или обычая.
Да. И тогда, когда произойдёт пробуждение, оно скажет «А, это то, что всегда там было».
