Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти

И всё равно полной трезвости не наступило — потому одолеть забор, за которым укрыли человека-кокона, смогли не с первой и не со второй попытки. Расцарапали руки корой и иголками, перемазались сосновой смолой, и все это с шуточками, с хмельным хихиканьем. Об осторожности не думали, возможных охранников напрочь выкинули из головы.

Наконец, с какой-то попытки удалось перемахнуть на заповедную территорию.

— Норди, что это?.. — потрясенно выдохнула Юдит, уже без смеха, разглядев в двадцати шагах на берегу неподвижный куль.

— Тсс! — Я закрыл ей рот ладонью. Страшное зрелище вернуло осторожность, заодно испарив остатки хмеля. — Здесь только шепотом. Прости, не предупредил тебя, что он… такой.

Мы медленно подошли к забинтованному обрубку.

По-видимому, слух из-за страшных ожогов у него нарушился или пропал совсем, так как на шорох наших шагов никакой реакции не последовало. Как, впрочем, и в первый раз, когда я забрел сюда один.

— Норди, зачем… ты показываешь мне это? — тихо спросила девушка.

— Не «это», а его, — поправил я. — Он одушевлен. Он жив.

Я нагнулся над бывшим любовником Мары, чтобы мое лицо попало в его поле зрения. Обожженная буро-черная корка не дрогнула. Лишенные век и оттого неестественно круглые и большие глаза не изменили своего выражения. Точнее, не обрели выражения: всё та же каменная застылость двух печеных яиц с темными уколами зрачков.

Я хотел окликнуть его, но сообразил, что не знаю имени. Злобная Мара не представила нас. «Гаденыш. Его имя гаденыш».

— Вы слышите меня? — Я говорил негромко, но четко проговаривая слова. — Вы помните меня? Я приходил к вам в темницу.

Человек-кокон молчал, не шевелясь, не меняясь.

— Мы еще говорили о способах самоубийства, — зачем-то добавил я, с тупым упорством пытаясь пробудить безжизненный обрубок к общению. — А потом вы очень критически высказались об интеллекте той, кто вас пленила.

— Вы слышите нас? — спросила Юдит. Голос был спокойно-механическим. На лице болезненное сочувствие мешалось с ужасом. — Никогда не прощу вас, Норди, что привели меня сюда, — тем же тоном добавила она.

— Я надеялся, что он ответит.

Хотел сказать, что Мара, по ее словам, находит интерес в разговорах с обрубком. Но промолчал: это лишнее. Да и супруга Майера могла в очередной раз беззастенчиво солгать.

В полной тишине, нарушаемой лишь криками чаек и шелестом перекатываемого ветром песка, мы стояли и всматривались в то, что было когда-то лицом человека. В глаза — два печеных яйца, или желтых мячика для пинг-понга с кровеносным узором, со светло-зелеными радужками. Зрачки были крохотны, как математическая точка, и недвижны.

Чего ждали, на что надеялись? Непонятно.

Пришло в голову, что мы стоим тут уже достаточно долгое время, но ни охранники, ни те, кто ухаживают за пленным, ничем не проявили свое присутствие. Неужели он предоставлен самому себе, брошен умирать в одиночестве? Но… но из этого следует, что Мара передумала уничтожать его душу. Разуверилась, что когда-нибудь найдет способ? Простила, сочтя, что неверный любовник и так уже достаточно наказан?

Вот радость-то, если так. Я украдкой покосился на Юдит. Не дождешься, вредная девчонка, не сбудется твоя чудовищная мечта!

Юдит выглядела непроницаемой: лицо уже не выражало ни ужаса, ни сочувствия, ни негодования. На чем, интересно, она успокоилась — на какой мысли, каком внутреннем открытии?..

Тоненькой нотой прозвенела какая-то дальняя птичка.

Когда вернул взор к человеко-кокону, подумалось, что Юдит словно отзеркалила его бесстрастие. В точечных зрачках ни страдания, ни удивления, ни гнева. Ничего.

Я оглянулся, чтобы поделиться с ней этим наблюдением.

Но она прижала палец к губам. Словно просила не спугнуть редкое насекомое несказанной красоты.

— Тссс…