Адам, сосредоточенно разглядывая величественное панно, отошел к дальнему концу плиты.
— Идите сюда, начало тут.
Знакомая картина догонского мироздания, с ромбами, квадратами, кругами. А вот и спуск космического корабля. Очень похожего на летающую тарелку. Неуверенно барражируя на трех ногах, он приземляется на пустынный круглый участок. Следом — серия рисунков о первом контакте с Землей инопланетян. Вот они, не сходя с корабля, длинными острыми инструментами с треугольным утолщением на конце копают глубокую яму. Ни лица, ни фигуры гостей с Сириуса не прорисованы. Видимо, это открытие еще впереди.
Яма выкопана, и из ракеты пришельцев хлещет струя воды, заполняя рукотворное озеро. И вот первый инопланетянин сигает прямо с корабля в водную чашу. Он очень похож на дельфина. В прыжке не разобрать, есть ли у него ноги, или это хвост, но огромная голова с длинным ртом — явно дельфинья. Хотя, возможно, это просто шлем.
На следующей картинке в воде резвятся уже множество пришельцев. И, наконец, один из них рискует подойти к самой кромке воды. Он ставит ногу на землю… Все-таки ногу! Остальные, застыв, наблюдают за смельчаком.
На последнем рисунке группа дельфиноподобных инопланетян рассеяна вокруг космического корабля. Началось освоение Земли.
Друзья рассматривали чудесное панно совершенно молча, даже не переглядываясь. Каждый понимал, что повстречался с чудом. Более важным, чем все предыдущие находки, более значительным, чем все, что они знали о догонах прежде.
Вокруг удивительных рисунков, заполняя все оставшееся пространство светлой плиты, красовались изображения Сириуса, или, как называют его догоны, Сиги толо. Очень большие и совсем маленькие, средние, с косинкой, с кривинкой, явно начертанные в разное время и разными людьми. Людьми?
Почему так много? Или… Возможно, каждый, попавший сюда, должен был оставить свое представление об этой великой звезде? Как знак поклонения и преданности? Или это часть неведомого обряда?
Ответ не заставил себя долго ждать.
В центре плиты вдруг появилось светлое пляшущее пятнышко. Так отсвечивает от зеркала солнечный лучик. Так в темной комнате можно поймать отсверк света фар проезжающей машины. Так в полной темноте вспыхивает неожиданный фонарик.
Но здесь?
Яркое пятно редко подрагивало, словно давая ученым всласть насладиться собственной исключительностью.
Здесь, в пещере, в полной изолированности от источников света мерцающая, не гаснущая вспышка воспринималась истинным чудом.
Барт почувствовал, как по спине суетливо заползали ощутимые мурашки суеверного ужаса. Он повернулся к Моду. Глаза малийца, огромные, испуганные, не говорили — вопили — о невозможном напряжении, в котором тот находился.
Адам, стоящий сзади, крепко ухватил Барта за локоть.
Чтобы отогнать наваждение, Макс резко отвернул голову от плиты, опустил глаза вниз. Темный провал, который еще несколько минут назад воспринимался глухой бездной, уходящей в самое чрево Земли, теперь отчетливо мерцал серебристым призрачным светом, сквозь который, как через мутное расплывчатое стекло, угадывалось мощное и планомерное движение какого-то гигантского грозного существа.
Барт инстинктивно отшатнулся назад, стукнувшись о спину Моду. Малиец, вздрогнув, обернулся.
— Это невозможно! — гортанно вырвалось у него.
Адам сдавленно охнул.
* * *
Ольга зажала рот ладонью, перекрывая рвущийся из горла крик ужаса, обернулась к священнику. Отец Павел стоял вполоборота, лицом к разгорающемуся костру. Что-то в его позе, недвижной и отрешенной, заставило ее тихонько, превозмогая донимающую боль в боку, подойти и встать рядом.
Вперив в самую сердцевину огненного цветка немигающий пронзительный взгляд, батюшка, казалось, не замечал ничего вокруг. Лицо его было светло и строго, губы неустанно шевелились, произнося лишь ему ведомые слова.
Молится? — подумала Ольга. И тут же все поняла.
— Господи, — прошептала она, глядя на близкий костер горячими сухими глазами. — Господи, помоги!
Она не осознавала, что говорит, слова срывались с губ сами, быстрые, жаркие, просящие. Она не умела молиться и никогда раньше этого не делала, но все то, что произносил сейчас ее язык, было именно молитвой. Неумелой, отрывистой, но единственно возможной здесь и сейчас. Слова произносил язык, но диктовало их сердце. Девушка жгла костер взглядом, еще более горячим, чем огонь, пылающий в нем, вкладывая в молитву все силы, всю страсть и всю энергию своей души и своего тела.
Их взгляды, девушки и священника, скрещивались ровно над серединой костра, образуя острый невидимый угол именно там, где языки пламени были особенно высоки. И вдруг верхний, самый длинный и жадный лепесток огня неожиданно завернулся, как случается, когда цветок начинает вянуть, и опал вниз. Тут же взметнулись вверх, занимая его место, прочие, окружающие его оранжевые сполохи, но, не добравшись до прежней высоты, медленно стекли вниз, свернувшись в буро-красные горячие пружины.
Ни отец Павел, ни Ольга не отвели глаз, продолжая гипнотизировать увядающий, но еще очень сильный цветок. Огненные пружины сжались, тут же распрямились, выстрелив тысячами крошечных красных искр. Багрово-черная шапка, вспухшая над костром, погасла, опав. Проворные огненные змейки, снующие по уголькам, неуклонно стягивались к центру, будто там, внутри кострища, чья-то спасительная ладонь пыталась зажать их в кулак. Вот ей это удалось: в середине черного дымящегося круга четко обрисовалась раскаленная светящаяся пятерня. Пальцы сжались в кулак, и он тут же стал стремительно уменьшаться в размере. Мощная мужская десница съежилась до размеров женского кулачка, а потом и вовсе скукожилась до ручонки младенца.
Послышался тяжелый вздох, словно костер испустил последние силы, и среди седой, как борода отца Павла, золы осталась одна яркая искорка. Пару раз мигнула, будто прощалась, и исчезла.
Ольга никак не могла отвести глаз от дымящегося круга. Губы все еще продолжали выталкивать в серый воздух горячие просительные слова.
— Присядь, дитя мое, отдохни, — рука отца Павла ласково легла ей на плечо.
Девушка опустилась на землю, не чувствуя собственного тела, но глаза! Она так и не могла оторвать их от погасшего костра. И сидела с неловко вывернутой головой, словно намертво приклеившись взглядом к слабо потрескивающему кострищу.
Священник легко провел теплой ладонью по ее лицу, отсекая от завораживающей картины.
— Восьмой ангел, — улыбнулся батюшка, касаясь губами ее мокрого лба.
— Где? — Ольга медленно вернулась в реальность.
— Здесь. — Отец Павел поднял с земли девичью сумку, на распахнутой крышке которой блеснуло маленькое, утопленное в кожу зеркальце. — Вот он, полюбуйся.
Прищурив саднящие глаза, Славина вгляделась в светлый прямоугольник. Серебряное стекло отразило красный вздернутый нос, плоские запекшиеся губы.
— Я?
Над ближней сопкой неожиданно появилось теплое розовое пятно. Оно разрасталось, ширилось, перекрывая радостным радужным светом низкие тучи, отодвигая за горизонт хмурь и мрачность осеннего дня, открывая дорогу веселому оранжевому солнцу. Светило лукаво зацепило за рваный край самую темную и тяжелую тучу и быстренько задвинуло ее себе за спину, явившись Сейв-Вэру во всем сверкающем и теплом великолепии.
Пара секунд, и воздух наполнился ясным золотым сиянием, в котором выпукло и ярко заголубели сопки, засверкали кварцевыми бликами скалы, заискрились разноцветными брызгами шапки на высоких сейдах.
Ольга не могла оторвать глаз от волшебного кусочка стекла, что держала в руках. Там, в таинственной глубине, сквозь золотое сияние золотого пространства смотрело на нее прекрасное золотое лицо. Ольга узнавала и не узнавала его. Слишком красивым, слишком значительным было оно. Такое привычное и такое незнакомое.
— Это я? — снова спросила она.
Никто не ответил. Оглянулась. Рядом никого. Отец Павел стоял в отдалении, у самого большого сейда, рядом с которым еще недавно вырастал до небес черный мрачный столб. Тот самый, который поглотил Рощина. Тот самый, который в процессе активации должен был разбудить неведомые грозные силы и расколоть надвое африканский материк.
Рощин! — вспомнила и подхватилась Ольга. — Он сгорел? — в памяти мгновенно всплыл рассказ Влада о том, что при обряде активации двадцатикилограммовый кусок замороженного мяса сгорает в несколько секунд без остатка.
— Он сгорел? — тихонько спросила она у священника, подойдя ближе.
— Он ушел, — кивнул отец Павел. — Видишь?
Только сейчас Ольга обратила внимание на то, что дымного столба больше нет. Совсем. На его месте тлела жалкая кучка угольков. Девушка медленно перевела глаза в сторону, боясь наткнуться на обугленное мертвое тело. Но ни слева, ни справа, ни вблизи, ни вдали не наблюдалось никаких останков. Площадка перед сейдом была девственно чистой.
