что характер добродушный… и т. д. и т. п…Потом говорит:
— Да… Ну и что с тобой делать, терновый венец природы?
Я молчал. А чего тут скажешь…?
— А ну пошли, — говорит. Ухватил меня за руку и поволок в сторону болотца.
Остановились на краю болотца. Я стою, дурак дураком, жду, что будет. Черноярцев хлопнул в ладоши, прислушался, хлопнул ещё раз…Из ельника появился медведь. Здоровый! Я зашарил на поясе, где у меня висел охотничий нож, и обнаружил, что ни пояса, ни — соответственно — ножа на мне уже не было.
Медведь шёл прямо на меня; неспешно шёл. Я стал пятиться. Он идёт — я пячусь, он идёт — я пячусь…, а он — идёт и идёт! Но пятился я недолго: через несколько шагов свалился в болото. Заорал, забарахтался и как-то уж очень быстро стал тонуть.
…Вроде бы я даже утонул, но не было ощущения смерти. Вместо этого — меня закрутило, замотало и началось такое, что это такое я помню до последней чёрточки и по сей день.
Сначала меня обхлестнули яркие (всех цветов!) шелковистые водоросли. Они обмотали всё тело, образовав подобие кокона. Я бился в коконе, пытаясь разорвать, разрушить его, но стенки были прочными, хотя и податливыми, упругими. Потом кокон распался и вынесло меня в ночь, на опушку леса.
Яркая луна. Безветрие. Тёмные, строгие деревья. Тишина…И из тишины — прямо из воздуха, со всех от меня сторон — стали появляться звери и птицы: зайцы, волки, белки, лисы, тетерева, утки… Я уже знал: это — все те, кого я убил за свою недолгую (недолгую, но — жестокую…) жизнь. Появлялись не только убитые мной, но и их отцы, матери, дети, возлюбленные… Столько страдания, боли, тоски, сколько я видел в их глазах — и океан бы в себя не вместил! И это я, я один принёс им беду!
Звери не собирались мне мстить, не собирались меня убивать… Они пришли (все, кто пришёл) посмотреть на меня, взглянуть мне в глаза.
«ГОСПОДИ, — подумал я, — пусть всё, что происходит сейчас со мной, будет смертью!..Да какое у меня, сотворившего всё это, право на жизнь?! Да и какая у меня, подонка, может быть теперь жизнь??!!»
Я катался по земле, плакал, даже выл. Очень многое во мне, о чём я прежде и не задумывался, оказалось перекрученным и смятым.
…Кто-то дотронулся до плеча. Я поднял голову и увидел маленькую, очень милую лису с запёкшейся на боку раной. Лиса посмотрела на меня — внимательно-внимательно — и отбежала в сторону, качнула хвостом. Стало понятно: нужно идти за ней.
Мы шли, очень долго шли… Сначала под ногами была трава… потом — песок… потом — захрустел снег… Мы остановились на обрыве; внизу — насколько хватало глаз — пропасть.
Лиса махнула головой в сторону пропасти и выжидательно посмотрела на меня. Я не шевелился, осознавал… Она махнула головой ещё раз, посмотрела (ласково, грустно…), вздохнула и, повернувшись, ушла…Я перекрестился и прыгнул в пропасть.
…Открыл глаза. По глазам полыхнуло солнце. Возле меня сидел, заунывно бормоча, Черноярцев. Одежда была мокрой, но находились мы уже вдали от болота, — почти что рядом с деревней, где я остановился.
— Черноярцев, — позвал я его, — вы простите меня…
— Меня зовут Михаил. Можно — Миша. И лучше всего — на «ты».
— …Миша, мне сейчас очень плохо…
— Так это-то и хорошо, что сейчас тебе плохо. С днём рождения, милый мой!
— Что это было…?..
— А ты что — всё забыл?
— Нет…
— Ну так и спрашивай не у меня. У себя спрашивай, с собой говори.
Он достал из-за пазухи трубку, уже набитую табаком, коробку спичек. Закурил.
— Миша, что мне сейчас делать?..
— Спи.
Он пыхнул мне в лицо табачным дымом, и я отключился.
…Проснулся уже утром, в избе, где снимал комнату. Местные мужики наткнулись на меня ночью, перенесли в дом, приволокли фельдшера-пенсионера. Фельдшер осмотрел, не нашёл никаких повреждений и посоветовал по пробуждении дать мне водочки.
Водку я пить не стал. И есть не стал, хотя не ел уже давно. Во мне что-то произошло, что-то переменилось, причём настолько, что я чувствовал себя рождённым заново, существом с одним-единственным оглавлением на обложке книги (чистой книги, не тронутой ещё никакими словами…).
Поднялся. Оделся. Пошёл в лес.
Направился я сразу к муравьиному холму. Черноярцева там не оказалось, но зато я увидел и подобрал приклад с брезентовым ремнём (он и теперь висит у меня в пещерке). Потом стал ходить по лесу и звать Мишу.
Нашёл я его к вечеру. Он сидел у реки и, кажется, разговаривал с нею.
— Что мне делать, Миша?
— А что ты хочешь?
— Не знаю… Я знаю только то, что я не хочу всего, что у меня было прежде. Люди живут — так кажется на первый взгляд — ярко и разнообразно, но на самом деле их жизнь бессмысленна, пуста и жестока. Я теперь понял это… Помоги мне!..
— Ты хочешь попробовать, каково это — быть медведем, синицей, змеёй, деревом…? Я могу научить тебя… Не только этому, конечно, но начало твоё — с преобразований форм. Трудно и долго. Хочешь?
— Да. Хочу. Очень хочу!
— Тут есть одно условие, мальчик. Многое дозволено и — одновременно — не позволение в скользящих мирах. Мы идём по тонкому осеннему ледку, и доходит до берега только тот, кто не спускает с берега взгляда, мысли, сердца. Ищущий удовольствия бродить над бездной — бездной, рано или поздно, съедается. Ты понимаешь?
— Да… Теперь — да.
— Я могу подарить тебе многое, но сперва мне нужно понять, что я действительно имею право это сделать. Ясно?
— Да.
— Тогда слушай. Ты останешься сидеть здесь, на берегу, пока не поймёшь в чём смысл жизни.
— Для меня?
— В Бесконечности, Потапушка, для всего бесконечья проявлений, миров и форм смысл жизни один. Вот за ним и отправляйся.
— И мне сидеть здесь?
— Нуда.
— …А если я умру с голоду?
— Значит — не судьба…
И Миша ушёл.
Ну, конечно, я не умер от голода, хотя ослабел изрядно. Миша оставил мне для сидения хорошее место, очень сильное и щедрое, — оно помогло.
Прошло две недели, и когда мой Наставник появился — я уже знал ЭТО. И ещё: я знал, что ЭТО теперь останется со мной навсегда, на все грядущие жизни.
Черноярцев объяснил, как найти его на Арале. Оставалось только: вернуться в Минск, раздать всё то немногое имущество, что у меня было, по знакомым, попрощаться со всеми, собрать рюкзак и — начать новую
