Густой темно-кровавый туман отвратительного запаха наполнял эту бесконечность, в которой обитали крауниты – многоголовые существа, покрытые слизью. Один из Рыцарей решил сбросить с себя невидимый покров и принять образ краунита. Изменившийся Рыцарь шел по улице большого города, с удивлением рассматривал его строения и похожих на полу-людей, полу-насекомых его обитателей и прислушивался к их словам. Вдруг его цепко схватили несколько краунитов и потащили в огромный зал. Он не шевелился, желая узнать, что будет дальше. Его положили на железную скамью, и он услыхал следующее:
"Он какой-то необычный: не плачет, не просит отпустить, все время молчит. Но как материал он годен".
Тут его схватили за руки и ноги, и два огромных краунита занесли над ним железные молоты. Рыцарь силой своей эманации остановил занесенные молоты, и крауниты выпустили их из рук – но молоты так и остались висеть в воздухе.
"Он не годен как материал. Бросим же его в яму, полную зловонной грязи, и заколотим крышкой, чтобы он никогда из нее не вышел", – испугавшись, сказали отвратительные существа.
Рыцарю надоело находиться в руках низших. Он спокойно встал и высвободился от краунитов, которые с ужасом отступили. Он огляделся и увидел, что вся зала заполнена скамьями, и тех, кто лежал на них, колотили молотами огромные существа, и тела избиваемых принимали различные новые формы.
Усилием воли он разогнал краунитов и стал с недоумением рассматривать странных существ, привязанных к скамьям. Очевидно, это были пойманные крауниты, измененные молотами, словно железо под ударами кузнеца.
Вдруг Рыцарь увидел, как с одной скамьи поднялся не измененный еще краунит. Он подошел к Рыцарю и рассказал следующее:
"Сильные крауниты нападают на более слабых и уносят их в свои мастерские, и там выковывают из них кирпичи для стен своих домов, а также всевозможную мебель и домашнюю утварь. Затем покрывают специальным веществом, чтобы перекованные крауниты не приняли первоначальный вид. Тела краунитов куются так же легко, как металлы, но их не надо нагревать, поэтому они служат наилучшим материалом для ковки различных изделий.
Сильные крауниты захватывают женщин своего племени и превращают в наложниц, а когда они надоедают, перековывают их по своему вкусу и покрывают ужасным веществом, а затем ставят в виде статуй в своем доме. Эти фигуры не могут двигаться, но все так же ощущают, как и ранее. Когда у хозяев просыпается вожделение, они снимают покрытие со статуй, и те вновь превращаются в женщин…"
В это мгновение в зал ворвались несколько громадных кра-унитов и занесли над Рыцарем свои бичи, но не успели они коснуться Рыцаря, как были отброшены его силой к стене. Присмотрелся Рыцарь и увидел, что бичи сплетены из змей, которые шипят и кусают все, к чему ни прикоснутся. В это время стали подниматься и оживать крауниты, еще не перекованные в вещи, и Рыцарь приказал им счищать со стен зала замораживающее вещество, и постепенно из стен восстало множество краунитов, которые горячо благодарили Рыцаря.
Сбросил Рыцарь внешность краунита, и отряд его стал держать совет. И решили они освободить всех плененных краунитов, разрушив те дома, которые были построены из них, и научить жителей отрицательной бесконечности различению добра и зла. Так для существ этого мира открылся Путь Восхождения в миры Высшие…
Я проснулся оттого, что Петрович резко тряс меня за руку.
– Неприлично спать на лекции, – сказал он.
Я схватил тетрадь и стал записывать слова Джи.
– В данный момент самое главное для вас – конкретная деятельность, четкое выполнение в срок поставленных перед вами задач. Вспомните, как Чайка Джонатан Ливингстон сумел сократить эти сроки.
Через такого рода деятельность вы научитесь глубже видеть самих себя и преодолевать свою инерцию, вплоть до выхода на уровень Двадцать Четыре. Иногда вы будете чувствовать проблески уровня Двенадцать, Рыцарского Посвящения. Двадцать Четыре – планетарный уровень, когда вы подчиняетесь планетарным влияниям. Двадцать Четыре – состояние творца, а не тупого механического исполнителя.
Я могу создать максимально благоприятные условия для вашего развития, но расти должны вы сами, ибо если я начну еще и расти вместо вас, то вас ожидает участь биокомпьютеров, лишенных своей воли, индивидуальности и космической судьбы. Ваше стремление к комфорту и гипноз окружающей среды всячески склоняют вас желать того, чтобы я не только создавал благоприятные условия, но и рос за вас… – и вдруг Джи с гримасой боли стал растирать колено.
– Что случилось? – испуганно спросил Петрович.
– Когда я начинаю с вами на определенные темы говорить, какие-то силы тут же наносят удар по моему центру воли. Надеюсь, что я смогу еще продержаться в ансамбле…
В этот момент раздался стук в дверь, и в проеме показалась рожа Петракова.
– У меня для вас информация к размышлению, – ухмыльнулся он, глядя почему-то на меня. – Норман велел передать, господа просветляющиеся субъекты, что ваше присутствие в ансамбле слишком заметно, а официально вы здесь не числитесь. Мы не хотим неприятностей с властями, – и Петраков с победной улыбочкой захлопнул дверь.
– Это происки рыжего басиста Веревкина, – заметил я.
– Как было все хорошо, – сказал Петрович, – пока ты сидел в городе Дураков! Я незаметно помогал Джи в ансамбле, ездил по разным городам, ходил по обучающим ситуациям. А теперь и Джи перестал со мной общаться, и Норман нас из ансамбля выкидывает!
– Ну что ж, – сказал Джи, – придется мне увольняться. Без вас здесь делать мне нечего. Я не собираюсь ходить на поводу у Нормановой истерики.
Наутро плотная атмосфера разборок в ансамбле распространилась по всей гостинице. Из многих номеров слышались раздраженные голоса, горничные и дежурные недобро косились на постояльцев. Я чувствовал себя словно отравленным ядом и с завистью смотрел на Джи и Петровича, которым, казалось, было все равно. Выйдя на улицу, мы вдохнули свежего морозного воздуха – и вся мрачная атмосфера быстро развеялась. Маленькие, покосившиеся калужские домики были похожи на театральную декорацию, и мы, смеясь и шутя, на ходу придумывали забавные сценки.
Когда мы поравнялись с уличным лотком с пирожками, Джи спросил закутанную в серые платки продавщицу:
– С чем пирожки, бабушка?
– С рисом и мясом, миленок…
– Петрович, ты, кажется, большой любитель пирожков, – сказал Джи. – Доставай сумку – я решил купить тебе двадцать штук.
Петрович подставил пакет, и радостная бабуля наполнила его пирожками. Петрович взял один на пробу, разломил его и брезгливо сказал:
– А что так мало мяса? Моя бабушка никогда бы такой дряни не приготовила, – с этими словами он съел сердцевину, а пирожок отправил в мусорный бак.
– Ты чего мой товар оговариваешь? – грозно надвинулась бабуля.
Джи попробовал пирожок, удивленно заметил:
– Петрович, ты не прав – пирожки очень вкусные, – и принялся за второй.
– Спасибо вам, добрый человек, – залопотала бабуля, – хоть вы за меня заступились, а то этот чернявый всех покупателей распугает…
– Петрович, если ты подписываешься на Путь, – серьезно произнес Джи, – ты должен подписываться до конца. В школьной ситуации пирожки дают возможность приобщиться к стихиям и к местной карме. Ты выхватываешь самые лакомые кусочки, а наш путь скорее похож на этот пирожок из жесткого теста, чем на сладкий мед. Твоя тяга к комфорту погубит тебя.
– Вы придаете мелочам преувеличенное значение, – обиделся Петрович, – а моих лучших сторон не замечаете.
– Вечно ты утопаешь в жалости к себе, – недовольно заметил я.
Джи улыбнулся и сказал:
– Я предлагаю посетить городской каток и приобщиться к новой инспирации.
Мы подошли к высокой ограде, за которой по голубоватому льду скользила на коньках пестро одетая публика.
– Присмотритесь к брейгелевским персонажам, – предложил Джи. – В картинах Брейгеля заложена особая инспирация. Его пейзажи изображены всегда отстраненно, как бы с вершины холма. Мы должны развивать такое же созерцательное отношение к жизни.
Внезапно меня подхватил вихрь Луча. Я откуда-то со стороны, отстраненно, увидел себя, нарисованного на картине жизни голландским художником. Меня охватила неописуемая радость, и я забыл о времени и ледяном ветре.
– Наконец ты почувствовал инспирацию, – рассмеялся Джи.
– А Петрович так и остался приклеенным к поверхности самого себя.
– Мне надоело стоять на морозе и разглядывать веселых идиотов, – недовольно произнес Петрович.
– Ты лучше взгляни на тех трех симпатичных девушек, – сказал я. – Их коньки рисуют на льду таинственный узор, а они пристально наблюдают за тобой и весело смеются.
