– Ты лучше взгляни на тех трех симпатичных девушек, – сказал я. – Их коньки рисуют на льду таинственный узор, а они пристально наблюдают за тобой и весело смеются.
– Я понял, – сказал Петрович, – что вы замечаете нечто необычное и сюрреальное там, где я вижу лишь прозаические сценки. Научите меня сказочному восприятию – и я останусь вам верным до конца.
– Очисти лепестки своих чакр – и тогда воспримешь мистерию мира, – ответил Джи. – Начни рисовать храмы. Это одна из самых мощных техник по очищению восприятия.
– Да как я могу рисовать храмы, – пробурчал Петрович, – если я постоянно должен убирать в номере, готовить еду, вести дневник и таскать ящики?
– Угомонись, Петрович, – сказал я, подставляя лицо падающему снегу.
– Я решил объявить Норману ультиматум, – произнес Джи.
– Если он запретит вам работать – я увольняюсь. Мы являемся цельной командой, Школой на колесах, и нас никто не сможет разлучить. Мы всегда идем против течения.
По возвращении в гостиницу Джи один пошел к Норману, а мы остались в холле, напряженно ожидая результата переговоров. Петрович курил одну сигарету за другой, а я пытался помнить себя и не отождествляться с вихрем негативных эмоций.
– Какая серьезная машина для чистки обуви, – вдруг услышал я смех Черы, – учит обращаться с людьми только в приказном тоне: "Опусти пять копеек".
Чера бросил пятак в прорезь и подставил автомату свой башмак. Раздался щелчок и короткое жужжание. Чера подозрительно вытащил по-прежнему грязный ботинок.
– Так я и знал, – рассмеялся он. – "Опусти пять копеек и катись на …!"
– Фаллический прыжок к желтой сливе! – истерично расхохотался Петрович, и мрачная туча ожидания рассеялась сама собой.
Тут в холле появился Джи вместе с улыбающимся Норманом.
– Вы должны взять всю работу по сцене в свои руки, – неожиданно заявил Норман. – Я ожидаю от вас лучшего. Ты ведь, Петрович, на целую голову выше вьетнамца! А ты знаешь, что американцы в них стреляли резиновыми пулями, и раны не заживали несколько месяцев? Я здесь одичал от тоски, как людоед. Эта Калуга – такая глухомань, ни культуры, ничего, просто джунгли…
"С Норманом к Просветлению не попадешь ", – подумал я.
– Хорошо, Чера, что я вас встретил, – продолжал Норман. – Вы должны что-то сделать с моей подзвучкой, а то я себя совсем не слышу.
– Это точно, – тихо добавил Джи, – он забыл голос своей сущности.
– Я налажу вам связь, – проникновенно сказал Чера, и они с Норманом ушли.
– Пришлось проиграть начальству очередную партию в шахматы, – сказал Джи, – а также взять на себя весь его яд. Теперь Норман в более сущностном состоянии, и проблем у него с вами нет.
– Когда-нибудь и я смогу делать так же, – с завистью прошептал Петрович.
– Когда же мы окажемся в высших мирах? – с надеждой спросил я.
– Вы сами являетесь входом в рай и в ад, – ответил Джи. – Но почему-то вы абсолютно уверены, что можете автоматически достичь высших миров.
Алхимическое Делание – это тайное искусство сочетания Подвига и Жертвы. Если вы ничего не приносите в жертву, то алая роза любви вашего сердца никогда не раскроется. Для проникновения в сущностные пространства сэлфа необходимо отделить в душе грубое от тонкого, отделить возвышенное, героическое, благородное – от инертного, тупого, бессмысленного.
Вы должны найти в себе лидирующие, восходящие "я". Этих "я" очень мало, они скрыты и разбросаны по всему вашему внутреннему составу. Задача в том, чтобы найти их, выявить, поддержать и объединить в рабочую группу, которая поведет безжалостную борьбу с сотнями других ваших "я", являющихся инертным составом.
Возникает вопрос: в чем здесь искренность? В том ли, чего от вас хотят инертные "я"? Они бесконечно пожирают энергию, время, пространство и шансы на духовный рост. Или искренность – это героическая попытка найти те немногие "я", которые решили не сдаваться в плен окружающей бессмыслице и смерти, – найти и объединить их между собою, не вызывая подозрений у агента Люцифера – кундабуфера, который пресекает любую попытку к духовному возрождению.
Джи нарисовал в моей тетради два круга. Один из них он почти весь заштриховал, оставив лишь узкий светлый сектор.
– Светлый сектор – это ваша рабочая группа, которая живет по двадцати четырем законам, а заштрихованная часть – это инертная масса, которая живет в собственном аду, под давлением девяноста шести законов.
Во втором круге он, наоборот, заштриховал лишь узкую полоску, сказав:
– А вот это должно быть вашим конечным состоянием, где почти вся ваша внутренняя территория принадлежит рабочей группе.
Искренность – это безжалостная битва рабочей группы с инертной массой за внутреннюю территорию. Инертная масса является питательной средой, и ее нужно отвоевать. Для этого необходима воля к борьбе и ярко пламенеющий дух.
Гастроли в Калуге закончились, и ночным поездом мы отправились в Москву.
Петрович вышел покурить в тамбур, и я пошел вместе с ним, за компанию.
– Последняя сигарета, – сказал он, закурив. – Эх, забыл купить.
Дверь в тамбур заскрипела, и появилась физиономия барабанщика Стаса.
– А вы что в ресторан не идете? – спросил он.
– Не хочется, – ответил я дипломатично.
– Опять куришь и кашляешь! – обратился он к Петровичу. – Ты что, не знаешь, что к Абсолюту с сигаретами не пропускают?
– Не прикалывайся, – недовольно ответил Петрович, жадно затягиваясь, но вдруг поперхнулся.
– Это по поводу твоего недоверия, – ухмыльнулся Стас. – Хотите, зачитаю вам из "Калужских новостей"? " он изобразил разворачивание газеты. – Редакция приносит извинения: вместо "в нашем театре выступает сионист Пердюк" следует читать "выступает пианист Сердюк".
– Ладно, я брошу курить, – расхохотался Петрович и выронил сигарету.
Глава 9. Противостояние мистических дам
12 января 1983 года.
Прибыв в Москву, мы сразу направились в Красково, в избушку на курьих ножках. Госпожа Гиацинта отсутствовала, а Фея радостно встретила нас. На кухне было пусто: ни крошки хлеба, ни зернышка риса, только одинокая головка чеснока болталась на ниточке в углу.
– Это защита от нечистой силы, – вымолвила Фея, заметив мой удивленный взгляд.
– Срочно отправляемся в магазин, – произнес Джи.
Фея накинула белую шубку.
– Я иду с вами. Советую для начала заглянуть в пивной ларек, – сказала она. – Туда сегодня завезли свежее пиво и бочку тихоокеанской селедки.
Пройдя по заснеженной тропинке, мы вышли на крутой склон реки, где одиноко стояла пивная будка. Румяная продавщица налила нам в десятилитровый бочонок пенящегося пива. Мы заказали по большой кружке и разместились у зеленой стойки, покрытой пивными наледями.
– Петрович, – напомнил Джи, – нарежь нам селедочки – мы сейчас отпразднуем пикник на обочине.
Петрович, брезгливо морщась, полез в карман за перочинным ножиком.
– Как бедный Ягненочек по вас соскучился! – вздохнула Фея, попивая пиво.
– Пора нам начать более глубоко осваивать Москву, – предложил Джи. – В провинции у нас возможностей намного больше – благодаря поддержке "Кадарсиса". А вот сумеем ли мы развернуться в Москве, на своей собственной энергетике?
– Вчера я беседовала с Сильвером, – сообщила Фея. – У него простаивает двухкомнатная квартира. Он сейчас сидит дома и ожидает прихода силы.
– Некогда Сильвер был моим ординарцем, – задумчиво произнес Джи, – но затем облажался и ушел с передней линии фронта в тыловой запас. Но раз через Фею мистический мэр города направляет нас к Сильверу, то придется вытащить его из запыленного ящика на свет Божий. Алхимик работает с любым материалом, превращая все в золото, или, по крайней мере, в медь,
– Я с удовольствием встречусь с пиратом Сильвером! – воскликнул я.
– И я хочу пожать ему руку, – добавил Петрович.
– Господа, – обратился к нам Джи, – мы сейчас же отправляемся в гости.
– А как же бедный Ягненок? – обиделась Фея. – Опять Волк его бросает!
– Я беру тебя с собой, – сказал Джи.
– Нет, я лучше останусь писать картину, – ответила Фея. – Вы только оставьте Ягненку бочонок пива и пару селедочек из Тихого океана.
Мы застали Сильвера бодрым и воодушевленным.
– Заходите, я как раз сижу один, пью водку. Это, конечно, для головы плохо, но зачем нам в России голова? Нам нужны доброе сердце, фаллос и сияющие глаза. Я часто думаю, что на самом деле я – неудавшаяся инкарнация Конфуция. В Москве его душа получила мало шансов проявить себя.
Мы устроились на кухне.
– Чем ты сейчас занимаешься? – обратился к нему Джи.
– Стираю личную историю да пишу о былом.
