— Ну, а конкретнее? — настаивал Эдик.
— С твоей, с Абдыбаевой или иной позиции я — некоторая часть. С моей позиции нет ничего, что не существовало бы вне меня. Ваше Сознание отметит в себе меня частью. То же самое мое Сознание отмечает по отношению к вам. Но если каждый из вас посмотрит через свое личное Сознание, то он удивится, что нет ничего вне Сознания. Все в Сознании части так, что даже Бог в нем часть.
Эдик сел на большой камень.
— Потрясающе! Я почувствовал это, когда следовал за твоими словами, — выдохнул он. — Но как же быть со Вселенной?
— Какой Вселенной? Есть ли еще какая-то другая кроме той, которая в твоем Сознании?
— Да, иного нет, — удовлетворенно сказал он.
— А если сейчас объявят, что открыты новые планеты? — сказал Абдыбай. — Или откроешь астрономию?
— Ровно настолько оно и прибудет в Сознании.
— Оригинально! — подпрыгнул Эдик. — Назови Василь это принципом присутствия.
— Получается, что вы скатились на субъективный идеализм? — засомневался Абдыбай.
— Бери глубже! — выпалил Эдик. — Это же потрясно! И субъективный идеализм и объективный идеализм — все это части моего Сознания.
— Бог ты, что ли? — настаивал Абдыбай. — А космос?
— Что ты пугаешь его? — спросил я Абдыбая.
— Как это «пугаю»? — удивился он. — И не собирался.
— По некоторой договоренности условились, что Космос огромный. Ну и что? А на самом деле? Пошарь там в своих мозгах. Думаю, что ты нащупаешь в них только это маленькое слово «Космос».
— Да каждая звезда больше нашей планеты, — начал горячиться он. — Сколько ты видишь звезд в небе?!
— Меньше, чем пока под моей подошвой, — спокойно ответил я. — Мы приняли разные точки отсчета: я со стороны Сознания, ты — с внешней стороны. Общего языка мы никогда не найдем. Все научные доказательства представлены частями в моем Сознании.
— А те, которые ты знаешь?!
— На нет и суда нет. Следовательно, есть от них тот представитель, который называется предположение, — держал я точку отсчета «Сознание». — Еще раз повторяю: мы не найдем общий язык. Ты принял некоторые законы ума за единственные и им же их средствами находишь доказательства. Я вынул себя из этих средств, так как они — сами части Сознания, и говорю, что вся продукция этих частей все равно не может быть больше Сознания. У тебя твое Сознание есть часть твоих конструкций и законов конструирования. У меня наоборот — все конструкции и принципы есть часть Сознания.
— Кто же прав? — спросил Эдик.
— Я отвечу вопросом. Можешь ли ты жить чужую жизнь?
Эдик широко раскрыл глаза.
— От тебя с ума сойти можно! Если я отвечу, что чужую жизнь жить не дано, то ты тут же скажешь, что все, что есть в Сознании, это и есть жизнь.
— Да, и в том будет правда, но… тогда придется признать внешний мир таким же своим телом, как это: с руками, ногами, головой.
Тут знаком руки я остановил их и тихо сказал:
— Внизу, возле речки я чувствую человека.
Эдик с Абдыбаем стали внимательно все просматривать, но ничего не увидели.
Знаком я показал, чтобы они следовали за мной. В глубине ущелья бормотала говорливая река.
Молодой, крепкий юноша неподвижно сидел. Хотя он сидел к нам спиной, я чувствовал, что глаза его закрыты. Он медитировал. Он слушал бормочущую реку и одновременно за пределами досягаемости слуха.
Мы были на предгорке, метрах в ста от него. Вдруг его сущность телесного и Сознания состояний стали менять себя на фокусировку: мы попали в поле внимания. Он не обернулся, но стал двигать энергию Чи в теле. Затем живо встал, подошел к берегу и с легким криком «срезал» тополь ногой.
— Нас заметил, — объяснил я спутникам. — Жаль тополь. Красавец был. Здоровый, радостный.
— За что он его так? — спросил Абдыбай.
— Нас предупреждает.
— Но он нас не видит, — удивился Эдик. — Он спиной сидит, да и мы за деревьями.
— Это то же самое «зрение», о котором мы говорили. Потом я постараюсь вам объяснить, а сейчас пойдем к нему, — направился я к парню.
Юноша не щелохнулся даже тогда, когда галька зашуршала под нашими ногами.
Я «перемахнул» на другую сторону реки с поворотом так, что оказался против его лица. Юноша смотрел на меня.
«Слепой на конкретное», — отметил я, так как тело его было в боевой готовности.
На мой жест приветствия он ответил кивком и встал.
— Василий, — представился я. — А это Абдыбай и мой брат Эдик.
— Мое имя трудное для русских, — ответил без акцента юноша. — Зовите меня Дун.
— Ты из рода Ша? — спросил я.
Он кивнул головой и посмотрел искоса в сторону сломанного тополя. Ему самому было неловко. Сколько раз он обещал себе не давать волю вспышке при кажущейся опасности. Наш дружелюбный вид был ему укором.
Я поднял огромный камень и кинул его на ту сторону реки. Юноша с восхищением посмотрел на такой «рекорд».
— Мы хотели бы остановиться в вашем селении, — обратился я к нему. — Мы интересуемся бытом народов. Кроме того, нам нужно пополнить провизию.
— Вы можете остановиться у нас, — сказал Дун. — Я только спрошу у дедушки.
Селение располагалось в складках ущелья. Горы были здесь пологие. Гладкая на глаз зелень покрывала склоны гор. Мест ХУМ было мало. Словно маленькое плоскогорье, место селения раскинулось на просторе ТАО. Радостно, легко, просторно глазу. Ощущение чистоты было здесь.
Дун повел нас к своему дому. Вдалеке парни о чем-то разговаривали. Один из них свистом разогнал лошадь, догнал ее на всем скаку и запрыгнул в затяжном полете. В седле он сидел лучше, чем на стуле. Парни стали обсуждать этот трюк. Юноша подскакал к ним и резко затормозил. Конь встал, как вкопанный, а юноша полетел через его голову, так что сделав сальто, оказался на ногах возле друзей. Дун удовлетворительно отметил, что я с восхищением смотрю на это.
В одном из двориков я увидел девушку, которая шла как-то странно. Плавность и мягкость ее походки непрерывно пунктировалась чуть заметными остановками. Это был не танец.
«Она пунктирует Чи!» — с восхищением смотрел я. Все ждали, пока я любовался.
«Это для меня новое, — размышлял я, когда мы двинулись дальше. — У Вэй тоже делает остановки в боевых движениях. Но там это скорее фиксация положения и мышц. Здесь же — настоящая речь, построенная языком Чи».
Я повел Чи по группе меридианов Радостного Яна и с удовольствием отметил, что знаки препинания в языке Чи мне даются легко.
Юноша еще раз удовлетворился, что я понимаю, что к чему. В его голову пришел дерзкий план. Он набрал большое Чи и вывел его на меня, так, словно мы договорились играть в баскетбол. Чи пришлось мне на группу меридианов Освежающий Инь. Это та группа, которая создает веселость и шутливость в настроении. Остановив ее только что подсмотренной у девушки пунктуацией в кольце горла, я перебросил Чи себе на группу Радостный Ян. Это произошло несколько раз. Энергия замыкалась на мне так долго, что Дун посмотрел удивленно на мое, раскрывающееся светом Чи, лицо. Весь этот огромный поток я обрушил на него. Тело его дернулось. и он, на удивление Эдика и Абдыбая, стал громко смеяться. Я выровнял у него Чи. Дун смотрел теперь на меня с почтением и не как на равного.
Во дворе, куда нас привел Дун, мыла медную посуду девушка. Ее смоляная коса была чуть ли не до земли. Глаза, как две стремительные птицы, скользнули по нам.
— Сестра, — без особых представлений, словно небрежно, бросил Дун и обратился к ней. — Приготовь нам чай. Зеленый.
Без вида послушания девушка тут же стала разжигать кизяком и хворостом печку, сложенную во дворе. Ее движения были так свободны, словно это она давно решила заварить душистый чай.
— Мы живем с дедушкой, — сказал Дун. — Родители живут у другого брата. Дедушка обучает нас.
Теперь я заметил легкую фигуру, сидящую на настиле в тени деревьев. На глаз воспринимался прозрачный старичок с белой длинной бородой. Узкое лицо было едино с бородой, такое же светлое и легкое. Наклоном головы и жестом рук он приветствовал нас. Дун подошел почтенно к нему и что-то горячо стал говорить. Старик усмехнулся и одобрительно махнул рукой. Он сидел в четкой позе Сидхасана так, что меня это удивило. Колени ровно касались земли, а таз словно был стулом для туловища. Позвоночник гибко двигался на этом основании. Грудная клетка и шея не прижимались ни внутренними органами, ни мышцами. Он был по-молодому здоров.
— Сколько лет дедушке?! — вырвалось у меня, когда Дун повел нас в тенистую беседку, украшенную виноградом и цветами.
— Говорит, что сто двадцать, — засмеялся он. — Но мы думаем, что больше. Молодым хочет быть.
В Азии древние старцы — не редкость. Но то — старцы. Этот же по легкости и здоровью был равен молодым. Он не уступал своим внукам и в Чи.
