Арне снова схватил микрофон.
«Где Таннер?» — несколько раз спросил он ясным и твердым голосом. «I Sverige!» (В Швеции!) — прозвучал спокойный ответ.
«Я не верю, что вы есть! — энергично добавил Арне, еще не слыша ответа. — Вы не существуете! Как вы ответите, если вы не можете ответить?».
«Вздор!» — ответил тот же самый голос, который мы слышали при воспроизведении пленки.
«Где холодно?» — упорствовал Арне и несколько раз повторил свой вопрос, однако ответа не последовало.
Большинство из нас чувствовало себя неловко. Какая — то неуверенность, или, лучше сказать, страх перед неизвестностью стал ощущаться в комнате. Напряженность нарастала.
Позже, когда доктор Бьеркхем и сестра моей жены Анника ушли, мы с Арне решили продолжить запись в мастерской.
Кто-то из женщин, кажется, жена Арне, предложил посидеть тихо и дать магнитофону поработать какое-то время.
То, что из этого вышло, было очень странно. Мы сидели тихо в течение трех минут. На пленке можно услышать приглушенные звуки улицы. Внезапно мужской голос решительно и выразительно произнес: «Grecola!».
Несколько секунд царила тишина, затем жена Арне нарушила молчание: «Если бы мне не было так страшно, я бы сходила на кухню. Моника, пойдем со мной?». Сын Эльз-Мари спал на кухне.
Только три года спустя я узнал, что означает «Grecola», и произошло это благодаря доктору Альфу Альбергу, навестившему меня в 1963 году. «Grecola» - слово, употреблявшееся в Римской империи и носившее оттенок пренебрежения. Это было латинское прозвище трусливого грека. Его можно было бы перевести как «трусливый маленький кролик».
Здесь я должен особенно подчеркнуть, что в большинстве записей значение отдельных, кажущихся бессмысленными слов выяснялось намного позже, иногда через несколько лет. Как бы банально и бессвязно они не звучали, во всех них скрывались особенное значение и смысл.
Читатель наверняка задаст вопрос, что означают, к примеру, слова «tanner- tanner!». Мы тоже тщетно ломали над этим голову, но никто из нас не смог предложить удовлетворительного объяснения. В 1963 году я был в гостях у женщины из Центральной Швеции. Ее жених покончил жизнь самоубийством, и она в отчаянии собиралась сделать то же самое.
В таких случаях объяснения, утешения и проповеди не помогают. Только истинное сочувствие и понимание могут смягчить и облегчить боль потери и одиночества.
Позже между нами состоялось множество телефонных разговоров, а однажды я получил от нее книгу, написанную английским ученым доктором Л. Джонсоном. Она называлась «Большая проблема». Книга вышла в свет перед Второй мировой войной. Женщина обратила мое внимание на страницу, где приводилось послание, принятое одним медиумом от умершего. «Исследуйте все возможные способы беспроводной коммуникации! Мы, умершие, готовимся войти с вами в контакт таким образом. Все зависит только от длины волн…».
Когда я листал книгу, мой взгляд упал на слово «Таннер», напечатанное два раза на одной странице. Это была фамилия одного известного английского медиума.
А теперь вернемся обратно в декабрь 1959 года, когда мы с Арне начали сеанс записи у меня в мастерской.
Мы оставили женщин — жену Арне Эльз-Мари и мою сестру Элли — в гостиной, отнесли магнитофон в мастерскую, поставили микрофон в углу, закрыли за собой дверь и включили оборудование. Арне беспокойно ходил взад и вперед. «Холодно, как холодно!» — произнес голос на пленке. Арне, не слыша этих слов, зафиксированных только магнитофоном, продолжал мерить шагами комнату.
«Кажется, они ждут, чтобы мы что-то сказали., - заметил он и продолжил вполголоса, — впрочем, им тоже нужно сделать паузу».
«Ничего подобного», — перебил его голос на немецком языке, слышимый только на пленке.
«Нет, мы останемся у оборудования., - здесь голос переключился на шведский, — . с утра до вечера и до глубокой ночи». И закончил по-немецки: «Холод, какой же в вас холод!»
Эта фраза была произнесена громким голосом и без сомнения, была ответом на многократно повторенный вопрос Арне.
Двое экспертов по аудиозаписи из Стокгольмского университета позже изучили эту пленку.
К этому я еще вернусь.
Голос, произнесший фразу «Холод, какой же в вас холод!», звучал несколько хрипло. Он напомнил мне голос, сказавший в самом начале «tanto- parties». Когда мы дали нашим женщинам послушать запись, это произвело настоящую сенсацию. Все говорили наперебой, и только Арне сидел, глубоко задумавшись. Позже он признался, что понял смысл ответа. В нас царит холод, когда мы чего-то боимся. До того, как наши гости ушли, Арне включил магнитофон еще раз. Мы были вдвоем в мастерской, и я сказал что-то вроде: «Пока разум сам не осознает, что может существовать и другая сфера бытия, никакие доказательства не помогут».
«Но, Фридель, — перебил меня Арне. — Я думаю.». «GoerNi?» (Действительно? — по-шведски), — весело вставил мужской голос. Так закончился наш эксперимент вечером 28 декабря.
Записи в канун Нового года. — «Благословение миру, аллилуйя!» — Колокольный звон в сопровождении хора.
Как выяснилось, контакты с помощью микрофона были временной мерой с ограниченными возможностями и зависели от звуковых частот. Поэтому из-за несовершенной связи продолжительные и непрерывные разговоры были невозможны. По этой же причине все казалось таким бессвязным и спорадическим. Тем не менее, эти первые попытки коммуникации представляли собой удивительно интересный феномен, даже если их и нельзя сравнить с контактами, последовавшими позже.
Я хотел бы вкратце рассказать об одном интересном сеансе записи, который состоялся в канун Нового года. Около 23.00 я вставил новую пленку в магнитофон, в надежде сделать записи около полуночи, когда мы будем встречать Новый год. Оборудование, как обычно, находилось в мастерской, а микрофон в гостиной, примерно в трех метрах от радио, передававшего новогоднюю программу на малой громкости.
Я задал своим неизвестным друзьям беззвучный вопрос; я хотел знать, кто они. Сразу в начале записи кто-то произнес: «Бисмарк!». Потом раздался женский голос, который запел мелодию в той же тональности, что звучала по радио: «Только немцы».
Спустя некоторое время тот же женский голос продекламировал с некоторого расстояния: «Благословение миру, аллилуйя!»
В этом очень мягком, почти детском голосе слышался тембр высокого сопрано. Конец песни утонул в наших голосах. Наш разговор проходил непринужденно, потому что никто кроме меня не задумывался о том, что мы ведем запись голосов «призраков» через микрофон. Дети веселились, играли и с нетерпением ждали, когда часы пробьют двенадцать.
Внезапно, когда в нашем разговоре произошла пауза, послышался голос моего друга из Помпеи Паскаля, который очень тепло обратился ко мне по имени. Паскаль был одним из моих самых верных друзей. Он скоропостижно скончался через месяц после моего отъезда из Помпеи в августе 1958 года.
В этот новогодний вечер ко мне много раз обращались по имени незнакомые женские голоса. Потом снова появилось уже упомянутое сопрано и начало торжественно декламировать: «Федеричи, прощение всем, простите нас в сердце вашем.». Конец фразы затерялся в шуме наших голосов.
Когда я на следующий день воспроизвел запись на скорости 3 3Л дюйма в секунду, я услышал странную языковую метаморфозу: «Не давай нам уснуть, сегодня ты можешь спрашивать», — пробормотал сонный голос по-немецки.
Вскоре после полуночи Шведская радиовещательная компания передавала органный концерт Брамса. Тут снова зазвучал легкий женский голос, который начал исполнять собственные импровизации в сопровождении органного соло. Концерт передавался из Старой церкви (Оатіакугкап). Этот голос с мягкой интонацией и теплым вибрато был слышен только на пленке.
К сожалению, к записи примешивались наши голоса, поэтому можно было разобрать только некоторые слова и обрывки простых фраз. «Мир всем. благословение, благословение. аминь», — это были единственные слова, пробивавшиеся через шум нашего разговора. Пение звучало, как будто издалека.
