защищаю дело свое: ибо воспользовавшись словами блаженнаго Павла (Деян. 26, 2), его делаю за себя ходатаем пред тобою, так как известно мне, что он проповедник истины, а ты, боголюбивейший Август, охотно внимаешь словам его.
О делах церковных и о составленном против меня заговоре благоговению твоему достаточно засвидетельствовало писанное столь многими епископами. Также раскаяние Урзация и Валента довольно всем показало, что не было никакой правды в их обвинениях. Столько ли значительны свидетельства других, сколь значительно ими сказанное, когда написали они: «Мы лгали, выдумывали, все сказанное на Афанасия чистая клевета»? Добавлением же к очевидному доказательству, если соблаговолишь доведаться, послужит то, что обвинители при мне ничего не доказали на пресвитера Макария, без меня же, наедине делали, что хотели. Но о таковых действиях первоначально Божий закон, а потом и наши законы определили, что не имеют они никакой силы. И из сего, конечно, и твое благоговение, как правдолюбивое и боголюбивое, усмотрит, что свободен я от всякаго подозрения, а обвинителей моих признает клеветниками.
2) О доносе же, какой сделан на меня твоему человеколюбию касательно благочестивейшаго Августа, блаженной и вечной памяти брата твоего, Констанса (так как враги разглашают и осмелились писать это), прежние доносы достаточно доказывают, что и он несправедлив. Если бы и другой кто стал говорить это, то дело было бы и тогда сомнительно, имело бы нужду во многих доказательствах и личных уликах. А если те же, кем выдумано прежнее, сложили и это, то прежним не в полной ли мере доказывается, что и последнее выдумано? Поэтому опять говорят наедине, думая, что можно ввести в обман твое богочестие. Но они ошиблись, не как им хотелось, выслушал ты их, но по великодушию своему дал и мне возможность оправдаться. Если не вдруг ты подвигся и наложил наказание, то не иное что значило сие, но то, что как правосудный Царь ожидаешь оправдания от обвиненнаго. И если удостоишь выслушать оное, то уверен, что и в этом осудишь продерзливых и не боящихся Бога, который заповедал: ничтоже ложно от языка цареви да глаголется (Притч. 24, 22).
3) Подлинно стыжусь оправдываться в том, о чем, думаю, не упомянул бы уже и сам обвинитель в моем присутствии, ибо в точности известно ему, что и сам он лжет, и я не повредился столько в уме и не дошел до такого изступления, чтобы можно было предположить о мне, будто бы помыслил даже что-либо подобное. Посему, если бы спросили меня другие, не стал бы я отвечать, чтобы слушающих не оставить в недоумении даже на время моего оправдания. Перед твоим же благоговением оправдываюсь громким и ясным голосом и, простерши руку, как научился у Апостола, свидетеля Бога призываю на мою душу (2 Кор. 1, 23). И как написано в царственных историях, да позволено будет и мне сказать: свидетель… Господь и свидетель Христос Его (1 Цар. 12, 5), что о благочестии твоем никогда не упоминал я худо пред братом твоим, блаженной памяти благочестивейшим Августом Констансом, и не раздражал его, как наклеветали эти люди. А если когда входил я к нему, и при мне упоминал он о твоем человеколюбии (было же это, когда Фаласс прибыл в Питивион, а я жил в Аквилеи), то (свидетель Господь) упоминал я о твоем благочестии и говорил то, что Бог да откроет душе твоей, чтобы донесших тебе на меня осудил ты за клевету. Прости, человеколюбивейший Август, в том, что говорю тебе это, и удостой меня великаго твоего снисхождения. Ни христолюбивый Констанс не был так легкомыслен, ни я столько дерзок, чтобы вести нам разговор о подобных вещах и мне клеветать брату на брата, перед Царем отзываться худо о Царе. Не обезумел я еще, Царь, и не забыл, что говорит Божие слово: и в совести… твоей не клени царя; и в клети ложницы твоея не клени богатаго: яко птица небесная донесет глас твой и имей криле возвестит слово твое (Еккл. 10, 20). Если же не остается скрытым, что и наедине говорится о вас царях, то вероятное ли дело, чтобы стал я говорить о тебе в присутствии Царя и при стольких предстоящих? Ибо никогда не видал я брата твоего один, и он никогда не беседовал со мною одним, напротив же того, всегда ходил я к нему с епископом того города, где жил, и в присутствии там других. Вместе являлись мы к нему, вместе и уходили. Об этом может засвидетельствовать Фортунатиан, епископ Аквилейский, то же в состоянии сказать отец Осия и епископы: Криспин Патавский, Лукилл Веронский, Дионисий Лиидский и Викентий Кампанийский. поелику же скончались Максимин Триверский и Протасий Медиоланский, то может засвидетельствовать бывший магистр Евгений, потому что он стоял при дверях и слышал, о чем просили мы Царя и что соблаговолил он сказать нам. Почему, хотя и этого достаточно для доказательства, однако же дозволь пересказать и причину моей отлучки, чтобы и за это осудил ты доносивших на меня напрасно.
4) По отбытии из Александрии, отправился я не ко двору брата твоего и не к кому-либо другому, а единственно в Рим и, предложив Церкви о своих делах, о чем только и была у меня забота, проводил время в церковных собраниях. К брату твоему не писал я, кроме того случая, когда Евсевий написал ему против меня, и мне, будучи еще в Александрии, нужно стало защищаться, и когда по повелению Констанса изготовить списки Божественных Писаний сделал я и отослал их. Ибо, защищаясь перед твоим богочестием, должно мне говорить правду. Итак, по прошествии трех лет, в четвертый уже год пишет он ко мне, приказывая явиться к нему (был же он в Медиолане). Разспрашивая о причине (ибо не знал ея, свидетель в том Господь), осведомился я, что некоторые епископы, пришедши к нему, просили написать к твоему благочестию о том, чтобы составить Собор. Поверь, Государь, так было дело, и я не лгу. Посему, прибыв в Медиолан, увидел я великое его человеколюбие, потому что соблаговолил видеть меня и сказать мне, что написал и послал к тебе, прося составить Собор. Когда же я жил в сказанном выше городе, снова послал меня в Галлию, куда прибыл и отец Осия, чтобы оттуда отправиться нам в Сардику. По окончании же Собора, когда жил я в Наиссе, писал он ко мне, и отправившись оттуда, проживал уже я в Аквилее. Здесь застигло меня письмо твоего богочестия, и отсюда опять вызванный блаженной памяти Констансом и
