возвратясь в Галлию, таким образом, прибыл я к твоему благочестию.
5) Какое же место или какое время наименует обвинитель, где, как доносил он, говорено мною подобное? Или в чьем присутствии дошел я до безумия произнести такия слова, какия будто бы, как лгал он на меня, вымолвлены мною? Кто подтверждает это? Кто этому свидетель? Ибо, яже видеста очи его, то должен он говорить, как повелевает Божественное Писание (Притч. 25, 8). Но обвинитель мой, конечно, не найдет ни одного свидетеля тому, чего не было. А свидетелем в том, что не лгу, сверх истины, имею и твое благочестие. Ибо зная, что ты весьма памятлив, прошу привести себе на память слова, какия произносил я, когда благоволил ты видеть меня в первый раз в Виминакии, во второй в Кесарии Каппадокийской и в третий в Антиохии. Отзывался ли я при тебе худо об огорчившем меня Евсевии? Чернил ли кого из обидевших меня? Если же не очернил я тех, против кого должно было мне говорить, то какое было бы безумие перед Царем говорить худо о Царе и брата ссорить с братом? Умоляю тебя: или вели обличить меня в лицо, или осуди доносчиков и будь подражателем Давиду, который говорит: оклеветающего тай искренняго…, сего изгонях (Псал. 100, 5). Что касалось до них, то они совершили уже убийство, ибо уста… лжущая убивают душу (Прем. 1, 11), но препобедило твое великодушие, даровав мне свободу оправдываться, чтобы и они могли быть осуждены как упорные и клеветники. Это пусть будет сказано о благочестивейшем блаженной памяти брате твоем, потому что и из этого немногаго, по данной тебе от Бога премудрости, можешь предположить многое и дать суд о выдуманном обвинении.
6) О другом доносе писал ли я к похитителю власти (имени его не хочу и упоминать), умоляю тебя, изследуй и суди, как тебе угодно и через кого заблагоразсудишь. Чрезвычайность этого доноса изумляет меня и приводит в великое недоумение. И поверь, боголюбивейший Царь, неоднократно разсуждая сам с собою, не верил я, чтобы мог кто дойти до такого безумия и солгать что-либо подобное. поелику же и это разглашаемо было арианами, и они хвастались, что приложили и список с письма, то еще более изумился я и, проводя ночи без сна, входил в состязание с обвинителями, как бы они были предо мною, то внезапно испускал сильный вопль, то немедленно, слезно вздыхая, молил Бога благосклонным для себя найти слух твой. Но и действительно, нашедши его таким по благодати Господней, снова недоумеваю, какое положить начало оправданию. Как скоро решаюсь говорить, всякий раз удерживает меня ужас приписываемаго мне поступка.
В разсуждении блаженной памяти брата твоего, конечно, был правдоподобный предлог к клеветам, потому что я удостаивался видеть его, и он благоволил писать о мне к твоему братскому расположению, неоднократно, когда бывал при нем, оказывал мне честь и отсутствующаго вызывал к себе. Свидетель же Господь, и свидетель Христос Его, что не знаю диавола Магненция и вовсе не имел о нем сведений. Поэтому какия же отношения у незнакомаго с незнакомым? Какой предлог побудил писать к такому человеку? С чего бы начал я письмо, решившись к нему писать? Не с этого ли? «Прекрасно ты сделал, убив того, кто оказывал мне честь, чьих благодеяний никогда не забуду! Хвалю за то, что умертвил знаемых мною христиан, мужей, преисполненных веры. Хвалю, что лишил жизни тех, которые радушно приняли меня в Риме (именно, блаженную твою тетку, в подлинном смысле, Евтропию [1]), праводушнаго Авутирия, самаго вернаго Спирантия и многих других людей превосходных».
7) Даже и подозревать меня в этом обвинителю, не признак ли сумасшествия? Ибо что опять убедило бы меня довериться ему? Какое надежное для себя усмотрел бы я в нем расположение? Не то ли, что убил он собственнаго своего владыку, стал неверен друзьям своим, нарушил клятвы, вознечествовал пред Богом, против Божия суда употребляя в дело отравителей и чародеев? С какою совестию изрек бы ему свое приветствие, когда его неистовство и жестокость повергли в печаль не меня одного, но и всю обитаемую нами вселенную? Великою и глубокою благодарностию обязан я ему за то, что блаженной памяти брат твой наполнял церкви приношениями, а он сего дародателя умертвил и не уважил, злодей, видя все это, не убоялся благодати, дарованной блаженному в крещении, но, как губительный и злокозненный какой демон, вознеистовствовал против него! Посему блаженной памяти брату твоему это обратилось в мученичество, а он, наконец, преследуем был, как узник, стеня и трясыйся, подобно Каину (Быт. 4, 12), и чтобы в смерти уподобиться Иуде, наложил сам на себя руки и понесет на себе сугубое наказание на будущем суде.
8) Такому-то человеку почел меня другом доносчик, или может быть, и сам он не почитал, но, как враг, выдумал невероятное, в точности зная, что лгал. Но кто бы он ни был, желал бы я, чтобы предстал он здесь и пред самою истиною (ибо мы христиане что говорим как бы в присутствии Божием, то вменяем в клятву) допрошен был: кто из нас радовался, когда жив был блаженной памяти Констанс, и кто более молился за него? И первый донос показывает, и всякому известно это. Если же и сам доносчик в точности знал, что таково было мое расположение, то любивший блаженной памяти Констанса, конечно, не был другом противнику его. А если был он расположен иначе, нежели мы, то опасаюсь, не то ли, что замышлял из ненависти к Констансу, ложно приписал мне?
9) А я, приведенный этим в удивление, недоумеваю, что надобно сказать в свое оправдание, и себя единственно осуждаю на тысячи смертей, если вообще падет на меня хоть какое-либо в этом подозрение. Пред тобою же, правдолюбивый Царь, оправдываюсь смело. Умоляю, как сказал выше, изследуй дело, тем паче, что имеешь свидетелями тех, которых отправил он некогда к тебе послами, именно Сарватия и Максима, епископов и бывших с ними также Клементия и Валента. Осведомись, умоляю тебя, принесли ли они ко мне письмо, ибо это и мне послужило бы поводом писать к нему. Если же не писал он ко мне и не знал меня, то как было писать мне, не знав его? Спроси, не вспоминал ли я, видевшись с Клементием, о блаженной памяти Констансе и, по написанному, не омочал ли одежду свою слезами (Псал. 6, 7), представляя в уме его человеколюбие и христолюбивую его душу? Осведомись, как, услышав о жестокости сего зверя
