Однако улыбка дона Хуана подталкивала к продолжению разговора. Для меня была очень важна еще одна тема – его друг дон Хенаро и то странное воздействие, которое оказывали на меня его поступки. Каждая встреча с ним сопровождалась совершенно неописуемым расстройством всех моих органов чувств. Услышав мой вопрос, дон Хуан рассмеялся.
– Хенаро поразителен, – сказал он. – Но пока нет смысла говорить о нем или о его воздействии на тебя. Для этой темы у тебя еще недостаточно личной силы. Подожди, когда она у тебя будет, тогда и поговорим об этом.
– А если у меня ее не будет никогда?
– Если ее у тебя никогда не будет, значит, мы никогда и не поговорим.
– Но когда же она у меня появится при моих-то темпах продвижения?
– Это зависит от тебя. Я дал тебе все необходимые знания. Теперь ты сам отвечаешь за накопление достаточной личной силы, чтобы суметь потрогать чешуйки.
– Ты говоришь метафорами, – сказал я. – Скажи лучше прямо, что мне делать. А если ты мне это уже говорил, то давай предположим, что я забыл.
Дон Хуан усмехнулся и лег, заложив руки за голову.
– Ты прекрасно знаешь, что тебе нужно, – сказал он.
Я ответил, что и мне порой так кажется, но обычно я не уверен в себе.
– Боюсь, что ты путаешь понятия, – сказал он. – Уверенность в себе воина и самоуверенность обычного человека – это разные вещи. Обычный человек ищет признания в глазах окружающих, называя это уверенностью в себе. Воин ищет безупречности в собственных глазах и называет это смирением. Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя. Похоже, что ты гоняешься за радугой вместо того, чтобы стремиться к смирению воина. Разница между этими понятиями огромна. Самоуверенность означает, что ты знаешь что-то наверняка; смирение воина – это безупречность в поступках и чувствах.
– Я все время пытаюсь жить по твоим советам, – сказал я. – Может быть, у меня не всегда все получается, но я делаю все, что могу. Можно ли назвать это безупречностью?
– Нет. Ты должен делать нечто большее. Ты должен постоянно превосходить самого себя.
– Но ведь это безумие, дон Хуан. На это никто не способен.
– Есть масса естественных для тебя вещей, которые лет десять назад показались бы тебе безумием. Эти вещи не изменились. Изменилось твое представление о себе. Невозможное тогда стало вполне возможным сейчас. Не исключено, что твой полный успех в изменении себя – всего лишь вопрос времени. В этом отношении единственно возможный для воина курс – это действовать неуклонно, не оставляя места для отступления. Ты достаточно знаешь о пути воина, чтобы поступать должным образом, но тебе мешают старые привычки и нелепый распорядок жизни.
Мне показалось, что я понял его.
– Ты считаешь, что записывание – это одна из моих старых привычек, от которой я должен избавиться? Может, мне уничтожить мою новую рукопись?
Вместо ответа он поднялся и посмотрел на край чапараля. Я сказал, что получил много писем от читателей, которые уверяли меня, что нельзя писать о своем ученичестве. Они ссылались на то, что учителя восточных эзотерических учений требуют соблюдения абсолютной тайны.
– Может, эти учителя просто индульгируют [1] в том, что они учителя? – сказал дон Хуан, не глядя на меня. – Я не учитель. Я всего лишь воин. Поэтому я понятия не имею, что чувствует учитель.
– Дон Хуан, может быть, я действительно напрасно раскрываю некоторые вещи?
– Неважно, что именно человек раскрывает или удерживает при себе, – ответил он. – Что бы мы ни делали и кем бы ни являлись – все это основывается на нашей личной силе. Если ее достаточно, то всего одно сказанное нам слово может изменить нашу жизнь. А если ее мало, то пусть даже будут раскрыты все сокровища мудрости – это ничего нам не даст.
Он понизил голос, словно собирался поведать мне нечто сокровенное.
– Я хочу доверить тебе величайшее знание, – сказал он. – Посмотрим, сумеешь ли ты им распорядиться. Знаешь ли ты, что в это мгновение ты окружен вечностью? И что этой вечностью ты можешь воспользоваться, если пожелаешь?
Он выжидающе посмотрел на меня, едва заметными движениями глаз подталкивая к ответу. После длинной паузы я сказал, что не понимаю, о чем идет речь.
– Вон там! Вечность – там! – произнес он, указывая на горизонт. Затем – прямо вверх: – Или там. А можно сказать и так: вечность – это нечто здесь и здесь… – И он раскинул руки в стороны, указывая на запад и восток.
Мы посмотрели друг на друга. В его глазах был вопрос.
– Что ты на это скажешь? – требовательно спросил дон Хуан.
Я не знал, что ответить.
– Знаешь ли ты, что можешь вечно расширять свои границы в любом из указанных мною направлений? – продолжал он. – Знаешь ли ты, что одно мгновение может быть вечностью? Это не загадка; это факт, но только если ты оседлаешь это мгновение и используешь его, чтобы унести с собой свою целостность навсегда и в любом направлении.
Он смотрел на меня.
– У тебя раньше не было этого знания, – сказал он, улыбнувшись. – Теперь я открыл его тебе, но что это изменило? Пока у тебя все равно недостаточно личной силы, чтобы им воспользоваться, иначе моих слов хватило бы тебе, чтобы собрать свою целостность и направить ее на прорыв собственных границ.
Он подошел ко мне и постучал костяшками пальцев по моей груди.
– Вот границы, о которых я говорю, – сказал он. – Можно выйти за них. Мы – это чувство, сознание, заключенное здесь.
Он хлопнул меня по плечам обеими руками, да так, что мой блокнот и карандаш полетели на землю. Дон Хуан наступил на блокнот и, смеясь, смотрел на меня.
Я спросил его, не возражает ли он против моих заметок. Он сказал, что нет, и убрал ногу.
– Мы – светящиеся существа, – сказал он, ритмично покачивая головой. – А для светящихся существ значение имеет только личная сила. Но если ты спросишь меня, что такое личная сила, я отвечу, что этого мои объяснения тебе не объяснят.
Дон Хуан взглянул на запад и сказал, что до заката еще несколько часов.
– Мы пробудем здесь долго, – объяснил он. – Можно сидеть тихо или разговаривать. Для тебя молчать – неестественно, поэтому продолжим беседу. Это место является местом силы, и поэтому мы должны воспользоваться им до наступления ночи. Сиди как можно естественней, не напрягайся и не бойся. Похоже, что тебе легче всего расслабиться, делая заметки. Поэтому пиши, сколько душе угодно. А теперь расскажи мне о своем сновидении.
Этот внезапный переход застал меня врасплох. Дон Хуан повторил свою просьбу.
На эту тему можно было говорить долго. Сновидения предполагали культивирование контроля над снами до такой степени, что опыт, приобретенный в них, становился равнозначным опыту бодрствования.
