молния:
– Что ты здесь делаешь, солнышко?
Бабушка вкрадчивым взглядом ощупывала малыша, пытаясь вытащить из него ответ на возникший у неё в голове вопрос: «Что ты успел разглядеть?»
Сгорая от стыда, малыш почувствовал слабость в коленях. Теперь не баба, а он был пойман с поличным. Теперь не баба тот монстр, не дающий спать по ночам, а он, потому что так бессовестно подглядывал.
«Прости меня! Я больше не буду!»
Губы малыша остались недвижимы. Улыбнувшись, бабуля с тем же скрежетом вернула кирпич на место, надеясь, что Саша ничего не видел.
– Что ты здесь делаешь? – прохрипела старушка.
Сашенька уловил в старческом голосе нотки враждебности. Он уже не чувствовал под ногами пола и не осознавал, как пятился назад, а ручки шарили в кромешной темноте, чтобы нащупать опору. В его памяти так и остался провожающий его обратно в спальную вопросительный взгляд бабули и эта странная улыбка на её лице. Странная, беззубая, недобрая улыбка.
Пока дом наполнялся людьми, Сашенька сидел на скамье возле той самой печи, и рядом не было ни мамы, ни бабушки – никого, кто смог бы выкрикнуть в спину, карабкающемуся по ступенькам малышу: «Стой!». Саша ёрзал на месте, изнывая от желания ослушаться маму. Всего-то надо было спрыгнуть с лавочки, пройти вдоль кирпичной стены печки и обогнуть её с тыльной стороны, чтобы добраться до приступка. А дальше ничего сложного: на карачках доползти до кладки, что тянется к потолку, и вот он кирпич торчит из стены чуть больше остальных. Саша уже представил, как его пальчики хватают прямоугольный камень красно-коричневого цвета и тянут его на себя. Детское богатое воображение, подогреваемое излишним любопытством, не давало сидеть на месте сложа руки, как наказала мама, поэтому Сашенька больше походил на малыша, который хочет в туалет.
Ход мыслей прервал скрежет петель входной двери. Гости прибывали. Некоторые из них на несколько секунд присоединялись к толпе, а затем находили себе место на длинной скамье у двери. Словно птенец ласточки, Сашенька тянул от любопытства шею, в результате чего ему удалось заметить в передней несколько горящих свечей, наполняющих дом запахом расплавленного воска. Раньше он никогда не чувствовал этого запаха. Наблюдая за тем, как дрожит белый цветок на фитиле, малыш пытался вспомнить, видел ли он такое прежде. Разве у бабушки не было свечей? Почему они так и остались на полке настенного шкафчика связанные в пучок капроновым шнуром? Почему, Ведь это так… красиво! Было настолько тихо, что Сашенька услышал, как сухо трещит свеча, вставленная в блюдо с пшеном. Точно так же, но громче трещал за окном костёр, который кто-то развёл прямо посреди двора, и теперь через окно были видны его красные языки, рвущиеся к небу. Мама никогда не разрешила бы Сашеньке подойти к такому костру. Слишком жарким и жадным было красное пламя, подобное великану с огненными распластанными во все стороны руками, которые так и норовят сожрать на пути всё, что попадется. Зачем мама развела такой большой огонь? Сашенька смотрел в окно, и ему становилось страшно. Не только от того, что рядом не было мамы и бабушки, не от разгорающегося за окном костра, а больше от того, что он остался наедине со своими желаниями, а главное – возможностями.
«Не ходи, там собачка»
«Что ты здесь делаешь, солнышко?»
… и эта беззубая странная улыбка, с чуть поведённым в сторону уголком рта, смеющаяся над маленьким человеком, который знает теперь больше, чем нужно.
«Что ты видел? Разве ты что-то видел?»
Беглый взгляд взволнованных мальчишеских глаз искал спасение где-то на потолке, затем вдруг остановился на большом прямоугольном зеркале, перед которым бабушка читала свои «песни». Бабушка любила «песни», но больше всего, пожалуй, она любила это зеркало. Была для неё в нём какая-то особая значимость и сила, доступная только ей самой. Если мама оставалась дома, а баба принималась читать, Саша понимал, что бабуля вновь встанет перед зеркалом, а мама возьмёт его за руку и отведёт в сторону, чтобы тот ни в коем случае не слушал.
– Прекрати! – однажды в отчаянии выкрикнула мама. – Ты не знаешь, к чему это может привести!
Бабушка что-то сердито фырчала в ответ, а потом Сашенька видел, как бабушка шла в переднюю, где на стене висело её зеркало. Мама уходила прочь, зажимала в кулаке нательный крестик и что-то тихо шептала себе под нос, зажмурив глаза. Сашенька ещё не понимал, почему мама так ненавидит «песни». Маленький Саша со своим однообразным в силу возраста восприятием мира находил их забавными, но маму «песни» приводили в ужас. Они были похожи на скомканные голоса различных животных, сливающихся воедино так, что казалось, будто вся скотина во дворе вдруг запела хором. Именно так впоследствии опишут местные жители исходящие порой из дома Громовых странные звуки. Как будто скотина запела хором. Не заржала, не замычала, не залаяла – запела! В итоге «песни» переходили во внутриутробные булькающие звуки, от чего баба испытывала приступ рвоты. Бабушку тошнило до появления на лице белых пятен, и в этот момент она могла хрипеть и кашлять, как умалишённая. Когда Сашенька чувствовал, что мама начинает прижимать ладони к его ушкам сильнее, чтобы тот не слышал, как бабушка изрыгает из себя проклятия, заливая пол зелёной слюной, он понимал – «песня» заканчивается. А это означало, что бабе скоро станет лучше.
А теперь зеркало кто-то накрыл плотной шалью. Даже то, что было в прихожей, и то, что над умывальником тоже, и то, что в сенях 5 у двери. Был виден только уголок деревянной рамки, которую сладил дедушка Ваня, когда старая совсем рассохлась.
Откуда-то вдруг появилась незнакомая тётя, похожая на тех, что приходили в гости к маме, когда баба ещё не читала «песни». Как и все пришедшие, женщина направилась в переднюю, но заметив на скамейке маленького мальчика, остановилась. Опустившись перед ним на колено, она спросила:
– Хочешь баранку, малыш?
Надув нижнюю губу при виде незнакомого человека, Саша кивнул. В животе урчало. Тётя оставила в пухлых ручках угощение и зачем-то смахнула слезу. Может быть, это была знакомая мамы? Ушла.
– Внук Егоровны, – шёпотом пояснил ей волосатый дедушка, стоявший возле двери.
Он сказал это так, словно на скамейке сидел не ребёнок, а нечто зловещее, к чему было лучше не приближаться. Сашенька не обратил на него никакого внимания, потому что, кусая баранку, пропустил обидные слова мимо ушей. Он по-прежнему сидел на скамье, стараясь рассмотреть, вокруг чего так плотно столпился народ в передней. Внезапно одна сгорбленная старушка прошептала что-то на ухо другой, после чего они вместе собрались на выход. Тогда-то Саша и разглядел, что в посреди комнаты на двух
