Клара осталась одна, словно единственное живое существо на земле, затерянное в серой бескрайней пустыне, где, насколько хватало взгляда, ни было ничего живого – ни человека, ни собаки, ни кошки, ни голубя, ни дерева, ни стебелька травы! Она хотела опуститься на колени, но у неё не было даже сил поднять голову. Она только устремила взгляд в окно, за которым темнел окутанный дымкой беззвёздный небосвод.
Она начала молиться, но всё ещё чувствовала себя очень одинокой.
– Господи, неужели я единственное живое существо на свете? Неужели земля пуста? Неужели из этой пустыни нет другого выхода, кроме как на небо? Господи! Неужели люди, которые хотят жить небом, всегда так одиноки? – вопрошала она.
Обессилев, Клара закрыла глаза, и даже этот кусочек неба в окне исчез из поля её зрения. По её лицу текли слёзы. Наконец она успокоилась и сильнее сжала пальцами бусинки чёток. Она сделала это с какой-то бессознательной волей к жизни, о которой никогда не подозревала. Она схватилась за эти чётки, как за спасение, за надежду.
– Пусть будет так, несмотря на огромное одиночество, в котором есть Ты, – прошептала она.
Из города донёсся звон колоколов, чистый, радостный и величественный. Клара улыбнулась сквозь слёзы.
– Господи, это для Тебя я осталась одна в этом доме, – глубоко вздохнула она. – Взгляни на меня.
Она услышала звук органа. Его музыка переплеталась со звоном колоколов, была всё явственней, всё уверенней и громче, заполнила всю комнату, зазвучала в каменных стенах, проникала в сердце Клары, тихонько убаюкивала её, наполняла покоем и блаженством. К музыке присоединилось пение сестёр. Их чистые голоса, сливаясь в одной мелодии, серебристой невидимой нитью возносились к небесам. Клара увидела внутренность храма, алтарь в сиянии свечей, священника, служащего Мессу, и сестёр, сидящих на первых скамьях и погружённых в молитву. Она видела, как они встали, и ровный ряд их фигур в монашеских одеяниях был похож на стены, какими окружают виноградники и сады. Она видела, как они опустились на колени и склонили головы. Тело её лежало на постели, но душа перенеслась туда, где была жизнь, к людям.
Месса закончилась. Клара пришла в себя. А когда вскоре после этого в келью вошли Агнесса, Бона, Пачифика, Беатриче, Бальвина, Амата, Лючия, Кристиана, Иллюмината, Анастасия, Бенвенута, Анна Лючия, Франческа, Бенедикта, Филиппа, Цецилия, а множество других сестёр остались снаружи, потому что комната была слишком мала, чтобы вместить всех, Клара улыбнулась и подумала:
«Есть великое утешение в чувстве единения. Человек уходит, а люди остаются и идут дальше. Легче умирать, когда жил не для себя. В этом действительно есть утешение».
Свет сердца
Пришла весна 1253 года. Снова зацвели сады, на лугах колыхалась сочная трава, птицы распевали в молодой зелёной листве, упоительные запахи доносились ночами с гор, а днём солнце лило на землю животворное золото. Клара чувствовала себя лучше. Иногда она по нескольку часов сидела, опираясь на подушку. Она молилась, читала, шила, вышивала, пряла.
Однажды Анна Лючия вошла в келью. Она принесла охапку цветущего миндаля и поставила его в кувшин на полу. Веточки, усыпанные нежным облаком розовых цветов, радовали глаз и сердце Клары. Она с благодарностью подумала о красоте мира.
– Принеси мне пергамент, перо и чернила, – попросила она Аннелючию.
– Да, матушка, – склонила голову сестра, но тотчас добавила с сомнением: – Тебе нельзя утомляться. Видишь, матушка, я принесла тебе эти цветы. Смотри на них и отдыхай.
– Я как раз восхищаюсь их красотой, и поэтому должна написать… написать…
Она задумалась и не окончила разговор, засмотревшись на живое розовое облачко у стены. Анна
Лючия тихо вышла из кельи. Вскоре она вернулась, неся пергамент и чернильницу с несколькими перьями, положила всё это на табурет возле ложа. Она ещё раз заботливо взглянула на любимую матушку – осунувшуюся, потемневшую лицом, хрупкую, но полную силы, – и бесшумно исчезла за дверью.
Клара перекрестилась, взяла перо и начала писать: «Завещание. Во имя Господа. Аминь. Мы получили и ежедневно продолжаем получать различные благодеяния от Покровителя нашего, Отца милосердия, Которого мы должны неустанно благодарить. Среди этих благодеяний самым великим даром является наше призвание. И чем оно больше и совершеннее, тем больше мы Ему обязаны…»
«Было ли моё призвание великим?» – спросила она себя. И тотчас услышала ответ: «Призвание можно измерить только делами».
Клара взяла перо и написала: «С таким же жаром и усердием должны мы исполнять повеления Бога, Отца нашего, чтобы с Божией помощью отдать Ему полученные таланты, приумноженные нами!»
Она долго сидела, склонившись над пергаментом. Сёстры входили и выходили, иногда только заглядывали в келью. Колокол пробил шестой и девятый час, но Клара не выпускала пера из рук.
– Ох, это повредит ей! – огорчались монахини. – Агнесса, зайди к настоятельнице. Убеди её отдохнуть.
Но Клара не отдыхала, продолжая писать до тех пор, пока не окончила завещания. Ведь и оно было связано с призванием. У неё болела спина, шумело в голове, перед глазами плыли чёрные круги, ныли руки, пот заливал лоб, но она мужественно продолжала. Она вспоминала о том, с чего начинался монастырь Святого Дамиана, прекрасную дружбу с Франциском. Она ещё раз повторила самое важное в жизни бедных сестёр: «Напоминаю и призываю всех сестёр в Господе Иисусе Христе, нынешних и будущих, чтобы они всегда старались идти дорогой святой простоты, смирения и бедности и жить достойно той жизнью, которой учил святой отец наш Франциск».
Приближаясь к концу, Клара написала: «Но поскольку узка дорога, по которой нужно идти, и тесны врата, через которые можно войти в жизнь, потому и мало тех, которые идут и входят. Если вообще есть те, кому дано идти по этой дороге и «выдержать до конца». Поэтому мы, те, кто пошли путём Господа, стараемся не свернуть с него по нашей вине, небрежению или неведению…»
– Матушка, можно войти? – спросила Бона.
Клара подняла глаза. Бона, эта некогда розовая, пухленькая девушка, которой, чтобы остаться в монастыре, пришлось много вытерепеть из-за своей привычки вкусно поесть, а теперь пожилая женщина с худым морщинистым лицом, стояла на пороге, смиренно склонив голову.
– Конечно, милая сестра! Что тебе нужно?
– Не мне, Клара, а одной девушке. Она ещё дитя. Она пришла к воротам и говорит, что хочет стать бедной сестрой. Поговоришь с ней? Посоветуешь, что ей делать?
– Да. Пусть она войдёт.
У девушки была нежная белая кожа и чёрные, как смоль, волосы, заплетённые в косу. Тёмные брови, сходящиеся над выразительными глазами, раскрытыми широко, как у ребёнка, придавали её лицу выражение строгости. Это казалось странным, неестественным, в сочетании с пухлыми алыми губами, открывающими блестящие белые зубы.
– Садись, – сказала Клара, указав ей на табурет.
Девушка обеими руками подобрала складки платья из грубой шерсти и села. В её
