мире относительно соседних душ? Что, если заглядывание на чужих жен и в соседские амбары побуждает обратить внимание, прежде всего, на себя: чего достиг, что имею и кто рядом, подле меня? Запрет ставит шоры на очи, сужая обзор до пыльных обочин выбранного пути.
— Отвечаю каузально, — эхом отозвался Ученик. — Зависть продуцирует мысли, привязанные к сути. Душа, подобно днищу судна, обрастает ими, как ракушками, и так же, как затрудняют они движение по волнам, мыслеформы тормозят суть при движении по эволюционному пути. Очищение от подобных наростов требует глубокой отработки (остановки), ибо споры их витиеваты и цепки.
Любая трапеза, а хоть бы и духовная, заканчивается процессом переваривания потребленного. Сотрапезники откинулись на своих лавках и предались внутреннему созерцанию: Учитель, вольно и невольно, оценивал успехи юноши, Ученик, как и учил его наставник, искал в душе отклики от урока, не пытаясь при этом вспоминать слова и смыслы. Послевкусие — вот момент истины для отобедавших в хорошей компании, послесловие — для закончивших беседу в ней.
Оба наших героя, погрузившихся на время в Христосознание, как в короткое путешествие, вернутся в ментальное сознание.
Учитель, спроси его почему, скажет, что не желает оставаться «во Христе» по причине страха перед Гордыней, дыхание коей чувствует всякий раз, когда «возвышается» над общим сознанием, а Ученик немного печально ответит: из страха одиночества, ибо даже Христос на всем протяжении своего пути был одинок, несмотря на наличие дюжины апостолов, в конце концов предавших его.
Ко всему изложенному ниже автор, хоть и имеет некоторое отношение, но весьма и весьма отдаленное, ибо просто записывал «услышанное» им, искренне стараясь не привнести в текст личного, дабы ненароком, случайно не испортить блюдо опытной и, стоит признать, весьма талантливой в своем искусстве хозяйки, притом что неумелым рукам его дозволено всего лишь выудить из кладовой один из нужных ингредиентов и просто подать к столу.
Итак, фартуки повязаны, руки тщательно вымыты, рецепт перед глазами, а ваш покорный слуга, немного в стороне, как и положено подмастерье, уже не смущаясь, готов начать.
Душа Художника, почти бестелесная, с легким, фантомным налетом круг себя очертания «сброшенного» тела, устало сложив руки на коленях, сидела на берегу Черной Реки в ожидании Перевозчика. Рядом, повторяя согбенную спину и унылое выражение лика подопечного, расположился Ангел-Хранитель.
Перевозчик задерживался, и парочка, не расстававшаяся несколько десятков земных лет ни на миг, смиренно готовилась к прощанию.
Художник с тревогой, но не без интереса, разглядывал скрывающийся в густом сером тумане местный пейзаж, прикидывая, какие бы краски смешивал, доведись ему получить заказ на изображение вод Ахерона еще при жизни. Хранителя, в отличие от подопечного, здешние красоты не интересовали: гнетущая атмосфера, влага, оседающая на белоснежных перьях серой пленкой, и плеск волн, тяжелыми вибрациями отзывавшихся на ангельских перепонках, — все вокруг располагало к тому, чтобы поскорее сдать «клиента» и убраться восвояси.
— Что ждет меня там? — Художник повернулся к Ангелу, коего с недавних пор стал лицезреть.
— Все, что заслужил. — Хранитель нервно встряхнул телом, как это делает воробей, искупавшись в грязной весенней луже.
— Мои заслуги, — задумчиво произнес Художник, — мои картины. Я всю жизнь искал красоту, не более того.
Ангел промолчал, было время и он пересекал Ахерон под пристальным взором того самого Перевозчика, что вот-вот появится из плотных облаков тумана, прячущего за собой противоположный берег. Тысячи раз пересекал он черные воды, и всегда один итог — стыд, раскаяние и… надежда на следующее воплощение. Последнее посещение лодки Перевозчика, прямо перед обретением ангельских крыльев, запомнилось словами ее видящего насквозь все и вся хозяина: «Теперь будем встречаться чаще». Получив свою «вечную» должность в качестве отработки какого-то Великого Прегрешения еще на этапе Сотворения Мира, он, всегда безэмоциональный, абсолютно нейтральный, вдруг совершенно неожиданно улыбнулся.
Ангел тогда и предположить не мог, что отныне станет Хранителем и будет передавать Перевозчику своих подопечных.
— Так что с заслугами? — прервал его воспоминания Художник. — Чем встретит меня Тот берег?
Ангел внимательно посмотрел на растерянного «клиента».
— Поговорим о красоте.
— О, тут я эксперт, — взбодрился ожидающий своей участи. — Поиску и изображению оной отдал я свое воплощение, все целиком.
Хранитель улыбнулся.
— Не думаю, что целью исканий твоих была Божественная Красота как совибрационность душ — для одной сути красива другая, та, что близко вибрирует к ней, в частотном смысле естественно. Ты же, смертный, грезил человеческой красотой, штампом, слепком сознания, навязанным тебе эго-программой.
— Не вижу разницы, — обиженно проворчал Художник.
— Для родителей их дитя, каким бы уродцем он ни был с точки зрения человеческого сознания, самый красивый, поелику вибрационно он их копия по крови. Божественной Красоте созвучит (восхищается) душа, человеческая красота возбуждает плоть. Каждый план реагирует на соответствие себе, в этом разница, и в этом же подсказка, где истина. Божественная (истинная) Красота не меняется во времени и местоположении, она вечна. Красота, определяемая (навязываемая) разумом, «плавает» и во времени (от эпохи к эпохе, от моды к моде), и в пространстве (различие в культурах). Вот тебе и «не вижу разницы».
Художник в возбуждении, а может и в возмущении, вскочил на ноги (светящийся «кокон» чуть оторвался от черного берегового камня, на котором пребывал).
— Для чего такое деление Творцу? Зачем вообще надо было делать некрасивых людей, некрасивые вещи и в целом не красоту?
— Красоту, в качестве понятия, придумал Лукавый для разделения людей. Равенство сынов Божьих в духе «разрушалось» таким образом различием обликов плотных оболочек, указанием на красоту или не красоту. Само понятие есть атрибут дуального мира, одно из его качеств, один из присущих ему инструментов для его же существования. Задайся вопросом. — Ангел расправил крылья для пущей убедительности своих слов. — Был ли красив Адам, пребывая в Райских Кущах в одиночестве? Сравнение — вот цель введения понятия «красоты», которую преследовал Змий Искуситель, подсовывая первоженщине Яблоко Познания. Различались ли «красотой» Каин и Авель для матери их, Евы? Нет, ибо оба ребенка выносила под сердцем. Когда же вошло понятие это в мир и стало его властителем? Слушай еще пример. — Ангельские глаза горели праведным огнем. — Возведение Вавилонской башни с точки зрения человеческого понимания «красоты» было противопоставление себя (Земли) Богу (Небесам). «Разрушение» этого «замысла», разобщение через многоязычие, вело к дальнейшему дроблению Божественной Красоты Единства и Равенства на более мелкие ее составляющие части — таков был «отклик» на деление Творцом себя на Искры ради Познания.
Ангел удовлетворенно посмотрел на пораженного Художника.
— Попробуй определить красивого человека из чужого для тебя этноса. Бьюсь об заклад, не угадаешь, да
