так, когда тональ обнаруживает, насколько приятно говорить о себе, он создает термины «я», «меня» и им подобные, чтобы говорить о себе не только с самим собой, но и с другими тоналями.
Далее, когда я говорю, что тональ заставляет нас делать что-либо, я не имею в виду, что есть какая-то третья часть. Очевидно, он заставляет самого себя следовать своим суждениям.
При определенных обстоятельствах тональ начинает осознавать, что кроме него есть еще нечто. Это что-то вроде голоса, который приходит из глубин, голоса нагваля. Видишь ли, целостность является нашим естественным состоянием, и тональ не может полностью отбросить этот факт. Поэтому бывают моменты, особенно в жизни воинов, когда целостность становится явной. Именно в эти моменты мы получаем возможность осознавать, чем мы являемся в действительности.
Меня заинтересовали толчки, о которых ты говорил. Потому что именно так нагваль и выходит на поверхность. В эти моменты тональ начинает осознавать целостность самого себя. Такое осознание – это всегда потрясение, потому что оно разрывает пелену нашей умиротворенности. Я называю его целостностью существа, которое умрет. Суть в том, что в момент смерти другой член истинной пары – нагваль – становится полностью действенным. Все осознание, воспоминания, восприятие, накопившиеся в наших икрах и бедрах, в нашей спине, плечах и шее, начинают расширяться и распадаться. Как бусинки бесконечного разорванного ожерелья, они раскатываются без связующей нити жизни.
Он посмотрел на меня. Его глаза были мирными. Я чувствовал себя глупо и неловко.
– Целостность самого себя – очень тягучее дело, – сказал он. – Нам нужна лишь малая часть ее для выполнения сложнейших жизненных задач. Но когда мы умираем, мы умираем целостными. Маг задается вопросом: если мы умираем с целостностью самих себя, то почему бы тогда не жить с ней?
Он сделал мне знак головой, чтобы я следил за вереницей проходивших мимо людей.
– Все они – тональ, – сказал он. – Я буду указывать тебе на некоторых из них, чтобы твой тональ, оценивая этих людей, смог оценить самого себя.
Он обратил мое внимание на двух пожилых дам, только что вышедших из церкви. С минуту они постояли наверху гранитной лестницы, а затем начали осторожно спускаться, отдыхая на каждой ступеньке.
– Внимательно следи за этими женщинами, – сказал он. – Но рассматривай их не как людей, а как тонали.
Женщины, держась друг за друга, дошли наконец до конца лестницы и опасливо пошли по гравийной дорожке, как по льду, на котором они в любой момент могли поскользнуться.
– Смотри на них, – тихо сказал дон Хуан, – трудно найти тональ более жалкий.
Обе женщины были тонкокостными, но очень толстыми. Им было, пожалуй, за пятьдесят. Вид у них был такой измученный, словно спускаться по ступенькам церкви было выше их сил.
Поравнявшись с нами, они в нерешительности остановились – на дорожке была еще одна ступенька.
– Смотрите под ноги, дамы! – драматически воскликнул дон Хуан, поднимаясь с места. Они взглянули на него, явно смущенные этим выпадом.
– Моя мать однажды сломала здесь правое бедро, – сказал он и галантно подскочил к ним, помогая преодолеть ступеньку.
Они многословно поблагодарили его, а он участливо посоветовал им в случае падения лежать неподвижно, пока не приедет скорая помощь. Женщины перекрестились.
Дон Хуан вернулся и сел. Его глаза сияли. Он тихо заговорил:
– Эти женщины не настолько стары и слабы, однако же они – инвалиды. Все в них пропитано опасением – одежда, запах, отношение к жизни. Как ты думаешь почему?
– Может, они такими родились?
– Нет, такими не рождаются – такими становятся. Тональ этих женщин слаб и боязлив.
Я сказал, что сегодня день тоналя, потому что сегодня я хочу иметь дело только с ним. При помощи своего костюма я хотел показать, что воин обращается со своим тоналем особым образом. Как видишь, костюм сшит по последней моде, прекрасно на мне сидит и я выгляжу в нем очень естественно. Но тщеславие здесь ни при чем – я надел его только затем, чтобы показать тебе свой дух воина, свой тональ воина.
Сегодня эти женщины дали тебе первый урок тоналя. Если ты будешь небрежен со своим тоналем, жизнь обойдется с тобой так же безжалостно. И я противопоставляю себя. Думаю, ты уже все понял и можно не продолжать.
Неожиданно я почувствовал, что теряю почву под ногами, и с отчаянием попросил его объяснить, что же я должен понять. Дон Хуан громко рассмеялся.
– Взгляни-ка лучше на этого парня в зеленых штанах и розовой рубашке, – прошептал он, указывая на тощего молодого человека с острыми чертами лица, стоявшего почти перед нами. Казалось, он не знал, куда пойти – к церкви или к улице. Дважды он поднимал руку в направлении церкви, как бы уговаривая себя пойти туда. Затем он уставился на меня отсутствующим взглядом.
– Посмотри, как он одет. Посмотри на его ботинки, – шепотом сказал дон Хуан.
Одежда молодого человека была мятой и грязной, а его ботинки пора было выбросить на помойку.
– Вероятно, он очень беден, – сказал я.
– И это все, что ты можешь сказать о нем? – спросил он.
Я перечислил возможные причины бедственного положения молодого человека: плохое здоровье, невезение, безразличие к своей внешности, и в конце концов предположил, что он только что вышел из тюрьмы.
Дон Хуан сказал, что я просто строю догадки и его не интересуют мои попытки оправдывать других на том основании, что они – жертвы неблагоприятных обстоятельств.
– А может быть, он – секретный агент, который должен выглядеть оборванцем, – сказал я шутя.
Молодой человек нетвердой походкой пошел в направлении улицы.
– Он и есть самый настоящий оборванец, – сказал дон Хуан. – Посмотри на его слабое тело, тонкие руки и ноги. Он же еле ходит. Невозможно притворяться до такой степени. С ним явно что-то неладно, но дело тут не в обстоятельствах. Еще раз повторяю, что сегодня ты должен смотреть на людей как на тонали.
– Что значит видеть человека как тональ?
– Это значит перестать судить его в моральном плане и оправдывать на том лишь основании, что он похож на лист, отданный на волю ветра. Другими словами, это означает видеть человека, не думая о его безнадежности и беспомощности. Ты абсолютно точно знаешь, что я имею в виду. Ты можешь оценить этого человека, не обвиняя его и не оправдывая.
– Он слишком много пьет, – вдруг сказал я. Эти слова вырвались у меня непроизвольно, на мгновение мне даже показалось, что их произнес кто-то другой. Мне захотелось объяснить, что это заявление было очередной моей спекуляцией.
– Это не так, – сказал дон Хуан. – На этот раз в твоем голосе была уверенность. Ты ведь не сказал: «Может быть, он пьяница».
Я почувствовал необъяснимое раздражение. Дон Хуан рассмеялся.
– Ты видел этого человека, – сказал он. – В таком случае заявления делаются без обдумывания и
