в скобках: «Ты радость моя!» Потому что он что-то говорил, а потом переживание Бога, чувства к Нему заставили Давида прервать свою речь, чтобы сказать: «Я Тебя люблю!» – а потом продолжить. Бывает также молчаливая молитва – ведь когда у нас с кем-нибудь складываются глубокие отношения, нам не нужно все время говорить. Мы постоянно говорим с теми, с кем хотим поддерживать связь, чувствуя, что иначе мы ее теряем, но всем нам знакомы блаженные мгновения, когда мы сидим рядом с кем-нибудь, кого очень сильно любим, с кем мы чувствуем себя в безопасности и не нуждаемся в словах, и чем глубже тишина, тем глубже общение. Это случается в отношениях между людьми и в отношениях с Богом.
Есть, если можно так сказать, «классические определения» молитвы: хвала и благодарение. Для меня это самое простое, потому что всякий раз, сталкиваясь с чем-то или Кем-то замечательным, с чудом, легко говорить: «Спасибо!» или «Как Ты чуден!». Но куда сложнее произносить эти слова, когда ничего приятного не происходит, когда приходится петь хвалу Богу из пламени, как трое отроков из Книги пророка Даниила, или в трагической ситуации, как некоторые люди, – один из таких примеров я приведу чуть позже.
Есть молитва, которая представляет собой наше общение с Богом, и есть просительная молитва, в которой мы говорим Богу об определенной ситуации или об определенном человеке и обращаемся к Нему за помощью. Однако очень часто такая молитва превращается в зачитывание Богу перечня Его упущений: там голод, там наводнение, там пожар, там война, там беда, там болезнь, там эпидемия, почему Ты ничего с этим не сделаешь? […] Но, как я раньше уже говорил, заступничество – это шаг внутрь ситуации. Не знаю, помните ли вы, – впрочем, вы, наверное, не читаете Диккенса в отличие от людей моего поколения, – в «Записках Пиквикского клуба» есть описание человека по фамилии Тапмен, о котором Диккенс рассказывает, что никто в Пиквикском клубе не мог сравниться с ним в щедрости и сострадательности – потому что никто в клубе не посылал к своим друзьям такое множество нуждающихся в помощи. Часто именно это мы и делаем, обращаясь к Богу с молитвой о других, тогда как должны были бы задать себе вопрос: каково наше собственное отношение к этой ситуации? Вспомнили ли мы о ней лишь мимоходом, или она поразила нас в самое сердце, так, что мы не можем избавиться от нее? Приведу вам два примера.
Я был в Индии в начале 1960-х годов и вернулся под страшным впечатлением от того, что там видел: голод, нужду, страдания. Меня попросили рассказать об этом одной христианской общине в пригороде Лондона. Я говорил со всей страстью, на которую способен, – а я могу вложить в свою речь настоящую страсть, когда я ее испытываю. После этого мы помолились о голодающих, о нуждающихся, о страдающих. И когда я стоял у дверей храма вместе с настоятелем и прощался с прихожанами, ко мне подошла старушка, протянула руку и сказала: «Спасибо вам, отец Антоний, за такой интересный вечер!» Вот что она вынесла из этого вечера? Послушала о судьбе несчастных индусов, бездомных и голодных, и пошла домой пить чай или ужинать и рассказывать об этом всей своей семье: внукам, сыну и невестке? «Хочешь еще пирога? Подлить тебе еще немного чаю? Представляешь, а у них-то ничего этого нет!» Вот это-то и кажется мне во многом ужасным в заступничестве.
А вот обратный пример. Как-то в Латвии я встретил человека примерно моего возраста. Он был священником и провел тридцать шесть лет в советских тюрьмах и лагерях. Тридцать шесть лет – это около половины моей жизни, а для вас это больше, чем вся жизнь. Он сидел напротив меня с сияющими глазами и говорил: «Представляете, какое чудо сотворил со мной Господь! Советские власти не пускали священников ни в тюрьмы, ни в лагеря, и Он избрал меня, неопытного молодого священника. Он на пять лет поместил меня в тюрьму и на тридцать один год в концлагерь, чтобы я мог заботиться о людях, которым очень нужно было присутствие пастыря». Да, вот это заступничество, и этот священник был вправе и простить людей, которые посадили его в тюрьму и жестоко с ним обращались все эти годы, и благодарить Бога за то, что Он сделал для него.
– Думаю, важно то, что Бог стал неотъемлемой частью тварного мира, не переставая быть таким же трансцендентным, каким был. Теперь Бог является частью истории человечества и космической реальности мира, и если это исторический факт – а я верю в то, что это так, – весь мир оказывается в иной ситуации по отношению к Богу и в результате весь мир становится другим. Для меня эти события не заканчиваются с распятием Христа, они продолжаются Его Воскресением и Вознесением. Этот факт очень важен лично для меня. Я узнал Бога, когда был подростком, в момент, когда собирался окончательно отказаться от Евангелия. Я узнал Бога – рассказывать об этом во всех подробностях слишком долго, это настоящая романтическая история, – когда решил опровергнуть факт Его существования, прочитав Евангелие. И когда я читал Евангелие, то между первой и началом третьей главы я совершенно явственно ощутил, что Живой Христос стоит по ту сторону стола. Вы можете сказать, что я рехнулся и вот уже почти семьдесят лет являюсь сумасшедшим, но, осмелюсь заметить, есть сумасшедшие и похлеще меня, которые не в состоянии даже работать, а у меня все-таки есть работа…
Мне Бог открылся через Христа Воскресшего. И поскольку Живой Христос стоял в моем присутствии, я мог поверить в то, что Он – воскрес и что, значит, все остальное тоже правда. Видите, для меня история началась не с Боговоплощения. Это мой непосредственный личный опыт.
– Больше всего меня поражает в распятии то, что Христос избрал безраздельно принадлежать Богу и потому был отвергнут всеми людьми, которые не могли разделить с Ним этой решимости – любой ценой, идя на риск безумия любви, принадлежать Богу. Но, с другой стороны, стоя пред Богом, Он решил оставаться абсолютно солидарным, единым с людьми, которые отвергли Бога, отвернулись от Него и потеряли Его. Мне думается, самый трагичный момент Голгофы – когда Христос произносит: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?», потому что в этот момент Он разделил с безбожным человечеством единственное, что в конечном счете составляет трагедию, – потерю Бога – и умер от этого. И если не будет пройден
