добавить, что купель, в которой крестили Матронушку, и над которой столбом поднимался благоуханный, светлый дым, сохранилась до наших дней. По-прежнему стоит она в Успенской церкви Себина, — простая такая купель, без затей, сродни неказистой, но прочной деревенской посуде…
Сейчас русские люди называют блаженную — Матронушкой, но родители-то дочку не так звали, а — Матрюшенькой; и в родной деревне никто её иначе не величал: Матрюша-слепенькая, Матрюшенька.
Родительский дом Матюши был, как уже говорилось самой, наверное, незавидной избёнкой в селе. Топили избу по-чёрному, зимой всей семьей спали в русской печке, забравшись в устье, питались чёрным хлебом да квасом… Такая была жизнь: сплошной Великий пост, но душа отмеченного Богом младенца жаждала поста настоящего. Мать жаловалась соседям: «Что мне делать? Девка грудь не берёт в среду и пятницу, — спит в эти дни сутками, и разбудить её не возможно».
Ещё и годика не исполнилось Матрюше, когда стала Наталья замечать за ней странное: каждую ночь девочка выползала из печки, где спала вместе с родителями и старшей сестрой, перебиралась в красный угол к иконам и там играла в темноте. Она, словно зрячая, снимала иконы, расставляла их перед собой, разговаривала по-детски с Божиими угодниками, тихо смеялась… Порою она даже не снимала иконы, а сама забиралась к ним на высокую полку… Испуганная мать стаскивала дочку с полки, шлёпала в сердцах и возвращала в печное устье, но едва Наталья засыпала, как Матрюшенька вновь выползала на волю.
…Лет до трёх Матрюша так и жила запечницей: из дому её старались не выпускать, — кто там за ней присмотрит? Потом стали позволять поиграть с соседскими детьми.
А дети… В детях ангельское и бесовское живут, не смешиваясь. И ещё дети хотят, чтобы всё в мире было чётко, определённо, по усвоенным им нехитрым правилам, и очень не любят всякие отклонения от этих правил. Положено, скажем, чтобы у всех людей были глаза, — почему же у Матрюшки их нет? Значит, она правил не соблюдает, значит, и с ней можно играть, не соблюдая правил, — не миндальничать… И все радости детства у Матрюшеньки свелись к таким двум забавам: или, неожиданно подкравшись, хлещут её товарищи крапивой, или сажают бедняжку в глубокую яму и потом с любопытством наблюдают — как слепая сумеет из этой ямы выбраться?..
Вот вам картинка: крошечная девочка карабкается по осыпающимся стенкам ямы, скатывается на дно, снова лезет, срывается, падает… Как хотите, а это очень напоминает мученичество — самое настоящее, взрослое, полновесное. Говорят, человек может познать себя, только в общении с другими людьми. Матрюшенька вот так себя познавала, — сидя в яме, под ребячий хохот, — познавала свою слепоту, свою беспомощность, свою инаковость. Здесь, в этой яме она впервые почувствовала всю тяжесть своего креста, — того креста, который Господь повесил ей на грудь от рождения…
Мать однажды всполошилась: «Матрюша! Ты зачем крестик с себя сняла? Вот я накажу тебя! Замучила меня, слепая!» Матрюша ей спокойно отвечала: «Ты, мамочка, сама, видать, слепая: у меня крестик свой собственный есть — взгляни-ка!» Верно, забыла Наталья, что дочь её от рождения с крестом… Плакала мать и просила прощения у дочки.
Никто из односельчан не вспоминает, чтобы девочка Матрона плакала, выбираясь из ямы. Никто не заметил, чтобы она затаила злобу на ребят… Она, правда, сказала им: «Не буду больше с вами играть!» — и только… И уж больше не вспоминала об этом, — другие запомнили и рассказали потом. Не жаловалась никому, — только, может быть, Богу.
Родители её любили в церковь ходить, и детей всегда с собой брали, — и Матрюшенька быстро выучилась вслепую находить дорогу к храму, и с тех пор часто одна туда ходила, и подолгу стояла слева у входа, у западной стены, вполголоса подпевая хору… Всякий раз, когда она исчезала из дому, мать уже знала, где её искать: шла прямиком в храм, и неизменно находила там слепую…
Надо думать, что молиться блаженная начала с самого рождения, — или с тех самых пор, когда годовалым младенцем разговаривала с иконами: ведь этот лепет тоже был молитвой. И не прекращалась её молитва до самой смерти.
Родители Матрюши отдыхали в церкви душой от тягот бедняцкой жизни, — шли в храм непременно рука об руку… Как-то, в некий церковный праздник Дмитрий Иванович не смог пойти на богослужение: была у него неотложная работа, — и Наталья пошла одна. Возвращается, а Матрюшенька её встречает у ворот такими словами: «Ты, мама, в церкви не была, а вот тятя был!» — «Как же так?» — растерялась Наталья. «Тятя за работой всё время молитвы читал и тропари пел, а ты в храме только о нём думала, всё о нём беспокоилась, а службы и не слышала!»
Всё верно сказала девочка, — только как же она узнала, чем была занята в церкви материнская душа? С тех пор и стали замечать, что слепая Матрюша — и прозорливица, и чудотворица…
Однажды ночью она разбудила мать и со слезами сказала, что отец Василий умер — тот самый отец Василий, что крестил её и предрёк ей особый путь. Среди ночи Дмитрий с Натальей вскочили и побежали в поповский дом. Батюшку в живых уже не застали. Не только Матрюша, — он и сам провидел свою кончину: заранее расстелил на постели чистую холстину, лёг и спокойно отошёл. Все окрестные деревни его любили, а семья Никоновых — особенно…
Теперь, если верить предсказанию отца Василия, Матрона должна была заступить на его место. Как? Не в священническом служении, конечно, но в духовной заботе об односельчанах, в молитве, в любви.
А ведь она маленькая, и слабенькая, и — слепая… Мать недавно ей сказала: «Дитя ты моё несчастное!» А Матрона ей: «Я-то несчастная! У тебя Ваня несчастный, да Миша!» А Ваня и Миша — это её младшие братья: всё-таки наградил Господь сыновьями Дмитрия Ивановича. Отец на них надышаться не мог, — а тут — «несчастные»!..
Старшая сестра Матроны уже замужем, уже у самой дети пошли… Как-то беда случилась: забрала полиция её мужа — за что? надолго ли? — неизвестно. Пелагея ревёт, Дмитрий с Натальей волнуются, а Матрюша их утешает: «Подождите, придёт ваш Илья!» Пелагея ей в сердцах: «Да
