Всередине третьей недели болезнь отпустила. Машенька пришла в себя, огляделаокружающих слабо видящим взором, вздохнула и провалилась в теперь уже здоровый,укрепляющий и освежающий сон.
Жарпрошёл, дыхание девушки стало ровным и глубоким.
Ипривиделось ей сновидение;
«Ясный,тёплый, солнечный, летний день. Стоит Машенька на огромном, необыкновеннойкрасоты цветочном лугу, вроде бы и знакомом, но вроде и неизвестном каком-то.Впереди сверкает дивной белизной стен и башенок, золотом куполов горит чудныймонастырь. Опять же — вроде бы и знакомый, но в то же время и неизвестныйвроде.
Иидут со всех сторон к этому монастырю мимо Маши молодые монахини в дивнойбелизны подрясниках и апостольниках, а некоторые в таких же ярко-белых клобукахи мантиях. Хочет Машенька вместе с ними пойти в сверкающую обитель, но не можетдаже с места сдвинуться, словно окаменела вся.
Ивдруг видит она идущего к ней от монастыря Красивого Мальчика, юного ОтрокаИисуса Христа, в тех же одеждах драгоценных, что на чудотворной иконеобительской. Улыбается Он Маше и подходит совсем близко, только руку протянуть!
—Господи! — обращается к нему Маша. — Почему я не могу идти с сёстрочками в этотчудный монастырь, опоздаю я к праздничной службе, ведь колокола-то уже вон какзвонят, скоро Святой Литургии начинаться!
—Не опоздаешь, Мария! — отвечает Отрок. — В своё время попразднуешь, а сейчастебе на послушание пора идти, Мою заповедь Любви исполнять!
—Господи! — говорит Ему Машенька. — Какая же из меня послушница, когда маменькаАгафья меня замуж выдать хочет за Григория Матвеевича, чтобы он кормильцемнашей семьи стал!
—Это и есть твоё послушание — послужить ему и семье твоей, послужить любовью ивсеми твоими силами!
—Господи! А как же девство моё, я же его посвятить Тебе обещалась! Как же я могуизменницей моих обетов стать?
—Я твои обеты принял, твоё девство теперь Мне принадлежит! Я же тебе теперьповелеваю его в жертву за семью принести, за Агафью многострадальную, засестрёнок твоих и братишек! Посмотри сюда, — Святой Отрок протянул к ней Своиокровавленные ладони, — Я ведь принёс Себя в Жертву из любви к тебе, ко всей семьетвоей, ко всем людям страждущим!
Хочешьстать одной из сестёр этих, — Он повёл рукой вокруг себя, — стать монахиней воИмя Моё?
—Ей, хочу, Господи! — воскликнула Маша.
—Тогда помни заповедь монаха: «Дай кровь и приими Дух!» Принеси в жертву плоть иобретёшь святость души, не держись за земное — взойдёшь на Небо! Придёт время,и монашеский постриг тебя не минует. А пока принадлежи телом мужу, сердцемближним, духом Богу! Я всегда буду с тобой, ты помнишь, что Я обещал теберанее?
—Помню, Господи!
—Мои слова непреложны, всегда держи их в памяти и никогда не теряй упования. Какбы тебе ни было тяжело — Я всегда рядом!
—Благослови меня, Господи!
—Благословение Моё с тобою во веки…»
Машенькапроснулась.
ГригорийМатвеевич утомлённо дремал, сидя на стульчике возле Машиной кровати, на егосмиренном лице лежала печать крайнего утомления. Агафья, откинувшаяся наподушки своей, задвинутой в угол, кровати, напряжённым, взволнованным взглядомвглядывалась в Машенькино лицо. Маша улыбнулась ей слабой, застенчивой улыбкой.
—Маменька, не волнуйся! Я пойду замуж за Григория Матвеича, у нас в доме будеткормилец!
Агафьяглубоко вздохнула и закрыла исплаканные потемневшие глаза высохшимиморщинистыми руками.
Послесвяток Маша и Григорий Матвеевич тихо обвенчались в приходской церкви своегосела.
ГЛАВА 4
Полунощницазаканчивалась, небольшой братский хор после завершающего возгласа иеромонаха«Рцем и о себе самех!» тихой скороговоркой пропел троекратное «Господи,помилуй!», «Молитвами святых отец наших, Господи, Иисусе Христе, Боже наш,помилуй нас!», «Аминь!».
Воцариласьнебольшая пауза перед началом утрени. В алтаре позвякивал разжигаемым кадиломпономарь, уставщик закладывал богослужебные книги закладками из тканых ленточекс орнаментом в виде виноградных листьев и гроздьев. Певчие монахи приселиотдохнуть на клиросной скамеечке.
МатьСелафиила отогнала от себя помысел, попытавшийся усадить её на скамеечку подпредлогом хронически болевших ног. Стукнув по ним своей оструганной ореховойпалочкой, старая монахиня чуть слышно проворчала:
—Нечего… Стойте. Скоро опять на шестопсалмие вставать!
Ногиу неё болели давно, с зимы одна тысяча девятьсот семнадцатого года. С тогосамого проклятого февраля, когда выползшая из кагалов преисподней бешенаяволчица — «революция» — ещё только потягивалась, выпускала стальные когти, ещётолько начинала приоткрывать капающий смертью оскал своей алчущей человеческихдуш бездонной пасти.
Россияуже потеряла Царя.
Россияещё не знала, что предстояло ей потерять в ближайшие десятилетия.
Машенькатоже не думала о возможных грядущих потерях.
Онабыла почти счастлива.
Шёлуже девятый месяц её первой беременности, доктор Константин Афанасьевичговорил, что с её ребёночком всё хорошо. В семье, несмотря на трудностизатянувшегося военного времени и случившийся в Петрограде мятеж, тоже всё шлоблагополучно.
Машенькинмуж, Григорий Матвеевич, удачно устроился в столярную артель, подрядившуюсяизготавливать какие-то изделия для фронта: не то снарядные ящики, не то гробыдля погибающих на фронте солдат. И в том, и в другом потребность была велика,потому и артельные столяры имели стабильный заработок на радость своих семей.
Агафьяткала целыми днями холсты на переделанном Григорием Матвеевичём под еёнаполовину парализованное тело ткацком деревянном станке. Холсты покупалместный купчик Степанчиков, вроде бы тоже для военных нужд, дёшево, нопостоянно.
Младшиедети учились в церковно-приходской школе, помогали, чем могли, по хозяйству, вмеру озорничали и всё время хотели кушать — росли.
Маша,теперь уже степенная мужняя жена Марья Никитична, несла на себе все заботы итруды, традиционные для сельской русской женщины-хозяйки, — не перечесть их.Трудно, тяжко было беременной «молодайке» обиходить, обстирать, накормитьвосемь душ, кроме себя.
Акуда деться? Откуда силы взять?
Выручаламолитва. С детства приобыкшая к непрестанному призыванию Имени Иисусова,наставляемая и научаемая советами старенького монастырского духовникаиеромонаха Лаврентия, которого, хоть и редко, но всё же удавалось посещать ещёМаше в святой обители, молодая хозяйка старалась шагу не ступить, щей непосолить, не призвав Имя Господа, не испросив у Него мысленно благословения ипомощи.
ИГосподь не посрамлял уповающую на Него. Всё как-то с трудом — но успевалось, напределе сил — но делалось: дом был убран, скотина ухожена, все накормлены, даещё и нахвалиться не могли — до чего же вкусно! Маша только тихо улыбалась просебя. Она-то знала, почему простая скудная пища такую радость доставляетедокам, знала ещё с монастырских времён!
Оноведь, и до сих пор паломники в монастырях удивляются: картошка с хлебом, да ещёи без масла — а какая вкуснотища!
Смолитовкой готовится, с Божьим благословением, оттого и вкусно!
Потихонькуприданное для будущего малыша шилось, а тут…
Передалипроходившие через деревню богомольцы, что тяжко заболела в монастыре матьЕпифания, нужно ей для сердца какое-то с иностранным названием лекарство, а товедь и помереть может.
Толекарство Машенька у Константина Афанасьевича сразу достала, да вот передать нес кем, и нести пришлось самой, а всё ж восемнадцать вёрст, да по февральскойстуже, да пешком…
Пошла,перекрестившись.
Тудадобралась благополучно, часть пути дед с бабкой Ерофеевы на санях подвезли,остальное — в молитве за любимую крёстную — как-то незаметно и пролетело.
Дошла.
Крёстнаяи впрямь была плоховата. От «большой мамы» осталась исхудавшая желтокожая мумиясо светящимися, несмотря ни на что, радостью и любовью глазами.
—Деточка моя! Спаси тя Христос! — встретила Епифания крестницу и принесённое еюлекарство. — Благодарю тебя за любовь твою и заботу! Только это не сердце болиту меня, солнышко моё! Это рак, деточка, видишь, как он меня уже обкушал со всехсторон? Ну, а как ещё было похудеть толстухе! — тихо засмеялась монахиня.
