Но как Он может мне верить? Я больше не страдаю».
Вот человек зрелый, не герой, он был человек жесткий, трудный, тяжелый, от которого нельзя было ожидать каких-то мистических порывов. Он сумел молиться, потому что был в сердцевине драмы. Мы не в состоянии молиться: мы на берегу моря и просим Бога спасти тонущую лодочку. Если бы нам хватило мужества самим взяться за дело, мы сумели бы молиться, мы были бы там же, где наш Ходатай, Первосвященник всей твари, Христос. Наше призвание в этом.
Может быть, вы мне скажете, что образы, которые я выбрал, слишком велики для нас. Разумеется, кто из нас подобен Наталье или этому человеку, о котором я говорил, кто из нас действительно в меру образа Христова! Но если мы не таковы, значит, мы неверны своему призванию, потому что мы призваны быть живыми членами Тела Христова. Патриарх Алексей [73] как-то в ответ на вопрос, почему в России не борются за бо́льшую свободу для Церкви в советском обществе, ответил: «Потому что Церковь – не бюро пропаганды, Церковь – Тело Христово, ломимое за спасение своих гонителей».
Мы – это Тело, либо мы изменники. Иного выбора нет. Мы должны быть присутствием Христа, по примеру Натальи, по примеру этого человека – в малом и в великом, всё равно. Когда кто-то унижает вас и вы не в состоянии простить, когда кто-то вас обидел, и вы не можете простить, когда у вас напряженные отношения в той небольшой человеческой среде, которая вас окружает, и вы не умеете разрядить это напряжение – здесь-то и начинается проблема заступничества, и здесь же она разрешается.
Мы никогда не сможем молиться, кроме как под воздействием Святого Духа, храмами Которого мы призваны быть, и не только местом вселения, но откровением, проявлением, сиянием Его в мире.
Наше призвание – стать причастниками Божественной природы, (это слова апостола Петра из его послания, см. 2 Пет 1:4), стать не просто вообще детьми Божиими, но, по слову святого Иринея Лионского, в Единородном Сыне, в Котором мы, действием Духа Святого, едины, стать единородным сыном Божиим.
У нас нет выбора; либо мы принимаем свое христианское призвание, либо мы должны его отвергнуться. В таком случае, наберитесь мужества – наберемся мужества! – ставить Бога под вопрос и понять, где Его место и что Он такое. И будем готовы, что Бог может поставить нас под вопрос, и признаем собственную трусость, свое предательство, свое отсутствие. И изнутри этой ситуации, где Бог окажется оправданным в наших глазах, а мы окажемся осужденными, мы найдем, в акте покаяния, путь к соединению с Ним, и тогда сможем вознести свой голос, воздеть руки, устремиться душой к Богу в заступническом действии по образу Христа, а не в порыве, который будто стремится противостать «несправедливости» Божией – что мы так часто пытаемся сделать.
Попробуем молиться богу истиной… [74]
В первой своей сегодняшней беседе я хочу поставить два вопроса: почему верующий человек молится? И доступна ли молитва еще не верующему человеку?
Но, может быть, раньше всего следовало бы сказать, что такое молитва. Молитва это крик души, молитва – это слово, которое вырывается из сердца. Ставить вопрос о том, почему человек молится, для верующего так же непонятно, как сказать: почему любящий человек говорит любимой о своей любви? Почему ребенок плачет, обращаясь к матери в нужде? Потому что он знает, что на его зов отзовутся, что на его слова любви ответят радостью, ответной любовью.
Порой верующий молится потому, что его охватило живое, глубокое чувство Божией близости, Его присутствия. Это может случиться в храме, это может случиться дома, или в поле, или в лесу: вдруг человек почувствует, что Бог близок, сердце полно умиления, трепет наполняет его. И вот человек с молитвой благодарности, или радости, или просто трепета оборачивается к Богу. Царь Давид в одном из своих псалмов восклицает: Господи! Радость Ты моя! – вот это молитва, самая настоящая. Иногда у пережившего такой опыт человека остается чувство: о, если бы всегда так было! Если бы продлилось! – и на него находит тоска по Богу. Ему кажется, будто теперь Бог отдалился или что он сам ушел от Бога. Это, конечно, не так; Бог бесконечно и постоянно близок к нам. И человек начинает искать Бога; как иногда в потемках мы щупаем вокруг себя в поисках какого-то предмета, человек ищет Бога не где-то в небесах, ищет Бога глубоко в себе, старается молитвенно, благоговейно погрузиться в собственные глубины, чтобы вновь стать перед лицом Божиим.
Этот опыт сродни опыту человека, еще не верующего, но ищущего. Основатель Студенческого Христианского Движения в России, барон Николаи [75], наслышавшись о Боге от своих сверстников и товарищей, почувствовал, что хочет дознаться – существует Бог или нет? Эта жажда уверенности побудила его как-то на прогулке в лесу воскликнуть: Господи! Если Ты есть – скажись!.. И какое-то глубокое чувство сошло на него, и он стал верующим.
* * *
Приступая сейчас ко второй беседе, я хотел бы поставить вопрос: каким образом неверующий человек может загореться желанием искать то, о чем, как неверующий, он и понятия не имеет? Недостаточно, что вокруг него есть верующие, которых он, может быть, и уважает, ум которых ценит, убеждения которых кажутся ему достойными внимания: для того, чтобы молиться, надо лично самому что-то пережить. И вот бывает, что человек, размышляя о себе, познает сразу две противоречивые вещи. С одной стороны, глядя на себя в этом бесконечно большом, огромном, порой страшном, опасном мире, он не может не ощутить себя как малюсенькая песчинка, которую может разрушить сила, мощь этого мира. А с другой стороны, обернувшись на самого себя, задумавшись над собой, человек вдруг обнаруживает, что в каком-то отношении он больше того громадного мира, где он является такой малой, незначительной, хрупкой песчинкой. Весь мир, который вокруг него, находится в плену двух измерений: времени и пространства, а человек в себе ощущает как бы третью величину: в нем есть глубина, которой нигде, ни в чем нет. Если мы подумаем о земном шаре и мысленно проникнем в него с какой-нибудь одной стороны, будем углубляться в него, уходить в самую его глубь, в какой-то момент мы достигнем его центра, и это предел его глубины. Если мы будем двигаться дальше, мы из этого земного шара выйдем и снова окажемся на его поверхности. Все вещественное имеет как бы толщину, но нет
