вопросы не сохранились)
Вопрос
Думаю, для меня ключевое слово – «лояльность» [85]. Если вы где-то служите, вы можете или уйти со службы, или лояльно выполнять свое дело. Если говорить о безопасности, мне кажется, любой офицер, отвечающий за безопасность, должен исполнять свои обязанности так, как от него это ожидается. Если он чувствует, что по совести не может этого делать, он может подать в отставку. Но мне не кажется, что можно в свои официальные обязанности, будь то обязанности офицера или любые другие, внести коррективы, которые отражают мое личное мнение и противоречат тому, чего от меня ожидают.
Вопрос
Мы живем в очень искаженном мире, и я не думаю, что всегда есть возможность (хотя стремиться к этому надо) поступать как можно более совершенно с нравственной стороны и эффективно – с практической. И следует находить равновесие – причем это относится не только к исполнителю, но и к тем, кто отдают приказы. Все должны ставить себе вопрос: есть ли что-то, чего я не могу сделать как человек чести или не могу приказать кому-то сделать как человек чести? Но в общем, вы в таком же положении, как врач, который знает, что не может излечить больного, но может сделать хоть что-то, и делает всё, что может.
Вопрос о эвтаназии
Говоря об эвтаназии вообще, я бы сказал так: человек, который хочет положить конец своей жизни потому, что страшится того, что ему придется пережить в течение будущих месяцев или, может быть, лет, такой человек – дезертир. Нет у нас права дезертировать из жизни. С другой стороны, когда человек поражен смертельной болезнью, мне кажется, мы не вправе насильно заставлять его продолжать существовать, когда жизни нет, нет качества жизни… Я помню случай с одним нашим прихожанином. Он разбился на машине, был полностью парализован, лежал в коме, и четыре года его существование поддерживали искусственно. Он не отзывался, в нем не было жизни. Был единственный признак того, что в нем что-то теплилось: когда его жена отходила от его кровати, он начинал стонать, и стон прекращался, когда она возвращалась. Мне кажется, мы вправе дать место естественному ходу вещей и не удерживать человека силой в бытии, которое уже ушло.
Разумеется, есть проблема семьи и причины, по которым близкие хотели бы, чтобы жизнь прекратилась. И я думаю, когда можно сказать, что, если человека предоставить себе самому, он умрет естественной смертью, такому человеку нужно позволить умереть вместо того, чтобы поддерживать жизнь, которая – не жизнь, а вырождение и унижение. Но нельзя допускать ухода из трусости или из желания вырваться.
Я бы добавил вот что. Бывает, беспомощный человек говорит: «Почему бы меня не прикончить, чтобы я не был помехой всем окружающим?» Я встречал немало людей в таком состоянии – я был врачом пятнадцать лет и сорок лет священником, так что времени было предостаточно. Я всегда отвечал этим людям так: «Вы ошибаетесь. Ваша беспомощность дает возможность проявиться всему их благородству, их любви к вам, ваша беспомощность вызывает все лучшее в них. Принимайте благодарно и с любовью то, что вам дают».
Вопрос
Мне кажется, оба вопроса взаимосвязаны. Когда я упомянул прошлое, я не имел в виду, скажем, колониальную политику, или инквизицию, или еще что-то, что уродует нашу историю (и это относится не только к странам Запада, но и ко всем странам мира). Я хотел сказать вот что: в прошлом в каждой стране развились некие ценности, которые имеют значение для всего мира (оставляю в стороне не только такие самоочевидные вещи, как наука и технологии, но и постепенное понимание истории, которое освобождает сегодняшний мир от узости конфликтующих народов, конфликтующих интересов). Я имел виду тот факт, что каждая страна развила в области политики или в других областях характерные черты, которые могут быть примером или отправной точкой для других стран. Например, Британия выработала на протяжении столетий замечательное понятие «демократии»; это понятие существует независимо от того, применяется ли оно в данный момент или нет. Другие страны выработали другие элементы, и каждая страна должна бы оглянуться на свое прошлое, на свою собственную историю и историю окружающих стран: сначала на те страны, с которыми у нее есть нечто общее, затем на те, с которыми есть какой-то контакт, – и постараться вобрать лучшее, чтобы исправить собственные ошибки или перерасти собственную ограниченность.
Второе, что относится к этой же теме, очевидно: речь не о том, чтобы проповедовать и не исполнять. Трагедия христианства, как и любой другой религии: слишком легко мы превращаем то, что называем своей верой, в мировоззрение, в точку зрения на мир, которой мы придерживаемся, которую обсуждаем, о которой спорим, но которая не претворяется в жизнь. И пока вы провозглашаете основы веры, которая не стала жизнью, вас осуждают самые ваши слова. В православной Литургии перед чтением или пением Символа веры священник возглашает: Возлюбим друг друга, чтобы единомысленно исповедать… – и следует Символ веры. Это означает: если мы ничего не знаем о любви и говорим о Боге любви, мы лжем, мы не верим в этого Бога. И я думаю, это применимо ко всему: к справедливости, к свободе, к правам человека. Если мы не стали делателями, если мы не стараемся исполнять то, что провозглашаем на словах, мы лжем – это же очевидно! Лучше бы мы поменьше говорили, а исполняли делом. Так что я сказал бы: задача каждого поколения – вглядываться глубже в прошлое, выбирать между добром и злом, учиться на собственных ошибках, учиться из того, как другие судят о нас, и перерастать свое прошлое. Это относится и к каждому из нас, потому что мы то и дело бываем не в меру своих идеалов или поступаем безрассудно. Бывает, наступают поворотные моменты, когда мы можем остановиться, оглянуться и навести порядок в жизни (если еще можно навести порядок) или со скорбью понять, чего уже не исправить (как нам кажется), и идти дальше, не повторяя ошибки прошлого.
Вопрос
Вы ставите мне вопрос, на который не умеют ответить лучшие политические умы… Так что «куда ангелы ступить не смеют», сунется безумец в тяжелых сапогах [86]… Мне кажется, существуют подлинные человеческие ценности, которым противопоставляются некоторые другие ценности. Я не верю, например, что такие тоталитарные структуры, как Советская Россия или германский национал-социализм, предоставляют собственному народу такое качество жизни, которое позволяет человеку быть самим собой. Любая система, которая стремится вылепить каждого гражданина согласно заранее продуманной идее, посягает на ценность
