Но, ведь полная свобода несет в себе элемент риска. Человек может восстать против Бога. Как это согласуется с волей Творца? Не есть ли это для Бога риск уничтожить Свое создание?
По В. Лосскому, это риск парадоксальным образом вписывается во всемогущество Божие. Вершина божественного всемогущества таит в себе как–бы бессилие Бога, некий божественный риск. Личность есть высочайшее творение Божие именно потому, что Бог вкладывает в нее способность любви — следовательно, и отказа. «Бог подвергает риску вечной гибели совершеннейшее Свое творение именно для того, чтобы оно стало совершеннейшим. Парадокс этот не устраним: в самом своем величии -в способности стать Богом — человек способен к падению; но, без этой способности пасть нет и величия. Поэтому, как утверждают отцы, человек должен пройти через испытание, пєСра, чтобы обрести сознание своей свободы, сознание той свободной любви, которой ждет от него Бог».[134]
Бог становится бессильным перед человеческой свободой. Он не может ее насиловать, потому что она исходит от Его всемогущества. «Человек был сотворен одной волей Божией, но ею одной он не может быть обожен. Одна воля в творении, но две — для того, чтобы образ стал подобием».[135]
Как образ Божий, человек — существо личностное, стоящее перед Богом. Бог обращается к нему, как к личности, и человек Ему отвечает. Св. Василий Великий говорит, что человек есть тварь, получившая повеление стать Богом.[136] Но, это повеление, обращенное к человеческой свободе, не есть принуждение. Как существо личностное, человек можеть принять или отвергнуть волю Божию. Он остается личностью даже тогда, когда далеко уходит от Бога, даже тогда, когда становится по природе своей Ему не подобным: это означает, что образ Божий не разрушим в человеке.[137] Человек также остается существом личностным, когда он исполняет волю Божию, когда соделывается совершенно подобным Ему в своей природе, ибо, по св. Григорию Богослову, «сего человека, почтив свободою, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, чем и вложившему семена оного, Бог поставил в раю».[138]
Человек был создан совершенным, но, это не означает, что его первозданное состояние совпадало с конечной целью, что он был соединен с Богом с самого момента своего сотворения. [139] До грехопадения Адам не был ни «чистой природой», ни человеком обоженным. По космологии и антропологии Восточной Церкви, противопоставленность между понятиями «природы» и «благодати» исключается: они взаимно друг в друга проникают, одна в другой существуют. Совершенство первозданной природы выражалось, прежде всего, в способности приобщаться к Богу, все более и более прилепляться к полноте Божества, которая должна была пронизать и преобразить всю тварную природу.[140]
Как известно, греческие отцы говорят о человеческой природе то как о троечастном составе духа, души и тела ⁄ νοΟς, ψηχή,σώμα./ то как о соединении души и тела. Разница между сторонниками трихотомизма и дихотомизма, по пониманию В. Лосского, сводится к терминологии: дихотомисты видят в νοΟς высшую способность разумной души, способность, посредством которой человек входит в общение с Богом. Личность, или человеческая ипостась, объемлет все части этого естественного состава, выражается во всем человеке, который существует в ней и через нее. Будучи образом Божиим, она — незыблемое начало динамичной и изменяющейся природы, всегда стремящейся по своей воле к внешней цели. «Можно сказать, говорит В. Лосский, — что сообразность есть отмечающая природу Божественная печать, которая создает личное отношение к Богу, отношение для каждого человеческого существа “ уникальное» Это отношение становится реальным, осуществляется посредством воли, направляющей природу к Богу, в Котором человек должен найти полноту своего бытия».[141] Дух должен был находить себе пищу в Боге, жить Богом; душа должна была питаться духом; тело должно было жить душею, — таково было первоначальное устроение бессмертной природы человека. Отвратившись от Бога, дух начинает жить жизнью тела, — это — происхождение страстей; и, наконец, тело, вынужденное искать себе пищу вовне, в бездушной материи, находит в итоге смерть. Человеческий состав распадается.[142]
В своей приверженности дихотомизму В. Лосский не одинок. Больше того — дихотомизм признается единственное правильным пониманием состава природы человека по библейской антропологии в Русской Православной Церкви. Тем не менее, в качестве «теологумена» имелись богословские труды, защищавшие трихотомию. В качестве примера может служить рукопись покойного Архиепископа Луки /Войно- Ясенецкого/ «Дух, душа и тело». Будучи доктором медицинских наук, Архиепископ защищал свои позиции также и со стороны естественных наук.
§ 3. ПРОБЛЕМА ГРЕХОПАДЕНИЯ.
«Начало зла коренится в свободе твари. Вот почему оно непростительно: зло рождается только от свободы существа, которое его творит».
В. Лосский.[143]
Человечество в целом, а христианство в частности, нередко задавалось вопросом: что такое зло? Как объяснить наличие его в мире, сотворенном Богом, в том видении, в котором сотворенное по существу своему есть добро? И, далее учитывая дарованную человеку свободу противиться Божественному плану, мы не можем не задавать себе этот жгучий вопрос.
В метафизике дуалистической зло представляло нечто «Ъіное» — ту злую материю или злое начало, совечное Богу. Предполагалось, что зло есть «нечто». «При такой постановке, — писал В. Лосский, — мы склонны принимать зло за некую сущность, за некое “ злое начало» за манихейского “ анти–Бога» Тогда вселенная представляется какой‑то “ ничейной зоной» /«no mans land» ⁄ между Богом добрым и богом злым, а всё ее богатство и многообразие — лишь игрой света и тени, вызванной борьбой этих двух начал.[144]
Такое представление, к сожалению, находило себе известное основание в аскетическом опыте; дуалистические элементы постоянно пытались проникнуть в христианство, и, особенно, в монашескую жизнь «Но, для православного мышления такое представление является ложным: у Бога нет контрпартии; нельзя предполагать существование каких‑то природ, которые бы Ему были чужды. С конца 3–го века вплоть до блаженного Августина отцы ревностно боролись против манихейства, но, в этой борьбе они пользовались философскими категориями, самая постановка которых несколько уводила в сторону от самой проблемы».[145] В итоге дискуссий и споров выходило, что в аспекте сущ- ном зла не существует, что оно есть только лишение бытия. Этот ответ был достаточным для опровержения манихеев, но, он был бессилен перед реальностью зла всеми нами ощутимой, перед злом, присутству- щим и действующим в мире.
Проблема зла, как удивительно точно отметил о. Буйэ (Воиу- ѳг)‚ сводится в подлинно христианской перспективе к проблеме «лукавого». А «лукавый» — это не отсутствие бытия, не сущностная недостаточность; он также и не есть, как лукавый, — сущность; ведь его природа, сотворенная Богом, добра. «Лукавый» — это личность, это «некто».[146]
Зло — не природа, а ее состояние. Это — болезнь, паразит, существующий только за счет природы, на которой паразитирует.«Точнее, — говорит В. Лосский, — зло есть определенное состояние воли этой природы, это — воля ложная по отношению к Богу. Зло есть бунт против Бога, то есть позиция личностная. Таким образом, зло относится к перспективе не сущностной, а личностной.[147]
Итак, зло вошло в мир через волю. Это — не природа, а состояние. «Природа добра сильнее привычки ко злу, — говорит Диадох Фотикийский, — ибо добро есть, а зла нет, или, вернее, оно существует только в тот момент, когда его проявляют».[148]
Прежде чаі войти по воле Адама в мир земной, зло «началось» в мире духовном. «Воля ангелов, навеки определившихся в ненависти к Богу, первая породила зло, которое есть влечение воли к небытию, отрицание бытия, творения Божиего, и, в особенности, — неистовая ненависть к благодати, которой мятежная воля ожесточенно противится».[149]
Поскольку зло имеет свое начало в мире ангельском, Лосский останавливается на этом вопросе, заостряя внимание на термине «бесплотные духи».[150]
По В. Лосскому, ангелов нельзя определять вышеназванным термином, даже, если их так называют отцы и богослужебные тексты. Ангелы не являются существами «чисто духовными». Существует некая ангельская телесность, которая может даже становиться видимой. Хотя идея бестелесности ангелов в конце концов восторжествовала на Западе вместе с томизмом, средневековые францисканцы, в частности, Бонавентура, держались противоположного мнения; а в России 19–го века епископ Игнатий Брянчанинов отстаивал эту телесность ангелов против Феофана Затворника. «Но, как бы то ни было, — заключает В. Лосский, — ангелы не имеют биологических условий, подобных нашим, и, они не знают ни смерти, ни размножения. У них нет “ кожанных риз».[151] Мир ангельский, таким образом, имеет иную форму существования; иначе, мы можем говорить и о единстве этого мира. Каждый из них — отдельная природа, отдельный умопостигаемый мир. Их единство не органическое и его можно было бы назвать по аналогии — единством абстрактным; «это единство города, хора, войска, единство служения, единство хвалы, — одним словом, — единство гармоническое».[152] Поэтому, ангельская вселенная открывает перед злом иные возможности, чем наш мир. Например, зло, воспринятое Адамом, смогло осквернить всю человеческую природу; но злобная позиция одного ангела остается его личной позицией: здесь зло — в каком‑то смысле — индивидуализируется.
