Итак, путь людей, живущих в миру, — откликнуться на зов Божией любви, видя как Бог щедро одаривает нас добром. Откликнуться и полюбить Бога, доверить Ему свою жизнь и подготовиться к самому великому дню — к рождению в вечность. Вот в чем смысл нашей жизни и путь человека. Мы рождаемся в жизнь земную со слезами, в муках рождения для матери, что является предизображением всей дальнейшей многоскорбной жизни на земле. И смерть — событие грандиозное, заключительное, к которому следует готовиться особым образом, готовиться всей жизнью. Все дела Божии — величественны, великолепны, прекрасны, как об этом говорится в псалмах: Славлю Тебя, потому что я дивно устроен. Дивны дела, Твои, и душа моя вполне сознает это…[71] Дивен наш Бог, и человек все время учится любить и доверять Ему, чтобы в самый важный момент жизни — в день кончины — суметь обратить взор к небу без оглядки назад и пойти к Богу, своему Творцу.
Но есть и другой, более зрелый, более совершенный путь для тех, кто восприял большую благодать, и чья душа уже не хочет быть обременённой благами мира. Ведь материальные блага всегда подразумевают и труд, заботу, внимание. Думаю, вам, перегруженным работой, хорошо известно это. Монашеское нестяжание — это зрелое духовное восприятие мiра, когда душа говорит: «Хорошо, я все понял, мне больше не надо ничего второстепенного, я хочу знать только Тебя, Господи». Смысл этих слов не в отвержении ближних и окружающего мира, но в предпочтении, избрании важнейшего — в постоянном обращении ума и сердца к Богу. В этом суть жизни монашеской.
Человек, живущий в миру, мыслит несколько иначе: ему порой кажется, что он всесилен, свободен и может делать все, что хочет. На самом деле он просто ещё не знает, что без Божьего благословения никто ничего сделать не может. Думаю, сначала Бог даёт нам возможность почувствовать самостоятельность: «Я есть, а значит, я могу». А позже начинает показывать, что не благослови Он тебя, ты и стакана не поднёс бы ко рту. И Бог ожидает от нас зрелого отношения к жизни, говоря: Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострёшь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведёт, куда не хочешь.[72] Совсем необязательно, что ты не хочешь идти туда, куда ведёт Бог, хотя, к несчастью, случается и такое. Просто ты никогда бы и не подумал, что чего ты так сильно желаешь, ты найдёшь на пути, куда тебя поведут. Так, например, мы все хотим жить, а Христос даёт крест. Мы хотим жить! Но ведь этого желает и Бог. Бог хочет, чтобы ты жил, и потому предлагает тебе крест. И опыт несения креста показывает, как то, что видится нам смертью является жизнью и как раз тем, чего мы желали. Бог даёт крест, чтобы жизнь стала полной и радость преизобильной, как говорит Христос.[73] Понимаем ли мы это? Да, мы знаем это, мы поем об этом в храмах, мы носим кресты и т. д., и все же до сих пор не поняли, ведь иначе мы были бы совсем другими людьми. Лишь со временем, начиная понимать слова Христа, мы потихоньку меняемся, действительно становясь другими.
С приходом старости наступает последний период жизни, который в некоторой степени является монашеским для каждого, так как человек встаёт на путь обнищания, то есть теряет способности, начинает плохо слышать, плохо видеть, многое становится неинтересным, умножается изоляция от окружающего мира. Человек начинает жить почти по — монашески, если, конечно, не отчаивается и не хватается судорожно, по — детски за мир, но находит в себе силы и мудрость думать о предстоящем великом событии — о смерти. Отец Софроний так писал своей сестре: «Мне кажется, что во всех планах твоя жизнь позволяет тебе отдать твой ум мысли о Первоисточнике нашей жизни и о необходимости сознательно и разумно прийти к Нему, обогащёнными познанием Его безмерной Премудрости. Нет теперь у тебя прямой обязанности ни перед кем. Ты вошла в возраст, когда общество считает себя обязанным позаботиться о тебе, обеспечить тебе хлеб, угол и одежду. Итак, воспользуйся этой привилегией твоего возраста и с силой никогда не увядающего порыва устремись всем умом, всем сердцем к Вечному, к твоему Отцу. Тогда, верю, почувствуешь в себе радость иного порядка, иного „вкуса“ и увидишь, что день кончины — есть великое событие в нашей жизни. Подходы к смерти болезненны, но самая смерть — совсем иная вещь. Тот мир, который охватывает все наше существо, так прекрасен, так благоуханен, что кто испытал сие, тот уже не может удовлетвориться ничем в этой грубой сфере земной жизни: „И звуков небес заменить не могут скучные песни земли“».[74]
Возрастая в познании Бога, человек, по слову апостола, все меньше нуждается в молочной пище,[75] и чтобы верить и любить Бога, ему уже нет необходимости видеть, как Он щедро питает нас земными благами. Духовно зрелый человек стремится иметь как можно меньше связи с миром, сосредотачиваясь на главном — на мысли о Боге, о спасении. В последние годы жизни отца Софрония на двери его комнаты была надпись «Waiting Room», т. е. комната ожидания. Что он имел в виду? Конечно, вы прекрасно понимаете, что он имел в виду. Используя английскую манеру речи, он подчёркивал, что место, где мы подлинно живём есть церковь («Living Room»), а там, где мы спим, едим и прочее — это всего лишь комната, в которой мы ожидаем, когда нас позовут наверх, в иную лучшую жизнь.
Итак, воспринимая большую благодать чрез жизненный ли то опыт, или действием Божиим, мы взрослеем и начинаем питаться твёрдой пищей, не желая более того, что является периферией, что поддерживает лишь биологическую жизнь. Монах довольствуется самым малым, лишь бы дожить до дня, когда выдадут паспорт и билет, да позовут наверх. Монах призван так мыслить и жить с самого начала своего монашества — его влечёт к этому внутреннее сокровенное желание и даже потребность иметь как можно меньше мира сего и как можно больше Бога.
Мы послушны, потому что любим
В «Принципах православного аскетизма» отец Софроний говорит прежде всего о послушании, считая именно его основой монашества[76]. Почему послушание? Это не простой вопрос. Но я все же начну, и скажу, что до тех пор, пока мы не перестанем путать послушание с дисциплиной, наше понимание послушания всегда будет неверным. Дисциплину тоже можно считать одной из форм послушания, но суть послушания совсем не в дисциплине. Послушание — это таинство, а таинство есть особое состояние души, когда она пребывает в Боге. Я бы так выразил сущность послушания.
И это пребывание в Боге определяет и состояние души, и её отношение к ближним. Я употребил современный способ выражения, сказав: «отношение к ближним», но мне никогда не нравилась подобная терминология. Ведь следует сказать просто слово любовь. Любовь — вот наше отношение к ближним, и никакого другого отношения не существует.
Если ты любишь Бога, то ты не можешь быть непослушным Ему, что бы Он не сказал тебе, что бы ни заповедал, к чему бы ни призвал… Как‑то к нам в монастырь приехал один англичанин, ставший православным, очень добрый и сердечный человек. Может он и сейчас приезжает сюда. Мы были вместе на кухне, и кто‑то из сестёр попросил его о помощи. И знаете какова была его реакция? Он ответил: «Сестра, ваше желание есть заповедь для меня!» Именно это выражение положило начало моему пониманию послушания. Вот что такое послушание! И вот почему слова, которые говорит нам Бог, мы называем заповедями. Те, которые наименовали Его слово заповедью, любили Его, и для них любое Его желание было заповедью.
Слово Бога для нас есть заповедь ещё и потому, что оно непререкаемо. Если Бог говорит нам слово, то нет никого, кто бы мог сказать нам что‑то более истинное и совершенное. И если Бог говорит: «Держи ум твой во аде», то нет другого более верного пути ко спасению, чем это Его слово. Он добавляет: «И не отчаивайся», но добавлять это как бы и не надо. Держи ум во аде, отчаиваться тебе нет никакой нужды, ведь так делать тебе велел Бог. Лишь поступай так, как Он сказал, и достаточно для тебя.
Я различаю три разных вида послушания. Во — первых, послушание игумену как самому главному лицу, вокруг которого вращается вся жизнь монашеской общины. Этот род послушания основан по преимуществу на дисциплине, хотя, конечно же, дух должен быть совершенно иным. Дисциплина необходима для нас, и важно понимать её значение. В своих беседах отец Софроний говорил нам о ней как о средстве организовать совместную жизнь в обители[77], что сделать весьма непросто, так как у каждого из нас свои запросы, свой духовный уровень, своё видение и понимание, свои способности. Может кто‑то предпочитает завтракать в 10.00 часов, а не в 8.00 или в 13.00; другой хочет молиться ночью, а не утром, и т. д. Но ради того, чтобы жить совместно в братстве, необходимо иметь общее для всех расписание и следовать ему. Игумен, учитывая все это, старается устроить жизнь так, чтобы было как можно меньше неудобств, чтобы каждому из нас иметь возможность жить по — монашески и всей общине вместе и по — братски.
