77. Перейди же теперь от сего изображения к самому первообразу зла. Не казалось ли некоторым образом прежде, что иномыслие арианское, отделившись от Церкви Божией для противоборства с ней, одно, своими только силами, противостоит нам в рядах неприятельских? Но когда, после продолжительных и жестоких споров, вступили они с нами в явную борьбу, тогда война приняла много видов и разделилась на много частей, потому и по общей вражде, и по частной подозрительности во всех поселилась непримиримая ненависть. И это обуревание церквей не свирепее ли всякого морского волнения? Им сдвинуты с места все пределы отцов, приведены в колебание основания и все твердыни догматов. Колеблется и потрясается все поставленное на гнилой опоре. Друг на друга нападая, друг другом низлагаемся. Кого не низринул противник, того уязвляет защитник. Если враг низложен и пал, то наступает на тебя прежний твой заступник. До тех только пор взаимное у нас общение, пока сообща ненавидим противников. А как скоро враги прошли мимо, друг в друге видим уже врагов. Сверх того, кто исчислит множество кораблекрушений? Одни утопают от нападения врагов, другие от тайного злоумышления соратников, иные от неискусности управляющих. В ином месте церкви со всеми своими членами потерпели повреждение, как о подводные камни, сокрушившись о еретические ухищрения; другие, быв недавно врагами спасительных страданий, взялись за кормило и подверглись крушению. А смятения, производимые князьями мира сего, не сильнее ли всякой бури и всякого вихря совращают с прямого пути народы? Подлинно какое-то плачевное и горестное омрачение объемлет церкви, после того как изгнаны в заточение светила мира, поставленные Богом просвещать души людей. А непомерное соревнование друг против друга делает людей бесчувственными, когда близок уже страх всеобщего разрушения. Ибо частная неприязненность сильнее общей и народной войны, когда общей пользе предпочитается слава одолеть врагов и настоящее упоение честолюбия дороже наград, ожидающих впоследствии. Поэтому все равно, кто только как может, заносят убийственные руки друг на друга. А какой-то грубый клич людей, взаимно сталкивающихся по своей охоте к спорам, и неясный крик, и неразличимые звуки неумолкающей молвы наполнили собой всю уже почти Церковь, то прибавлениями, то убавлениями извращая правый догмат благочестия. Одни увлекаются в иудейство через слияние Лиц, а другие в язычество через противоположение естеств. Недостаточно Богодухновенного Писания для их сближения, Апостольские Предания не решают взаимных между ними условий примирения. Один предел дружбы – говорить в угождение друг другу; и один предлог к вражде – не соглашаться в мнениях. А сходство в заблуждениях вернее всяких клятв на участие в раздоре. Всякий – богослов [369], хотя и тысячи пятен лежат у него на душе. Оттого у этих новоделов большое обилие в помощниках к произведению мятежей. Поэтому получают предстоятельство в церквах самопоставленные и низкие искатели, отринувшие Домостроительство Святого Духа. И поскольку евангельские уставы бесчинием приведены в совершенное смешение, то неописанная толкотня [происходит] около председательских мест и всякий честолюбец силой вынуждает дать ему первенство. А от такого любоначалия напало на людей какое-то страшное безначалие, отчего совершенно бездейственны и напрасны стали увещания начальствующих: всякий в невежественном кичении рассуждает, что он обязан не столько слушать кого-нибудь, сколько сам начальствовать над другими.
78. Посему полагал я, что молчание полезнее слова, потому что голос человеческий не может быть и слышим среди такой молвы. Если справедливо изречение Екклесиаста, что словеса мудрых в покои слышатся (Еккл. 9:17), то при настоящем положении дел весьма было бы неприлично сказать это о сих людях. А меня удерживает и следующее пророческое изречение: смысляй в то время премолчит, яко время лукаво есть (Ам. 5:13). Теперь одни подставляют ногу, другие ругаются над падшим, а иные рукоплещут; но нет человека, который бы из сострадания подал руку поскользнувшемуся; хотя по Ветхому Закону не избавлен от осуждения и тот, кто пройдет мимо, увидев осля врага падшее под бременем (Исх. 23:5). Не то делается ныне. Отчего же? Оттого, что во всех охладела любовь, исчезло единодушие братий и неизвестно стало имя единомыслия, прекратились дружеские увещания, нигде нет христианского милосердия, нигде нет сострадательной слезы. Некому поддержать немощного в вере, а, напротив того, такая взаимная ненависть возгорелась между единоплеменными, что каждый падению ближнего радуется больше, нежели собственным своим добрым делам. Как во время моровых поветрий и те, которые со всей тщательностью берегут свое здоровье, занемогают наравне с прочими, заражаясь от одного обращения с больными, так и ныне все мы стали подобны друг другу; овладевшая нашими душами страсть к спорам всех увлекает в соревнование худому. Оттого у нас неумолимые и жестокие ценители неудач, непризнательные и неприязненные судьи успехов; и зло, кажется, укоренилось до того, что стали мы неразумнее бессловесных животных, ибо они, если одной породы, живут одним стадом, а у нас жестокая война с нашими домашними.
79. По всему этому надлежало молчать, но к иному влекла любовь, которая не ищет своих си (1 Кор. 13:5) и любит преодолевать все затруднения времени и обстоятельств. Нас и вавилонские отроки (Дан. 3) научили исполнять свои обязанности, хотя бы и никто не радел о благочестии. Они и среди пламени песнословили Бога, не рассуждая о множестве отметающих истину, но довольствуясь друг другом, когда их было трое. Поэтому и нас не привела в бездействие туча врагов, но, возложив упование на помощь Духа, со всяким дерзновением возвестили мы истину. Иначе было бы бедственнее всего, когда хулители Духа с таким удобством нападают на благочестивое учение, нам, имея такого заступника и защитника, не послужить учению, которое из предания отцов в непрерывной памяти сохранено до нас. Но нашу ревность более всего возбудили пламенность твоей нелицемерной любви, непоколебимость и спокойствие твоего нрава, которые ручаются, что сказанное мной не будет разглашено многим, не потому что оно недостойно оглашения, но чтобы не бросать бисера свиньям (Мф. 7:6). И о сем довольно. А для тебя, если достаточно сказанного, здесь пусть будет предел слову об этом. А если покажется сего недостаточным, не позавидую, когда в люботрудном исследовании прострешься далее в приумножении ведения посредством вопросов, задаваемых без спорливости. Ибо Господь или через нас, или через других восполнит недостающее по мере ведения, какое достойным его сообщает Дух.
Опровержение на защитительную речь злочестивого Евномия [370]
(Против Евномия) Книги I–III
1. Если бы все, на кого призвано имя [371]Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, пожелали ничего не искать, кроме евангельской истины, довольствоваться же Апостольским Преданием и простотою веры, то и от нас в настоящее время не потребовалось бы слова, но, конечно, обнаружили бы мы то молчание, которое от начала предпочитали. Но поскольку враг истины, всегда умножая зло и прилагая к плевелам от начала им посеянным в Церкви Божией (Мф. 13:25) новые, и ныне сыскал орудия, которые вполне заключают в себе его мастерство [372], и внушает теперь мысль, под личиною христианства, тайно вводя отрицание божественности Единородного (этой мирской [373] и суетной мудростью возмущая чистоту и простоту учения Духа Божия [374] и убедительными словами [человеческой мудрости] (1 Кор. 2:4), вводя в заблуждение людей наиболее простодушных), то и мы, по необходимости, ради вашей предписывающей это любви и ради собственной своей безопасности, не обращая внимания на немощь свою в сем деле (ибо вовсе не упражнялись в подобном роде слова), по сообщенной нам от Господа мере ведения, по необходимости, решились стать за истину и обличить ложь. Ибо рассуждаем, что непременно достигнем, по крайней мере, одной из трех добрых целей: или своим обличением подадим зараженным уже врачевство от зла, или здравым в вере доставим подобающее предохранение, или, без сомнения, сами сподобимся наград за то, что братиям своим желаем лучшего.
Краткая предыстория аномейской ересиНасколько нам известно, Аэций [375], сириец, первый дерзнул явно говорить и учить, что Единородный Сын не подобен по сущности с Богом и Отцом. Не буду говорить, какими правилами воспитан он был сначала и как постепенно вносил он свое растление в церкви Божии, чтобы не показалось, что я не обличаю, но злословлю. Наследовал же его нечестие и усовершил его этот галат [376], Евномий, который, приобретая себе известность этими постыднейшими делами (ибо сказано: слава в студе их – Флп. 3:19) и предпочитая их благам, какие уготованы благочестивым (ср. 1 Кор. 2:9), воспользовался случаем прославиться таким писанием, на какое никогда еще никто другой не отваживался, до того превознесся, что ту хулу, которую дотоле держал при себе[377] в этом блистательном своем сочинении обнародовал, вменяя себе в честь то, что его провозгласят основателем и предводителем всей ереси. Его-то изобличить предстоит теперь нам [труд]. Поскольку же в обоих зло одно, то явно, что в лице усовершившегося ученика посрамлен будет и учитель, посеявший семена нечестия, если только, по вашим молитвам, дано будет нам принять такую силу слова, чтобы, подобно ревнителю Финеесу, одним ударом обличения поразить обоих, соединенных между собой нечестием (Чис. 25:8).
