За пределами «Лондонистана» подобные взгляды разделяются многочисленными студенческими исламистскими группами и вышедшими из этой среды проповедниками Европы и США. Во франкоговорящем мире видным сторонником этих идей является проживающий в Женеве харизматический оратор Тарик Рамадан, внук Хасана аль-Банны, основателя организации «Братья-мусульмане», и сын Сайда Рамадана, осевшего в Женеве и являющегося главным «связным» международного движения, выросшего из «Братства». Отвергая всякую логику конфронтации с Западом, он видит в европейской демократии способ защиты от деспотизма, царящего в большинстве мусульманских стран, и призывает своих последователей в полную меру пользоваться правами, которые им предоставляет гражданство. Будучи швейцарским подданным, он стремится зарекомендовать себя как интеллектуал среди французской профессуры и в издательских кругах. Он является автором книги, вышедшей в одном из парижских католических изданий, предисловие к которой написано знаменитым журналистом — поборником идей тьер-мондизма, выходцем из семьи коммунистов. [505] Заветное желание Тарика Рамадана — добиться, чтобы за исламистами признали право быть неотъемлемой частью демократического пейзажа. Он хочет придать легитимность их выступлениям, избавив их от любой ассоциации с радикальными группами или лицами, перешедшими к насилию, наподобие тех, кто в 1995 году участвовал в «войне против Франции» под началом «эмира» ВИГ Зитуни. [506] Журналисты, представители духовенства и преподаватели, покоренные этим оратором, прекрасно владеющим приемами и риторикой своих собеседников, видят в нем представителя мусульманской молодежи Франции и Европы, обеспечивая ему доступ во властные инстанции. Другие, настроенные более скептически, задаются вопросом его истинных намерениях и о смысле его посланий к молодежной аудитории. Наконец, третьи уверяют, что, какова бы ни была идеологическая подоплека его речей, он побуждает свою паству и своих последователей к большей социальной мобильности и «гражданской» интеграции, которые в конечном счете облегчат их аккультурацию во французском обществе и отвратят их от исламистских концепций. Так, несколько десятилетий тому назад дети иммигрантов из Южной и Восточной Европы, пролетарии и коммунисты, выйдя из-под контроля партии и профсоюзов и получив возможность социального роста, превратились во французских мелких буржуа, уже не связанных ни с марксизмом-ленинизмом, ни со странами происхождения своих родителей. Если говорить о ситуации в современном мусульманском мире, то пример религиозных мелких предпринимателей Анатолии весьма показателен. Войдя в Стамбуле и Анкаре в высшие экономические круги с приходом в правительство исламистской партии «Рефах» и достигнув тем самым поставленной цели, они не встали на защиту этой партии, когда ей указали на дверь, а затем распустили под давлением генштаба турецкой армии. Они сделали выбор в пользу упрочения своего социального и материального статуса в ущерб исламистским идеалам и партийной принадлежности, которые уже не могли принести реальной выгоды и, более того, грозили даже помешать им в их новой стратегии союза со светскими деловыми кругами. Еще дальше эта логика зашла в Алжире, где в конце 1999 года весьма богатый бизнесмен, близкий к «умеренной» исламистской партии «Хамас», член правительственной коалиции, выдвинул свою кандидатуру на пост директора большой частной пивоварни. Она должна была производить на месте крепкое пиво западной марки по цене, достаточно привлекательной для широких слоев населения: до этого времени из-за высоких цен на пиво государственного производства этот напиток был им не по карману.
Это растворение исламистской идеологии в рыночной экономике происходит на заре нового тысячелетия в обстановке, совершенно отличной от прошедших десятилетий. На всем протяжении многих годов этот процесс набирал силу параллельно со становлением «исламской» банковской системы, не взимавшей ростовщический процент, многочисленных инвестиционных обществ, позволявших заниматься спекуляцией в соответствии с требованиями религиозного закона, и т. д. Те из этих учреждений, что сохранились до сегодняшнего дня, процветают лишь в тех случаях, когда им удается захватить и сделать рентабельным часть рынка сбережений. При этом они следуют чисто экономической логике, в то время как политические соображения, доминировавшие при реализации этих проектов под эгидой Саудовской Аравии, уже не имеют реального веса. В области же права попытки подменить «Исламской хартией» прав человека Всеобщую декларацию, предпринятые на сессии ОИК в Каире в августе 1990 года — как раз тогда, когда Ирак захватывал Кувейт, — уже не очень актуальны. Сегодня исламизм больше не находится в зените своего могущества. Он не желает и не может навязать свою собственную терминологию взамен универсальной идиомы, еще вчера третируемой как «западная». Отныне исламистские партии и движения конца столетия добиваются, чтобы их признали демократическими и пытаются осуждать репрессии, жертвами которых они являются. При этом они апеллируют к универсальному понятию прав человека, которое уже не критикуют, чтобы подменить его собственной концепцией, и к некогда отвергавшимся ценностям «безбожного Запада» (свободе слова, свободному выбору женщиной своей судьбы и пр.). Некоторые усматривают здесь всего лишь циничный маневр и приравнивают эту стратегию к стратегии коммунистических партий, которые время от времени говорили языком демократии лишь с целью ловчее обмануть «полезных дураков», нужных им для того, чтобы расширить свою базу и свои сети, особенно в среде интеллектуалов. Когда советский блок был относительно силен, подобная стратегия приносила плоды, привлекая на его сторону многих «искренних демократов», соблазненных мессианизмом рабочего движения. Но когда кризис, которому предстояло покончить с восточным блоком и его подручными, начал «припекать», эти течения взаимного обмена сделали возможным массовое дезертирство коммунистических активистов из рядов своих партий. Такого рода «демократические» контакты дали этим партийным кадрам и руководящим работникам возможность вступления в различные внепартийные гражданские институты и ассоциации. Это один из возможных, но отнюдь не единственный, результат «диалога» между исламистами, уже менее уверенными в себе, и светскими демократами мусульманского мира. Те, кого на протяжении двух десятков лет поносили как «западников» и «французских сынков» в Магрибе или как «brownsahibs» [ «темнокожих сахибов»] в Юго-Восточной Азии, по-прежнему располагают связями, высоким уровнем образования и доверия со стороны мировых политических и экономических кругов, в руках которых находится ключ к принятию крупных инвестиционных решений в эпоху нарастающей глобализации и приватизации.
В масштабах всего мусульманского мира помимо ситуаций, описанных выше (превращение иранской утопии в религиозную легитимизацию подавления общества государством и усиление недовольства населения муллократией, банкротство в Судане, афганская катастрофа), оппозиционные исламистские движения переживают беспрецедентный моральный кризис. Их политический проект — который характеризовался большой неопределенностью и откладывал до наступления светлого будущего (если не до Страшного суда) четкое определение «исламского государства» и «соблюдение шариата» — уже можно оценить, имея в виду его итог. Исламизм строил планы на будущее, но завяз влтрошлом. Неконтролируемое насилие 90-х годов, даже если оно и было, как подозревают многие, вызвано провокациями агентуры заинтересованных режимов, осталось у всех на памяти. По этой причине наиболее умеренная фракция движения постоянно заявляет о своей приверженности демократии, чтобы отмежеваться от явления, омрачающего ее политическое будущее. Набожные средние классы, составляющие ее социальную базу, ищут новых союзов со своими светскими и даже христианскими — в поликонфессиональных странах — оппонентами. Так, в Ливане шиитская «Хизбаллах» изначально — террористическая группировка, готовая служить хомейнистскому Ирану, превратилась в массовое движение обездоленных, а затем стала воплощением ливанского национального сопротивления Израилю, снискав в этом качестве симпатии всех частей религиозного спектра страны. [507] В свете перспективы заключения мира между Сирией, ее ливанским клиентом и еврейским государством, «Партия Аллаха», представленная в парламенте, направит свою энергию на игру на внутриливанской политической сцене. В этом качестве она станет объектом внимания многих христианских маронитских [508] деятелей. Будет всячески подчеркиваться «сходство» между культом Девы Марии и шиитским почитанием Фатимы — дочери Пророка, жены Али и «Матери правоверных» в ожидании сближения между христианами и шиитами, которые вместе составляют значительное большинство ливанцев — в противовес сирийской гегемонии и преимущественно суннитскому Ближнему Востоку. Сорокалетние египетские «Братья-мусульмане», выдвинувшие в 1995 году проект создания центристской и демократической партии «Хизб аль-Васат», поставят своим руководителем интеллектуала-христианина (протестанта) в знак свидетельства своей искренности и широты взглядов. В других странах, от Индонезии до Марокко, исламисты, когда могут и когда им это будет позволено, станут участвовать в выборных ассамблеях, сам принцип которых их представители остерегутся подвергать сомнению. Эти народные избранники забудут о «суверенитете Бога» («хакимийят Аллах»), который Кутб и Маудуди сделали критерием подлинно исламского государства, противопоставив его суверенитету народа, в котором они видели лишь форму идолопоклонства, свойственного джахилийи — доисламскому «варварству», возродившемуся в XX веке. Будет воспеваться демократия, которую какой-нибудь Али Бенхадж проклинал, возмущаясь тем, что 50,5 % избирателей могут издавать законы по своему капризу и разрешать употребление вина в нарушение незыблемых законов Священной Книги! В Турции мэрам от «Рефах», а потом и «Фазилет» ставили в вину качество муниципального управления, и это в то время, когда «Фазилет» пыталась вернуть потерянные голоса избирателей на парламентских выборах 1999 года, когда на первый план выходили задачи более политического характера. Как ни парадоксально, но исламисты, не желая того, сами создали условия для прекращения эксперимента со своим пребыванием у власти. Хотя речь не идет о «религии выхода из религии», подобной современному христианству, стоит отметить, что конкретные формы политической социализации, вызванные к жизни этим экспериментом, сделали безнадежно устаревшими идеологические принципы, на которых он был построен. Так, активистки в мусульманских платках, требовавшие установления шариата, во многих случаях составляли первое поколение женщин, появившихся на политической сцене вне своего домашнего очага и привычного домашнего уклада. Однако здесь они столкнулись с активистами-бородачами, стремившимися отвести им строго определенную роль вспомогательной опоры в собственной политической игре. Некоторые из этих женщин, в частности в Турции и Иране, выдумали тогда «исламистский феминизм» в противовес господствовавшему в движении «мачизму». Возможно, именно в этом русле происходит в наши дни становление мусульманской демократии.
