История ислама - Мюллер Фридрих Август

Продолжавшийся упадок халифата, междоусобные войны, возникшие между эмирами, тянувшиеся без конца до и после кончины Муктадира, упрочили еще более могущество карматов, ставшее почти непреоборимым. Бесполезно описывать все отдельные набеги их, продолжавшиеся до самой смерти Абу Тахира (332 = 944). Вообще, впрочем, свирепость вторжений стала мало-помалу ослабевать. Ибн Раик, братья Баридии, а также Ихшид египетский сочли за лучшее стараться держать опасных гостей в отдалении при помощи уплачиваемой им дани; удалось также за звонкую монету восстановить, начиная с 327 (939), паломничества в Мекку к святым местам. Дела шли довольно долгое время и по смерти Абу Тахира все тем же порядком. Фатимидам предстояло много возни с непокорными берберами. Они оставили восток временно на произвол судьбы, даже не назначали ни одного нового дай. Карматы выбирали себе одного из родственников умершего предводителя, заседавшего в совете управления, заведывавшего вообще весьма успешно всеми делами этого оригинального государства. Влияние совета господствовало в те времена, не оспариваемое никем, над всем полуостровом; в 340 (951) покорен был и Оман. А вне границ Аравии все были довольны, если страшные бедуины довольствовались выплачиваемой им условленной данью. Только с 358 (969) начинает могущество карматов несколько падать вследствие событий, совершившихся в Африке. Описание их потребует особого рассмотрения.

Глава IV

ФАТИМИДЫ И ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ УПАДОК ДИНАСТИИ АББАСИДОВ

Когда 29 Раби II 297 (15 января 910) в Раккаду въезжал Убейдулла, первый халиф из семьи Фатимидов, план потомков персидского глазного врача, замыслившего истребление господства Аббасидов, был уже наполовину выполнен. Высшая власть переходила теперь в Африке от аббасидских арабов к берберам измаилитам. Занятая одновременно карматами в Аравии Лахса стала сборным пунктом, откуда тайная секта в течение каких-нибудь нескольких лет успела почти отвоевать власть багдадского правительства над Аравией, Сирией и Египтом. А непрестанно повторявшиеся нападения на Ирак открыли дорогу персидским Бундам к воротам самой столицы халифата, ибо тайная организация измаилитов продолжала действовать по-прежнему, раскинув свои сети начиная с западной Африки вглубь Персии, готовая к услугам безразлично каждого врага аббасидов, жаждущего гибели династии. Сколь преступными ни представлялись бы нам деяния этого ужасного семейства, нельзя же допустить, чтобы меймуниды или там фатимиды — как они весьма удачно присвоили себе это имя — готовы были удовольствоваться властью, брошенной им прихотью неслыханного рока, и были бы в состоянии хотя бы на одну секунду уклониться от преследования великого плана своего предка Абдуллы. О политике нового африканского халифа можно составить совершенно неверное понятие, если глядеть на него исключительно как на обыкновенного властелина прибрежного государства, простиравшегося между Баркой и Тангером. Не ради громкого титула и не для того, чтобы легче импонировать суеверным берберам, Фатимиды заставили величать себя халифами по примеру испанских Омейядов, едва ли когда-нибудь мечтавших о покорении всего востока. Титул «повелитель правоверных» заключал в себе для них скорее смысл неизбежно тяжкой необходимости. Неоткуда было им узнать [387], что меч берберов когда-то разгромил при Каннах римские легионы и чуть не привел на край гибели величайшее государство древности. Но Фатимиды достаточно убедились в остроте лезвия этого меча и поняли, что наемникам Аббасидов и их эмирам не под силу будут эти дикие полчища. На первых же порах созрел у них план создать себе из берберов войско, при помощи которого, а также карматов Бахрейна могли бы они завоевать сначала Египет, а затем и остальные провинции востока. Едва минуло четыре года по вступлении на трон, сам Убейдулла предпринимает уже попытку овладеть востоком. И каждый раз, когда у Фатимидов являлась малейшая возможность, попытка возобновлялась и завоевание отчасти совершалось. Да, отчасти. С того самого момента, как хитрые узурпаторы раскинули свою резиденцию у самых врат Аравии, дальнейшее продолжение политики вытеснения династии арабских Аббасидов при помощи карматских арабов стало невозможным. Разнузданное, безграничное свободолюбие и хищничество последних обратилось теперь против тех, кто до сих пор умел понуждать их служить своим себялюбивым целям. Результатом этой политики был, во всяком случае, полный разгром багдадского халифата, а вместе с тем и потеря арабами своего первостепенного положения в исламе. Таким образом, история дома Фатимидов вследствие анти-арабского направления его целей должна составить в нашем изложении необходимую заключительную главу всего арабского периода ислама, хотя, с другой стороны, семья эта выступает временами и в следующей исторической эпохе ислама.

Цели Фатимидов тяготели, собственно, к востоку: поэтому обращали они внимание на запад не более того, насколько этого требовала самая крайняя необходимость. Они старались прежде всего заручиться содействием самых сильных берберских племен, в особенности Китамы и Санхаджы. Во всем же остальном они поступали осторожно и остерегались углубляться далеко на запад больше, чем это требовалось необходимым обеспечением перевеса названных племен, равно и собственного владычества, — вот в главных чертах правительственная политика Фатимидов. Им никогда и в голову не приходило полнейшее порабощение всего побережья северной Африки, вплоть до Атлантического океана. Иначе трудно понять, каким образом могли они упустить множество случаев, когда возможно было смелым натиском занять округа от Тлемсана до Тангера и вырвать из рук властелинов Испании Омейядов отделенную от них самой природой Цеуту. Даже и это неизбежное закрепление господства Фатимидов над побережьем на восток от Тлемсана потребовало 65-летнего напряжения новых халифов, пока не посчастливилось им привести в исполнение давно лелеянные надежды на обладание Египтом. И наконец, весьма возможно, что благополучное решение обеих этих задач им удалось благодаря только особенным условиям, отличавшим резко эту замечательную династию от всех остальных родов исламских властителей. В качестве гроссмейстера тайного союза измаилитов у каждого Фатймида совесть — если возможно применить это слово к людям, по принципу заботящимся только о своих собственных интересах, — ничем решительно не была ограничена, лишь только дело касалось власти. Ради доброго народа своего, однако, вовсе не посвященного в сокровенные глубины высших степеней нигилистической пропаганды, вынуждены были «имамы» разыгрывать притворно роль настоящих шиитов. Само собой разумеется, что для укрепления власти постановлено было по смерти каждого из халифов предоставить одному только сыну его право престолонаследия. Таким образом, одним взмахом устранены были те пагубные распри из-за престола, которые так сильно поспособствовали гибели Омейядов и Аббасидов. Одно это распоряжение доставило дому Убейдуллы такую внутреннюю крепость, которая могла быть потрясена разве каким-либо из ряду выходящим событием или же целым поколением следующих один за другим неспособных властелинов. Но и при подобном режиме оставалась возможность восстания сына против отца, что и встречалось в истории этого дома, но ко времени упадка династии. Если ко всему этому прибавить еще высокое религиозное значение верховного главы государства, которое в глазах берберов имело особенную серьезную важность, можно себе представить, сколько преимуществ оказывалось у этого рода по сравнению с Аббасидами, не говоря уже про всех остальных эмиров. Попытки последних стать родоначальниками новых династий рушились обыкновенно при первом неспособном сыне либо внуке. И как ни странно, в сущности, но эти дерзкие узурпаторы, Фатимиды, сумели в течение целых 270 лет удержать за собой и передавать от отца к сыну свою весьма почтенных размеров власть.

Убейдулла аль-Махдий (правил от 297–322 = 910–934) считал себя призванным осуществить самолично во всем объеме программу своего дома. Не согласовавшиеся никоим образом с разыгрываемой им ролью мирового спасителя первые правительственные его распоряжения возбудили, положим, недоверие даже в некоторых кружках племени Китама, которому исключительно обязан был мах-дий всем своим успехом. Но отдельные восстания, возникавшие среди этого племени, были подавляемы, так же как и многие другие, все тем же неутомимым Абу Абдуллой Ши’ием. Одновременно (297 = 910) направлены были другие полководцы Убейдуллы против племени Зената, осадившего Тахерт. Враждовавшие с китамитами, они потому и не высказали никакой охоты подчиниться новому главе. Рассеять их не стоило, впрочем, особого труда. Между тем в то самое время, как Абу Абдулла хлопотал о восстановлении порядка в Забе, территории племени китама, между основателем новой династии и его первым заместителем возникли крупные недоразумения, при существующих отношениях неизбежные. Убейдулла желал управлять самовластно, одолевший же и дисциплинировавший племя Китама Ши’ий, состоявший и поныне во главе этого воинственного племени, оказывался для повелителя слишком могущественным. Абу Абдулла со своей стороны находил вполне естественным за заслуги, оказанные им махдию, иметь голос и влияние в управлении новым государством. Он почувствовал себя в высшей степени обиженным, когда халиф как бы намеренно не обращался к нему за советом и выказал, хотя и осторожно, явное стремление умалить всячески и ограничить влияние его личности. Его заставляли, например, тратить время попусту в преследовании незначительных разъединенных банд, препятствовавших окончательному восстановлению порядка в Забе, вместо того чтобы принимать в столице серьезное участие в решении важнейших государственных дел. Происхождение имамата Убейдуллы как духовного звания было ему слишком известно, чтобы могло внушать ему почтение. И он начал постепенно, как рассказывают, искать тесной связи с главами племени китама, чтобы добиться, если понадобится, даже силой, признания своих личных достоинств, в чем ему упорно отказывал неблагодарный властелин. Он упустил из виду беспощадность тайной организации измаилитов, а ее-то и держал твердо в своих руках Убейдулла. Намерения его были переданы халифу. Ни одной минуты не промедлил властелин отделаться поскорее от опасного подчиненного, при помощи нескольких преданных людей из того же самого племени китама. 16 Джумада II [388] 298 (19 февраля 911) Ши’ий вместе со своим братом был умерщвлен неподалеку от Раккады; в тот же самый день, по повелению вероломного властелина, был принесен в жертву также вернейший соратник погибшего — Абу Заки, только что одержавший на пользу махдия решительную победу над взбунтовавшимися в Триполисе берберами. «Тот, повиноваться которому ты нас научил, приказывает умертвить тебя», — ответил один из убийц Абу Абдулле, когда Ши’ий умолял его не совершать такого гнусного преступления; лишивший же Абу Заки жизни наместник Триполиса приходился ему родным дядей. Этим разоблачается нагляднее всего та страшная власть над отдельными членами секты, которой пользовался неограниченно глава измаилитов; Убейдулла, как мы видели, ни на минуту не задумался устранить с легким сердцем столь боготворимого апостола Китамы. Параллель, которую мы несколько раньше проводили между этой трагедией и той, которая когда-то разыгралась на востоке между Мансуром и Абу Муслимом, становится поразительной до чрезвычайности. Что же касается нескольких отдельных восстаний среди племени Китама в 298 (911) и 300 (912/3), упоминаемых как последствия насильственной смерти Абу Абдуллы, а также возникших позднее раздоров между этими же берберами и большей частью арабского населения Кайрувана, то в них, надо полагать, принимало участие меньшинство групп этого могущественного племени. Ибо в целом оно продолжало составлять главнейшую опору Убейдуллы и его преемников. Правительство, например, в том же 300 (913) году без малейшего колебания приняло их сторону, когда население Триполиса, притесняемое некоторыми отделами Китамы, взбунтовалось. Против них же вооружилось весьма, понятно, отстаивающее свою независимость племя Зената, кочевавшее вокруг Тахерта. Побежденные несколько раз, они были усмирены окончательно 4 Сафара 299 (1 октября 911), когда непокорный город был взят. Поставленный здесь наместником Масала Ибн Хаббус, глава племени Бену Микнаса, в течение 13 лет строгими мерами поддерживал порядок и до самой смерти доблестно прикрывал на западе тыл махдия. Проникнув со своими микнаситами к Магрибу [389], занял он в 308 (920) владения идрисидов. Стремление Убейдуллы по возможности как можно менее навязывать себе хлопот на западе выказалось в данном случае весьма рельефно; положим, управление страной возложено было, в сущности, на одного из старейшин Микнасы, на Мусу Ибн Абу’ль-Афию, но идрисиду Яхье предоставлен был все-таки в распоряжение город Фец с титулом эмира. Правда, несогласия между обоими последними, возникшие в 309 (921), вызвали необходимость возобновленного вмешательства Масалы и удаления идрисидов. Но мы увидим вскоре, что Фатимиды ничего не имели против продолжения существования династии алидов, лишь бы они держались спокойно. В том же самом 309 (921/2) перебрался Масала через Атлас и занял снова Сиджилмасу, которая в 297 (909) прогнала гарнизон китамитов и впустила берберов Бену Мидрар. Теперь и Убейдулла, защищенный с тыла и совершенно полагавшийся на неусыпность пограничного своего полководца, мог без особенной самонадеянности начать постепенно приводить в исполнение свой излюбленный план завоевания Египта. Довольно неприятного свойства известия пришли из Сицилии в тот самый момент, когда махдий решился приступить к своему великому предприятию. Дело в том, что арабская знать на острове, обитавшая в Палермо, подобно тому как главная квартира берберов расположена была в Джирдженти, не посмела на первых порах (297 = 910) отказать в повиновении назначенному Фатимидами эмиру. Но вскоре этого человека возненавидели все на острове. В Палермо вспыхнуло восстание (299 = 912); оно повторилось в 300 (913) и охватило наконец весь остров. Арабы соединились с берберами для свержения африканского ига и присягнули как независимому эмиру одному всеми уважаемому человеку, Ахмеду Ибн Курхубу. Убейдулла остался, однако, при своем. Ему нежелательно было тратить понапрасну свои силы на походы в Сицилию и на запад. Он махнул рукой на Сицилию, предоставляя ей временно распоряжаться своей судьбой как вздумается. Оттуда издалека он не ждал ни помощи, ни нападения. К концу 300 или началу 301 (913) [390] махдий отправил своего 22-летнего сына Абу’ль Касима с войском и флотом, через Триполис, на восток. Без особых затруднений покорена была Барка, также и Александрия (нач. 302 = 914). В Египте после падения тулунидов долгое время царил страшный беспорядок. Хотя Текин, турецкий наместник аббасида Муктадира, и успел восстановить отчасти порядок в стране, но располагал слишком слабыми силами, чтобы дать настоящий отпор энергическому нападению извне. Таким образом, значительная часть страны на север и запад от Фустата была занята измаилитами, как вдруг Абу’ль Касиму пришло в голову отозвать назад своего подчиненного полководца Хабасу, командовавшего до сих пор передовыми отрядами, и назначить на ответственный пост другого. Взбешенный Хабаса покинул немедленно лагерь в сопровождении толпы всадников и поспешно направился к Магрибу, к своему брату, жившему в Тахерте. Убейдулла распорядился изловить обоих, предупреждая возможность дальнейших козней. Когда обе окровавленные головы легли у его ног, мрачный тиран, как бы озаренный философским наитием, воскликнул: «Странная превратность судеб! Восток и запад вот этим головам показались тесны, а теперь помещаются обе в этом ящичке!» А между тем потеря руководителя не прошла юному принцу даром. При первом известии о вторжении Фатимидов эмир аль-умара Мунис быстро собрал войско и направил его в Египет. С помощью новоприбывших Текин разбил наголову берберов. Абу’ль Касиму пришлось спасаться с остатками армии. Вскоре и Барка, где он оставил гарнизон, восстала. Китамиты по своему обыкновению и здесь стали обходиться с мирными жителями крайне жестоко. Таким образом, Фатимиды лишились и этого небольшого успеха, остававшегося еще после трудного похода. И из других мест приходили в Раккаду известия не особенно благоприятные: сицилийский эмир, ибн Курхуб, оказался человеком способным и предприимчивым. В угоду багдадскому халифу, не избалованному вообще расположением ближайших эмиров и карматов, он предписал во всей Сицилии чтение молитв за Муктадира вместо мах-дия. Кроме того, в конце 301 (июль 914) эмир снарядил к африканским берегам флот, который, нанеся поражение остававшимся здесь кораблям фатимида, не принимавшим участия в экспедиции египетской, разграбил приморский город Сфакс. Но благоденствие храброго эмира продолжалось недолго. Уже в 300 г. (913) возникли в войске его смуты; всеобщее неудовольствие было вызвано обложением Этны, в уступах которой еще к концу владычества аглабидов засели христиане. Попытка умиротворить их оказалась трудной, пришлось совсем отказаться от предприятия. Некоторое время спустя вследствие претерпенного флотом кораблекрушения не удался также хищнический набег на Калабрию, что возбудило среди сицилийских берберов ропот на арабского их предводителя. Не помогло также и то обстоятельство, что в середине 303 г. (начало 916) византийская императрица Зоя, желая обратить все свои силы против болгар, обязалась особым договором платить ибн Курхубу значительную дань. В начале 304 г. (август 916) берберы возмутились, захватили в плен эмира и отправили его к махдию. По повелению Убейдуллы над ним совершена была жесточайшая казнь. Немедленно же высланы были на остров сильные отряды из племени Китама. По своему обыкновению принялись они со свирепостью опустошать и грабить; на некоторое время злополучная Сицилия очутилась под владычеством Фатимидов. Таким образом, получался здесь снова удобный операционный базис для дальнейших опустошительных набегов на южную Италию, предпринятых по приказанию Убейдуллы между 306 и 318 г. (918–930). Производились они большей частью с помощью славянских рабов, которых число как раз к этому времени значительно размножилось во всех мусульманских странах, особенно же на западе, так как дружный натиск на Балканский полуостров славянского мира нисколько не препятствовал сербам, хорватам и другим мелким народностям продолжать вести междоусобные войны и продавать попутно пленных муслимам, быстроходные капера которых, шнырявшие вдоль Адриатического побережья, были как нельзя лучше приспособлены к деятельной торговле невольниками. Мы увидим впоследствии, какую политическую роль суждено было сыграть этим самым славянам в Испании. Фатимиды пользовались ими по преимуществу для вербовки на свои крейсеры матросов: воинственные, алчущие добычи люди были как нельзя более подходящими к этому делу. Наконец подобно тому, как ранее сделал ибн Курхуб, махдий дал понять Византии, что готов заключить мирный договор. Соглашение действительно воспоследовало. Император Роман обязался, само собой, уплачивать дань. Теперь Убейдулла направил свой хищнический флот к берегам Лигурийского моря. Незадолго до своей смерти (начало 322 = 934) он выслал к Генуе экспедицию, которая опустошила окрестности города, а в следующем году (323 = 935) произведено было еще большее кровопролитие. Нападение сделано было на самый город, находившийся в то время в цветущем положении. Пострадало мужское население, взята была несметная добыча вместе с тысячами детей и женщин. На возвратном пути много зла причинили пираты Корсике и Сардинии. Возникшие к этому времени некоторые затруднения в царстве Фатимидов положили предел всем этим хищническим набегам.