В Сайде — Верхнем Египте — социум исторически отличается наличием кланов и родственных групп, отношения между которыми характеризуются насилием и традициями кровной мести (cap). Распространению здесь организованной преступности, связанной с нелегальными видами деятельности (контрабанда оружия, выращивание и вывоз гашиша) способствует география: скальные пещеры, острова на Ниле с их буйной растительностью и высокие заросли сахарного тростника позволяют создавать многочисленные укрытия. Присутствие государства на местах выражено слабо: здесь господствуют частные интересы, и это облегчает создание островков инакомыслия, имеющих долгую традицию выживания в таких условиях. Наконец, сельский мир вокруг Асьюта не полностью подвергся экспансии ислама. В этой провинции нильское христианство смогло оказать ему более успешное сопротивление благодаря наличию монастырей. Доля коптского населения здесь — самая высокая в стране. Она достигает 18 % в провинции Минья и 19 % в провинции Асьют, при среднем показателе около 6 %. [331]
Такое положение создало благоприятную почву для экспансии «Гамаа исламийя». Она сумела одновременно сформировать мобилизационные и идеологические структуры, неподконтрольные далекому государству, организуя тайники и тренировочные лагеря, и осуществить на практике, в частности нападениями на коптов, свой принцип «повелевания благого и запрещения дурного». На протяжении веков взаимоотношения между мусульманами и христианами в долине Нила претерпевали различные перемены. Длительные периоды спокойствия сменялись вспышками напряженности, когда фанатичный проповедник возбуждал у своей паствы гнев против «наглости» христиан: строгое толкование священных текстов ислама предписывало принижать и унижать христиан, собирая с них «подушную подать» (джизью), которую налагал на них шариат за «защиту» (эпмма), которой они пользовались (или подвергались, в зависимости от истолкования). В 1911 году в Асьюте состоялся «коптский конгресс», который породил у его противников — и некоторых его сторонников — фантазии по поводу «отделения» Среднего Египта, где было бы основано «христианское государство». Но если напряженность и насилие, возникшие с распространением исламистских движений в 70-е годы и достигшие кульминации в течение двух последующих десятилетий, и черпали аргументы в тех событиях, то своей масштабностью они были обязаны массовому притоку нищих сельских мигрантов — рабочих и студентов, преимущественно мусульман, — в такие города, как Асьют и Минья, где многие копты занимали видное положение. Рядом с крупными земельными собственниками, пострадавшими от насеровской национализации, вырос коптский средний класс, пользовавшийся развитой системой конфессионального христианского образования. Для бедной мусульманской молодежи, неравнодушной к идеологии «Гамаа исламийя», подобная ситуация была сродни саднящей ране. Копты, которым полагалось быть кроткими и подчиненными, процветали, тогда как мусульмане страдали. Это немудреный анализ не учитывал, что большинство коптов долины Нила были, как и их сограждане-мусульмане, неимущими сельскими жителями. Однако он давал простую и легко использовавшуюся в целях манипуляции компенсацию за массовую социальную фрустрацию — компенсацию тем более взрывоопасную, что поток эмиграции на Аравийский полуостров иссяк. По этой причине антихристианская агитация стала излюбленным способом, которым экстремисты долины Нила могли расширить свое влияние на обездоленную молодежь. В их листовках и пропагандистских кампаниях христианин всегда изображался как извращенное существо, пользовавшееся несправедливым социальным верховенством, агент заграницы и крестоносцев, который, несмотря ни на что, желал обратить мусульман в христианство и с этой целью пытался испортить их: так, один копт из провинции Минья был обвинен в том, что он-де заставлял заниматься проституцией малолетних мусульманок и распространял записи их утех на видео-кассетах; [332] аптекари и ювелиры-копты являлись излюбленной мишенью нападок радикалов, которым «наглость» христиан давала постоянный повод к волнениям. В 1992 году политическая ситуация в долине Нила определялась этой агитацией, которую «Гамаа исламийя» смогла использовать к собственной выгоде. Жесткая реакция государства, которое провело среди исламистов новые аресты и допросы «с пристрастием», побудила подпольное движение, отныне закрепившееся в своих бастионах в Среднем Египте, сменить тактику и вступить в прямое столкновение с властью. Этот переход к «тотальной войне», которому способствовало возвращение в страну в тот год первых групп «афганцев», прошедших военную подготовку и одурманенных фанатизмом под влиянием «салафитско-джихадистской» среды в Пешаваре, разворачивался на трех фронтах: покушения на известных деятелей, убийства туристов и установления контроля в поясах бедности вокруг столицы, символом чего стало провозглашение «Исламской республики Имбаба».
Убийство Фарага Фоды, совершенное 8 июня 1992 года активистами «Гамаа исламийя», которые были установлены, затем арестованы и осуждены, преследовало двойную цель. Последовательный противник введения шариата, сторонник безжалостной борьбы против исламистов и усиления антитеррористического законодательного арсенала для этой борьбы, он был также поборником нормализации отношений с Израилем. Поэтому Фода был отвергнут набожным истеблишментом и «Братьями-мусульманами», которые яростно осуждали его произведения; раздражал он и левых националистов, для которых сионистское государство оставалось врагом при всех обстоятельствах. Выбрав в качестве жертвы личность, не имевшую особой общественной поддержки, но весьма заметную и известную за границей, «Гамаа» бросила прямой вызов государству, пытаясь запугать всех тех, кто намеревался публично встать на позицию, схожую с позицией Фоды. Более того, целя в «радикального секуляриста», «Гамаа», несмотря на жестокость избранного метода, вызывала к себе симпатии со стороны тех самых религиозных деятелей, которых режим стремилея выдвинуть на первый план, чтобы обеспечить себе исламскую легитимность. Так, в июне 1993 года, во время процесса над убийцами писателя, шейх Мухаммад аль-Газали, вызванный адвокатом со стороны защиты в качестве свидетеля, заявил, что человек, рожденный мусульманином и осмеливавшийся выступить против шариата (как это было в случае Фоды), совершил преступление вероотступничества, которое карается смертью; в отсутствие исламского государства, уполномоченного исполнить такой приговор, нельзя осуждать тех, кто взвалил на себя такую миссию. Это выступление не могло не вызвать сожаления в правительственных кругах, что способствовало отказу от политики «диалога» с радикальными исламистами через посредничество религиозного истеблишмента, близкого к «Братьям-мусульманам». Оно вписалось в серию выпадов последних против любой попытки светских интеллектуалов — изображавшихся преступниками — вмешиваться в дискуссию об основополагающих ценностях общества. Другой жертвой стал университетский профессор Наср Абу Зейд, также объявленный «отступником» за свои труды, а затем заочно разведенный по суду со своей супругой под предлогом того, что вероотступник не может оставаться в браке с мусульманкой. В 1995 году из-за угрозы быть убитым он был вынужден эмигрировать с женой в Европу. [333] Наконец, в октябре 1994 года лауреат Нобелевской премии в области литературы Нагиб Махфуз, подвергавшийся постоянным нападкам религиозных консерваторов за свои якобы непристойные романы, был ранен ножом одним из членов «Гамаа». Эти события свидетельствовали прежде всего о том, что исламистское движение располагало связями в египетской юридической среде, причем не только среди адвокатов — как это показало взятие их корпорации под контроль «Братьями-мусульманами» в 1992 году, — но также в магистратуре. Исламские судьи насильно расторгли брак четы Абу Зейд. Всё говорило также о комплиментарности отношений между «умеренными» и «экстремистами»: последние приводили в исполнение приговоры над жертвами, на которые им указывали первые, после чего «умеренные» ссылались на смягчающие обстоятельства, если в этом ощущалась необходимость. Избрание светских интеллектуалов в качестве мишени должно было способствовать восстановлению единства движения, а ради этого можно было не обращать внимания на «умеренных», публично осуждавших чрезмерное рвение активистов, переходивших от слов к действию. Однако оно возымело пагубные для движения последствия с точки зрения его международного имиджа, поскольку именно в тот момент «Братья-мусульмане» и их союзники вели пропагандистскую кампанию, представляя себя — прежде всего в глазах США — как оплот гражданского общества, противостоящего тоталитарным государствам, и как единственную силу, способную нейтрализовать радикалов.
